Они сражались за Родину: Аликина (Трубина) Роза Филипповна

Вообще, я вам скажу так: по паспорту я 26-го года рождения, потому что во время войны он был утерян, а на самом деле я родилась в 25-м году. Но давайте по паспорту. Я родилась в посёлке Марьино Курской области 15-го мая 1926-го года. Родилась в пути, можно сказать, когда мама ехала в Белгород - на дороге это случилось.

- Кем были ваши родители?

Отец мой до революции был шахтёром. После революции - партийным работником. Работал директором совхоза, секретарём райкомов городских. Умер в 41-м году от рака лёгкого. У него было ранение в спину, и вот это, видимо, сказалось.

- Он был ранен в Великую Отечественную?

Нет, в Гражданскую. Мой отец воевал в "Ленинской гвардии" (*собирательное название ближайших последователей Ленина), был персональным пенсионером. Очень хороший, очень умный человек. Мои друзья любили его, он нам много рассказывал о Гражданской войне, и вот всё, что я могу о нём сказать. А мама была домохозяйкой, потому что в семье у нас я и брат были. А вообще у мамы было пятеро детей: две девочки умерли в Гражданскую, сестра Елизавета 11-го года (она уже была замужем), брат Борис 22-го года и я, Роза, в честь Розы Люксембург.

- Я почему-то так и подумал.

(*Смех) Вот так.

- Брат и сестра тоже были на фронте?

Сестра - нет, она на четырнадцать лет меня старше, у неё была уже семья и двое детей (третий родился в 43-м году). А брат был лётчиком-истребителем и погиб в 44-м году, в день рождения. Это постоянная боль моей мамы. Она могла получать персональную пенсию, четыреста рублей, но она отказалась от неё, потому что за брата ей по аттестату присылали четыреста рублей ещё (это наши, сталинские деньги были). Мама настолько была убита смертью сына, да ещё в день рождения, что она сказала: "Не надо, меня сынок будет кормить всю жизнь". И она от него получала аттестат на четыреста рублей. Был он лейтенантом.

Трубин Борис Филиппович

- А жили вы в итоге в сельской местности или в городе?

Нет, мы жили в Москве. Когда я появилась на свет, родители ехали в Белгород, отец там учился в институте. А после этого мы в разных городах жили: в Короче - там же, в Белгородской области, потом отца в Москву перевели директором плодово-ягодного совхоза. Затем, когда там прорыли канал, и земли совхоза ушли под воду, как говорится, его перевели в Смоленскую область секретарём райкома.

- Сколько классов вы до войны окончили?

До войны я закончила восемь классов, во время войны закончила девятый класс. После войны - десятый класс, потом техникум и институт.

- Что можете сказать по поводу голода 33-го года? Вы помните этот период?

Я этот период очень хорошо помню. В нашей местности (это Смоленская область) как такового голода не было. Мы с братом (мне тогда было восемь лет) каждый день ходили рвать крапиву, сныть, щавель - разные травы съедобные. Принесём полную корзину, мама туда руку опустит: "Что же вы, детки, принесли? Полкорзины даже не будет" - потому что мы же её не уминали, а только сверху кидали. И мама варила эти травы на костре в двадцатилитровом баке каждый день, добавляла немножко крупы, какая там была, и люди приходили, и их кормили.

- Вы тогда уже не в Москве жили?

Нет, мы тогда жили в городе Козельске. Очень сильный голод был в Поволжье. Многие районы Украины голодали, у нас там жили родственники. Но этот голод не был целенаправленным. Я не считаю, что это был голодомор. Там, где председатель хороший был, раз в день варили огромный котёл какого-нибудь кулеша, вся деревня возле этого котла собиралась, и по миске всем раздавали. А если нерадивый председатель, то, конечно, там было очень плохо.

- Вы до войны чем-то увлекались?

Да. До войны мы в школе сдавали нормы: БГТО - "будь готов к труду и обороне", ГТО (уже в старших классах) - "готов к труду и обороне", мы стреляли, мы катались на лыжах...

- Девочки тоже стреляли?

Ну конечно. Мы, девочки, даже на турнике "солнце" крутили.

- Обалдеть.

Ну мы же с ребятами вместе занимались, у нас не было отдельной программы для мальчиков и для девочек. Лыжи - обязательно, плавание - обязательно, стрельба - обязательно (из малокалиберных) - это мы всё изучали. Теперь был Осоавиахим - это химическая защита. У нас были кружки спортивные, мы занимались гимнастикой, увлекались пирамидами разными, а так как я была очень маленькая и тощая, то я всегда наверху была (*улыбается). Вот всё моё детство. Детство было у меня хорошее, ничего не скажу. Хорошие родители, хорошая школа. Наша учительница по русскому языку и литературе имела четверых детей. Она из школы не выходила. У неё, правда, была домработница, но её дети тоже с нами крутились в школе всё время.

- Вы хорошо учились?

Ну, отличницей не была, и тройки были.

- А до войны ходили какие-то слухи или она неожиданностью явилась полной?

Ходили слухи, но нас тогда учили так: нас не трогай - мы не тронем. Немцы ведь захватили уже Францию, в Испании была уже война - наши ребята советские тоже там воевали. Очаговые войны шли, но немцы не собирались на нас нападать, они же у нас хлеб покупали. А мы, дети, были уверены, что если война начнётся, то она будет недолгой. Вот так. У нас участковый был, милиционер, он каждого знал по имени. И даже когда я приехала после войны, он меня встретил и спрашивает: "Роза, какими судьбами?". Я говорю: "Ну как? Соскучилась без вас" - я специально пришла в 149-е отделение милиции узнать, есть ли он или нет. Он очень хороший был человек. Звали его Николай Михайлович.

- Давайте тогда с первого дня войны, ваши эмоции.

Значит, эмоции такие. У нас был химико-фармацевтический завод. Немцы в 41-м году бомбили этот завод, а кругом стояли дома двухэтажные и четырёхэтажные. И на завод ни одной капельки не попало, а три дома вокруг разбомбили, в том числе и наш. Мы начали эвакуироваться куда-то в Сибирь, но так как зять моей сестры был в командировке в Казахстане, то мы должны были в дороге сойти. А у нас же с собой ничего: когда разбомбили, нас дома не было, и мы в чём стояли, в том и остались. Вот на мне платьице с коротким рукавом и всё. Это был где-то конец августа - начало сентября.

На одной станции, я не знаю, как она называлась, нас начали бомбить. А мы с сестрой пошли получать паёк. И нас волной разбросало: её в одну сторону, меня в другую. Потом, когда я очнулась, выхожу, смотрю, а там в оранжевых жилетах рабочие железной дороги. Я подхожу к ним и говорю: "Здесь стоял эшелон, давно он ушёл?". -"Ой, он давно ушёл, ещё до бомбёжки". А мне тогда было шестнадцать лет. Как он до бомбёжки мог уйти, я даже и не поняла, что мне делать, я не знала, денег нет, одежды нет, ничего нет. Потом смотрю, подошёл воинский эшелон, который двигался на Москву. Я смотрела-смотрела - никого не подпускают. Тут два часовых закурить решили друг у друга, и я промелькнула в вагон. И всю ночь ехала, стоя в этом помещении, где отапливают вагоны. Но так как ещё не топили, то меня там никто не тронул.

А когда я вышла, меня задержали и повели в комендатуру. Там пожилой капитан обо всём меня расспросил, я ему рассказала, где я жила, где училась и так далее. Через два часа он говорит: "Ну, дочка, ты можешь ехать домой". Я говорю: "А у меня денег нет". Ну, прежде чем они стали всё это выяснять, они меня накормили: дали очень сладкий чай горячий, дали мне кусок хлеба с салом. В общем, я поела, он мне даёт двадцать пять рублей (тогда целая купюра была) и говорит: "Ну, поезжай". Я спрашиваю: "А как мне отсюда уехать?". -"А это ты спроси у людей" - потому что мы стояли уже где-то на окраине Москвы. Вот так я попала обратно в Москву.

Пришла в комендатуру, где у нас был ЖЭК, и говорю, мол, так и так. А в это время они уже построили три барака. И меня поселили в барак, комнату мне дали, люди меня обогрели, обули, одели, у кого во что было, и устроили меня работать на завод имени Сталина. Там я проработала два месяца. Немцы уже подходили к Москве, и 19-го октября в городе была полнейшая паника, там уже всё громили, тащили. Но только один день. А уже 20-го порядок навели. Завод эвакуировали, но мы были неквалифицированными рабочими, и мы остались.

- А чем конкретно вы занимались на заводе?

Я была контролёром по качеству металла. Вот груда металла, и на каждом изделии есть штамп. Я, конечно, очень мало разбиралась в этом, но самое главное, что надо было сделать - это подписать квитанцию. Приходит рабочий: "Дочка, мне вот такую-то марку". И был такой аппарат, этим аппаратом пускали искру, и по искре они выбирали себе, что им надо. А мне просто надо было расписаться, сколько чего в какой цех ушло. Всё.

- Сколько длился рабочий день?

Рабочий день длился часов восемь-десять. И без выходных, конечно. Вот я проработала там два месяца.

- Вас там кормили?

Нет, на заводе мы зарплату получали. Были карточки продовольственные, на карточке написано: масла столько-то, крупы столько-то, хлеба столько-то. И талоны: каждый талончик отрывали. Так когда началась паника, нам мало того, что по талонам продукты выдали, так ещё выдали всё по карточкам. Это перед 19-м октября.

- А какая зарплата у вас была, не помните?

Пятьсот рублей.

- Для сравнения, сколько тогда хлеб стоил примерно?

Я не помню уже, честно сказать, но недорого. Вы знаете, вот продукты при Сталине были очень дешёвые. Предметы роскоши были очень дорогие. А тарелки вот такие небольшие стоили по тридцать пять копеек, по пятьдесят копеек. У меня ещё даже есть где-то несколько таких тарелок, которые я берегла как реликвию. Это очень всё дёшево было. Но была и очень дорогая посуда, которую мы не могли покупать.

- Ещё вопрос по поводу карточек: какие там позиции были?

Всё, вплоть до водки. Мыло, соль, хлеб, крупы, масло - тоже по карточкам. Но я вам скажу так: хлеба выдавали рабочим по восемьсот грамм в день, служащим - шестьсот, а иждивенцам - по четыреста.

- Но его надо было купить или именно выдавали?

Нет, купить. По карточкам всё покупалось - это просто норма выдачи продуктов.

- На каждый продукт была отдельная карточка или одна общая на все? Я просто плохо представляю.

Нет, я же говорю, общая карточка. Вот тут написано, что именно, а здесь кругом талоны: крупа, масло и так далее. Я говорю, все-все продукты, всё по карточкам. Даже обувь, даже одежда.

- Теперь ясно, спасибо.

Так вот, нас на заводе распустили, выдали зарплату за два месяца вперёд и уехали, а мы - на трудовой фронт. Копали противотанковые рвы за Калужской заставой, делали лесные завалы в ста километрах от Москвы. Что это значит: переезд, и пни разной высоты, кроной на запад. Танки не проходили сквозь этот "лес". Потом таскали надолбы: человек десять девчонок (они же такие тяжёлые), за верёвки, и куда нам скажут, туда мы это дело устанавливаем. Вот здесь нас уже кормили. И когда копали рвы, тоже кормили. Борщи давали, каши разные, даже мясо было, консервы.

- А до войны мясо каждый день ели или в основном по праздникам?

Нет, до войны мясо ели каждый день. Мой отец получал зарплату пятьсот рублей - секретарь райкома.

- Это считалось много или мало?

Это считалось средне. Но я вам скажу, что мама моя была большая кулинарка, и она умела всё это организовать: и одевали нас, и обували нас. Но, конечно, раньше было не так, как сейчас. Большой разницы между богатыми и бедными не было, и мы были все равны. В школу носили, у кого что есть. Спортивные шаровары сатиновые, внизу с резиночкой, они у нас и на физкультуру были, и на лыжах, и везде. Вот моя сестра купила себе лыжный костюм оранжевый. Хороший, из какой-то ткани плотной. Потом не стала носить, и уже я его надевала. И вот, соревнования. Я прибегаю, меня сразу валят, снимают с меня костюм, одевают другому, прикалывают сзади номер, и он пошёл дальше. Пришёл, его тоже раздевают, и так в одном моём костюме человек пять бегало. И даже эти судьи, которые приезжали, спрашивают: "У вас один человек, что ли, бегает?" (*смеётся). Ну, им показывают, что вот приколоты номера, но потом это прекратили... Формы одежды у нас тоже не было, носили, у кого что есть. Но старались, чтобы чистенькие были, аккуратненькие. У меня хоть и были сатиновые платья, но с белыми воротничками, манжетиками - всё, как положено. В общем, я вам скажу, что довоенной жизнью я довольна.

Так вот, немцев к Новому году от Москвы отогнали, и в этом бараке, где мы жили, сделали банкет по этому случаю. Вынесли столы, достали, у кого что есть, ведь карточки были. И даже вот такое: "О, селёдочка!". -"Ну и как делить?". -"Давай в винегрет её потрём". В общем, жили очень дружно. Были там и профессоры, и врачи, и рабочие из этих разбитых домов. И мы опять же на трудовом фронте продолжали работать: копали там и снова пилили.

- Скажите пожалуйста, в 41-м году, когда немцы уже подходили непосредственно к Москве, вот лично вы верили в то, что удастся всё-таки удержать город?

Верила. Мы, дети, верили всему. Мы верили в нашу армию, верили в наше правительство, потому что нас так воспитывали. Что у нас сильная армия, что у нас всё хорошо. И мы верили.

- И по поводу ноябрьского парада на Красной площади я хотел узнать: вы знали, что он состоится? Было какое-нибудь сообщение?

Нет, никакого сообщения не было. Мы узнали о том, что был парад, только после того, как он уже прошёл. Раньше же телевидения не было, а передавали по радио и в кинотеатрах. Вначале рассказывали о событиях в стране (ну, как бы журнал), и вот там показали, что наши войска пришли ночью на Красную площадь, Сталин там присутствовал на трибуне, и что они оттуда пошли прямо на фронт. Вот об этом мы узнали.

- И какое впечатление это на вас произвело?

Ну, мы были в восторге: как же так, ночью провели парад, и солдаты прямо оттуда ушли, мы так верили в них. Ну, мы детьми ещё были, понимаете, у нас другие понятия были. Может, взрослые по-другому мыслили. Так что такие дела...

И однажды, уже в 42-м году, я еду в трамвае и смотрю, идёт очень близкий друг моего брат, Андрей. Трамвай повернул, замедлил ход, я нажала на кнопку, выскочила, он меня увидел: "Ой! Что ты здесь делаешь? Поехали к нам, там Борька, мы тебя как-нибудь поддержим". И он увёз меня в Борисоглебск, где в военной школе, в лётной, учился мой брат. И там я прожила два месяца. Потом меня вызывает командир и говорит: "Розочка, брат твой скоро уходит на фронт. Оставить тебя здесь у нас нет возможности" - потому что я жила в каптёрке.

- А чем вы там занимались?

Помогала буфетчице. Смотрели фильм "Офицеры"? Где жили они, когда их поселили? Тоже в казарме, в каптёрке. Вот так и я. Пока ребята не уйдут на занятия, я не выходила. В общем, он мне говорит: "Давай адрес, куда командировали твоего зятя (в смысле, мужа сестры), будем искать". И через месяц они нашли его в Казахстане, куда его посылали, и семья там же была. Дали мне сухарей, сахара, масло подсолнечное, ребята свистнули простынь, две подушки (*смеётся), и отправили меня в Казахстан.

Я туда приехала - это было село Улытау, районный центр, зять мой там работал главным агрономом. У него было шесть процентов зрения, на фронт его не взяли, и поэтому всю войну они там жили. А я там закончила 9-й класс, и в 43-м году пошла на курсы радистов-слухачей (на ключе которые). Меня никуда не брали, потому что я была очень худая и очень маленькая. Рост у меня был 155, а вес - 46 килограмм.

- Дюймовочка просто.

Да, и куда эта дюймовочка не сунется, везде ей отказывают. А потом объявили третий набор в Центральную женскую школу снайперской подготовки. До этого были просто курсы, а потом организовали вот эту школу, которая находилась возле Подольска, станция Силикатная. Был первый выпуск, второй, а я уже была в третьем. Шесть месяцев прошло, все уехали на фронт, а меня оставили инструктором. Голос у меня был командирский.

- Можно пару слов о том, как были организованы занятия? Чему вас там учили?

Всему. Вплоть до того, что штыками обороняться. Учили стрелять из пулемёта, из 45-миллиметровой пушки, но применять это, кроме стрельбы из винтовки, нам не пришлось.

- В этой школе только женщины были, я так понимаю?

Одни женщины. Но командиром роты у нас был мужчина. Причём он мне однажды говорит: "Товарищ Трубина, вы должны мишень в полный рост поставить, завтра будут стрельбы". Я говорю: "А фанера?". -"Я вас не спрашиваю про фанеру, а я вам приказываю сделать мишень". Из чего? А мы когда ходили в баню, видели сарай, и сарай этот был накрыт большими листами фанеры. Вот эту фанеру мы свистнули. А, оказывается, там ночью спали. И за нами бежал мужчина в нижнем белье. А там недалеко стоял туалет покатый, и у нас рядом подкоп был. Мы быстренько бросили этот лист фанеры на крышу и бегом в подразделение. Пришли и легли, как будто бы ничего не было. Утром построили роту и говорят: "Кто ночью выходил из подразделения - три шага вперёд!". Никто. Ну и всё, он же не узнал нас ночью. А когда мы сделали эту мишень, командир роты подходит и спрашивает: "Ну что, Трубина, где вы достали фанеру?". Я говорю: "Вы приказали сделать, я сделала". Вот такие нюансы тоже были...

- А какая у вас была униформа?

Обыкновенная: юбки, гимнастёрки, сапоги.

- Береты?

Нет, шапки. И когда первый раз пришли, то сразу: "Выходи строиться!". Все выскочили, а портянки-то крутить не умеем: раз-два, в сапоги и всё. Ну, во время уложились. Тогда командир роты говорит: "Разувайтесь". Разулись, а там две трети роты босиком. И он нам говорит: "Вот если вас сейчас на марш отправить, даже если вы пять километров пройдёте, вы уже будете не идти, а ползти". И нас учили накручивать портянки.

- Тяжело это?

Не так тяжело, конечно, но надо всё распрямить, чтобы не было там рубцов каких-то. Ну, научились.

- А винтовки - обычные "трёхлинейки", только со снайперским прицелом?

Ну да.

- А с питанием как обстояли дела?

Три раза. Утром какая-нибудь каша, чуть-чуть мяса, кусочек хлеба и обязательно кусочек масла. И чай. В обед - первое, второе (например, котлеты с чем-нибудь ещё) и компот. И кругом ведь нужно укладываться во время. Так первое время, когда борщ наливают (ну хорошо, по большой миске давали), начинаешь есть, а он горячий, и ещё не доели, как говорят: "Выходи строиться" - время прошло. И что нам делать? Второе даже и не начинали. Мы быстро котлеты в руки, идём строиться, котлеты жуём на ходу.

- Ну, в общем, не голодали там.

Не голодали, нет. Вечером, конечно, слабовато немножко было, но что делать? Огурцы воровали в колхозе за Москвой-рекой. Но это я так, для вас рассказываю. Плавали с подружкой на колхозное поле с наволочкой. Один раз нас "заштопали", но мы всё равно уплыли и огурцы не бросили (*смеётся).

- Ну вы молодцы.

Ну так девчата были такие, не то, что сейчас...

А в 44-м году я получила известие, что погиб брат, и сказала: "Я ухожу на фронт". И меня отпустили. Попала я как раз под Оршу. Вначале мы были в запасном полку, потом дошли до Минска, и там началось наступление, но снайперов в наступление не пускали, особенно девушек. И там у меня было всего три убитых немца. Первого я под Минском убила. Он стоял, потом пошёл в одно место и сел к нам задом. Я не выдержала - раз, и подстрелила его. У меня было несколько заметок, но осталась только одна (*показывает вырезку из газеты).

- А вам в училище присвоили какое-то звание?

Да. Вначале я была рядовая, потом ефрейтор, потом младший сержант, а войну закончила сержантом. Так вот, когда я убила первого немца, я села на дно окопа, и прямо вся дрожу. Ко мне подходит солдат: "Ты что, дочка?". Я говорю: "Я убила человека". -"Ты убила не человека, а врага. Если бы ты не убила его, он бы убил тебя. И не жалел бы".

Когда закончили с группировкой в Минске, дальше там уже партизаны освобождали Белоруссию, а нас отправили на станцию Сувалки - это на границе Польши и Восточной Пруссии. И оттуда уже всё началось. Там город Голдап был, и этот город мне запомнился и названием, и всем остальным вот почему. Освободили его. Большая была там битва, мы в наступлении не участвовали, а только в обороне. И ночью наши солдаты вошли в город, нашли там винный склад, обстреляли все бочки кругом и прямо присосались. А утром немцы опять забрали этот город. И мы стояли в обороне там больше месяца. И вот там началась уже настоящая война. У меня восемнадцать убитых немцев - ну, это за всё время.

«Дорогой мамочке от Розы, 23/I-45»

- Вот это да... А в какой части вы служили?

31-я армия, 220-я дивизия, а полки разные: в 673-м я начинала, в 376-м я закончила. Командовал нашим фронтом (3-м Белорусским) Иван Данилович Черняховский. И когда мы вернулись в Сувалки, после того, как немцы отбили у нас этот город Голдап, то Черняховский прибыл в нашу дивизию. Мы идём на задание: холодно, ватник под низом, шинель, ватные брюки и там ещё под низом много всякой всячины. И сверху маскхалаты: уже было сыровато, и они не первой свежести. И как потом нам рассказывал командир дивизии, Черняховский спрашивает: "Это кто?". -"А это снайперы". -"Да ты что!? Это дети, снять с передовой!". Но нас сразу не сняли, а Черняховский с командиром нашей дивизии и командиром другой дивизии поехали на стык - это уже наступление готовилось, и там шальной снаряд упал, бесприцельный, и осколком его убило. А с ним был ординарец, так ему осколок попал в медаль, он отделался лёгким испугом и остался жив. Но Черняховский (мы до этого никогда его не видели, а там, когда он проходил, увидели единственный раз), он был такой красивый мужчина, молодой, стройный. Боже, да мы все, девчатки, влюбились в него! Правда. И когда нам сообщили, что он погиб, мы плакали.

После этого мы дошли до Мазурских озёр - это уже Восточная Пруссия, и там меня ранило. Получилось это так. Мы там окопы копали, а в них всё время просачивалась вода. Каждый день приходили, и по щиколотку мокрые ноги у нас. И когда уже надо было уходить, я под танком сидела. И в это время по танку ударил снаряд (тоже шальной, наверное). Меня сразу оглушило, а я ноги выставила, и мне в ноги попал осколок. Но задело только мякоть, потому что на мне были ватные штаны, две-три пары чулок и кальсоны. Меня забрали в госпиталь, так как кровотечение было сильным, а когда я вернулась, мне сказали, что всех снайперов сняли с передовой.

И дальше мы занимались тем, что пекли хлеб: пекарню разбомбило, так печку сделали прямо на улице. Были девочки сельские, которые знали, как это делать, ну а мне досталось автолом смазывать формы для хлеба. И пекли там дней десять, наверное, пока не приехала новая бригада. Потом доили коров. Их там собрали (породистые коровы, чёрно-белые), и мы сдаивали прямо на землю. Делать этого мы не умели, поэтому и хвостами нам доставалось, и не только. А потом я стала телефонисткой, и других девочек тоже пристроили всех.

- В той же дивизии?

Конечно. И когда закончили с группировкой в Восточной Пруссии, то 31-ю армию разделили пополам: часть уехала на Дальний Восток, а мы - в Прагу. В Праге же восстание подняли, и когда мы туда приехали, там уже орудовали наши танкисты. Мы подключились, расположились в лесу, а следующей ночью вдруг такая стрельба, такой крик. Вскочили, стали окапываться и вдруг слышим: "Войне конец! Войне конец!" - это передали 9-го мая, что война закончилась. А мы воевали ещё до 11-го мая. Вот так.

Между прочим, видели там и заключённых в этих полосатых одёжках, из лагеря которых освободили, и которые пока ещё не были организованы. И власовцев видели: они все в костюмах были, а некоторые - ещё и в галстуках.

- А у вас тогда какие обязанности уже были?

Ну, я была телефонисткой, а когда мы приехали в Прагу, то опять исполняли обязанности снайперов. Были на передовой, но убили мы там кого-то или не убили - не видели. Вот и всё.

Когда закончилась война, то в первую очередь отправили пожилых людей, а мы были демобилизованы во вторую очередь. Из Праги мы прошли пешком до Львова. Шли три недели с лишним - почти месяц. Оружие уже сдали, а вещи, которые у нас были, погрузили на грузовики. Квартирьеры отправлялись вперёд, где-то находили место и ставили палатки. А мы в семь часов вставали, умывались, потом где-то в восемь часов завтракали и до обеда шли строем, но без оружия. И когда в Раву-Русскую пришли, там нас обстреляли бандеровцы. Двоих удалось поймать, причём с нашей помощью. Потому что когда ворвались в квартиру, откуда стреляли, там никого не было, только хозяйка убирала посуду и говорит: "Немає нікого". Подвалы обыскали, так никого и не нашли. А потом мы сидели (у нас уже глаз намётанный был), я смотрю - трава колышется. Нигде не колышется, а там какое-то движение. Я разведчикам говорю: "Ребята, смотрите". Они туда побежали и кричат: "Выходи, бросаем гранату!". И двоих этих задержали: одному лет сорок, а второму парню лет шестнадцать. Арестовали и увезли куда-то.

- А как к вам относилось местное население в Европе?

В Чехословакии - я вам передать не могу. Мы шли строем - стояли люди с подносами: яблоки, бутерброды, даже у кого не с маслом - с маргарином, варенье - всё, что у людей было, всё выносили и угощали солдат. Ехали танкисты, потом мы шли строем. И пришли в город Яблонец. Там остановились на передышку и на организацию демобилизации. Приходили жители, просили: "Дайте нам солдат переночевать. Ну дайте хоть поговорить с русскими". Нам командир говорит: "Девчонки, идите, хоть в баню сходите". И мы с подругой пошли. Пришли в семью таксиста, и там в первый раз увидели этот диван "лягушку", который раздвигался. Нас сводили в баню, дали чистое бельё, накормили, напоили, потом пришли соседи, целый вот такой стол накрыли. И пришёл мужчина, который русский язык знал. Но их, если они медленно говорят, во многом можно было понять. А если быстро, то не понимали. И слышу, ночью кто-то ходит по комнате. Я беру ружьё и рядом с собой кладу. И подружка (мы вместе спали) тоже берёт ружьё и кладёт рядом, говорит: "А кто тут ходит? (*шёпотом)". Утром встаём - гимнастёрки выстираны и высушены, брюки выстираны и высушены, кирза наша как хромовая стоит. Вот так, вычистили всё. Мы проснулись как в раю всё равно. И завтрак нам подали. У меня была фотография, но племянники растащили всё...

- Вы курили на фронте?

Нет, не курила и не пила. Когда мы были на передовой, нам давали по сто грамм тоже, как мужикам. Но я никогда не пила. А потом был банкет по поводу Победы, уже когда мы обратно из Чехословакии вернулись в Германию, в Силезию (там формировался наш поход во Львов). Стол такой накрыли, командир дивизии на мотоцикле ездил поздравлял всех. И разведчики (мы жили в одном блиндаже, с одной стороны был наш вход, а с другой - их) налили мне две трети стакана красного чего-то. Я попробовала - сладкое. И говорят: "Пей до дна - это же вино". Ну, я возьми, да послушайся. Первый раз в жизни. До этого никогда капли в рот не брала, потому что ребёнком была ещё. Выпила до дна, потом сижу и думаю: "Чё я тут лыблюсь сижу?". И ничего не могу понять. Поднялась, ушла, вернулась в палатку (мы в палатках уже жили), взяла шинель и легла почему-то под кровать. Утром просыпаюсь - какой-то шум, все говорят в голос, я поднимаю одеяло, спрашиваю: "А чёй-то вы кричите?". -"О, вот она!" - они меня всю ночь искали (*заливается смехом). Вот такой эпизод. Это первый раз и последний был.

- Как вы оцениваете личность Сталина?

Я очень уважаю Сталина, я жила при Сталине, и считаю, что его роль в Победе очень велика. Потому что народ ему верил, и когда в 41-м году немцы подходили к Москве, и когда после парада люди узнали, что Сталин остался в городе, то все с большим уважением к нему начали относиться. И после войны - тоже.

- Медаль "За отвагу" вам в каком году вручили?

В 45-м.

- Это за какой эпизод?

Двух снайперов уничтожила. Вы понимаете, нашей главной целью была охота за снайперами. Мы же, девушки, в атаку не ходили, а только в обороне.

30.04.2019

А вот мои коллеги по снайперскому делу. Это я (*задний ряд, 4-я слева). Здесь Дубовик Полина (*задний ряд, 3-я слева). В снайперской школе мы были снайперской парой, и нас называли "Трубовик". Вот Полина Богатырёва (*крайняя справа в заднем ряду), Кузнецова Света (*передний ряд, 2-я справа), Маша Лопатина (*задний ряд, 1-я слева), Саша Баранова (*передний ряд, 1-я слева), Зина Боёва (*передний ряд, 3-я справа), Орлова Тоня (*передний ряд, 3-я слева).