Я родился в Одессе 1-го января 1925-го года. Отец мой был электриком, а мама по дому работала. В семье были ещё брат и сестра. Брату сейчас восемьдесят (*2019-й год), он не воевал, и сестра тоже не воевала - только я. Жили бедно. Отец один работал и обеспечивал нас троих и маму. Так что скудно было.
В 41-м году, когда началась война, мы в июле месяце эвакуировались пароходом в Новороссийск, а оттуда на товарных поездах в Омск. Там нас приняли, отец устроился электриком на обувную фабрику, а мама детей дома воспитывала. У меня специальности не было, я закончил только пять классов (больше не получилось), и отец меня устроил дежурным электриком на хлебзавод. И я работал.
А потом мне приносят повестку: "Тебя вызывают в военкомат" - это было в 42-м году 12-го сентября. Нас одели в будённовскую форму (другого обмундирования не было): диагоналевые гимнастёрки, брюки с красными лампасами, и направили в Калачинск - это недалеко от Омска, в школу снайперов. А там ведь в сентябре уже выпадает снег, так мы на лыжах ходили на стрельбище и тренировались.
- Сколько вы учились там?
Три месяца всего.
- И чему обучали?
Снайперскому делу. Стреляли из обычных "трёхлинеек", только со снайперским прицелом. Притом на лыжах. А я до этого никогда на лыжах не ходил. Ну, пробовал и получалось. На занятиях нам командир говорит: "Ой, холодно - расходитесь по домикам, вас там бабушки напоят чаем, что-нибудь дадут покушать (*смеётся)".
- А как вообще с питанием там обстояли дела?
Ужасно. Казарма была одноярусная, кормили плохо, холодина. Мы просились скорее на фронт.
И к Новому году нас отправили в Бердск - это тридцать пять километров от Новосибирска. В двенадцать часов ночи мы были в Омске, там нас кормили. Я позвонил отцу на проходную, где он работал, и сказал, что еду на фронт.
- А отца не призывали?
Нет. Мы долго ехали в теплушке, месяц примерно. Проезжали Горький (*теперь Нижний Новгород). На задней площадке эшелона были девушки-пулемётчицы. И когда подъезжали к Иваново, нас встретили два "мессершмитта". Пролетели, обстреляли вагоны и улетели. Потом развернулись и опять прошли. А потом улетели. Но обошлось без потерь, никого не ранило даже.
Мы высадились в Иваново, нас встретили и направили на фронт. Я попал в 210-й полк, и нам вручили 82-миллиметровые миномёты. Я носил плиту, другой носил ствол, третий - лафет, и двое носили ящики с минами.
- А вас до этого обучали ими пользоваться?
Нет. Бои были очень тяжёлые, а потом мы попали на Курскую дугу. Там эти танковые сражения - страшно просто. В общем, мы сопротивлялись, они сопротивлялись, раненые были, из нашего расчёта погибли люди, но меня обошло.
После Курской дуги мы пошли в направлении на Днепр. Форсировали устье, а саму реку обошли стороной. Конечно, были жертвы, но меня опять не тронуло. И после Днепра мы направились на Чернигов. Проходили сёла (немцы ушли, мы их отогнали), и там с одной и с другой стороны дома горели в ночное время. Чернигов взяли, там нам дали два дня отдыха, покормили, а другие части пошли вперёд. И после этого мы двинулись в направлении на Белоруссию.
К Белоруссии подошли уже на Новый год, и там остановились. Было сорок градусов мороза, мы сидели в окопах, и у меня аж из носа сосульки свисали (*смеётся) - такие морозы были. И потом я в траншее потерял сознание.
- Из-за чего?
А немцы отходили и отравляли сыпным тифом. Очнулся я в госпитале в районе Гомель - Речица (деревню забыл). У меня была справка, но на фронте я прыгал в воду, и её смыло, как и комсомольский билет. Очнулся - сидит врач возле меня, сидит сестра. А там каждый домик - это была палата, и из досок сделаны такие кровати. Нас там лежало примерно человек восемь, и был один солдат, Герой Советского Союза. Короче говоря, я пришёл в себя, говорю: "Доктор, где я нахожусь?". Она мне: "Не волнуйтесь, вы в госпитале". -"А что у меня с ногами?". -"У вас обморожение обеих ног третьей степени". Сестра разматывает мне бинты и пенициллиновый порошок сыпет на ноги, а у меня там такие пятна. Я спрашиваю: "А дальше что будет?". (И сыпной тиф у меня был). -"А дальше - я не знаю. Будем лечить: если получится - хорошо, а если не получится - не знаю. Вперёд не будем заглядывать".
И я ходил на костылях. Давали мне валенки, две пары носков у меня были (два носка на одну ногу и два на другую), потому что ноги замерзали. Русская печь стояла в доме, топили плохо, было холодно, но я должен был ходить. И вот таким образом меня лечили. А к весне нас выписали и направили в части.
- Вы по-прежнему оставались миномётчиком или уже были в другой должности?
Я попал в снайперский батальон, номер не помню. Там было три роты мужчин и одна рота девушек. Дали мне винтовку, и автомат у меня с круглым диском был. И вот, мы двигались уже по Белоруссии: взяли Бабичи, Минск, потом Бобруйск, Жлобин и дальше пошли. Территорию Белоруссии прошли с боями и попали в Луцк. Потом двинулись в направлении на Сероцк - это на границе между Белоруссией и Польшей. Дошли туда с боями, взяли город, и там аэростаты пустили - ну, корректировщики. Они круглые, и тросами к машинам крепятся. И вдруг откуда ни возьмись "мессершмитты" прилетели и начали обстреливать и нас, и эти аэростаты. А там внизу три реки сходятся: Одер, Буг и Нарва. А мы наверху, на горе. И там такой бой был страшный. Подошли морские части, катера, а мы сверху наблюдали просто. Потом бой закончился, они разъехались, а мы дальше по Польше пошли в направлении города Лодзь. Взяли Лодзь с боями, и потом пошли уже на Краков.
В одном лесу нас обстреляли. Рвались снаряды, и мне в правое плечо попал осколок, горячий такой. В шинели дырка образовалась, но не ранило: он малосильный был уже, по-видимому. Но ударил хорошо. Один раз и по голове, по шапке дало. Осколки большие падали.
Подошли с боями к Кракову, и там нам сказали: "Приведите себя в порядок, будем проходить через город строем". И когда через Краков мы проходили, так по обеим сторонам улицы, на тротуарах стояли поляки и нас приветствовали, бросали нам цветы в ноги. А я был в первой шеренге, и одна полячка подбежала ко мне, обняла и цветы преподнесла мне.
Дальше мы пошли уже по направлению к Варшаве. Немцы сопротивлялись, бои были. Подошли к Варшаве - там нас тоже встречали нормально. И в Варшаве нам уже дали два дня отдыха, и мы фотографировались (*титульное фото).
После Варшавы по направлению к Германии мы пошли. Там у нас тоже бои были, и мне осколок мины попал в правую ногу, чуть ниже колена. Но он не вошёл глубоко. Сзади нас была санчасть, и когда мы остановились на привал, я пошёл туда, мне вытащили этот осколок, всё забинтовали, и я мог ходить.
А потом у меня на большом пальце правой руки нарывчик гнойный образовался. Я спрашивал - заболевание "волос" есть такое (*панариций). Палец был опухший. Но я не ушёл с фронта, обратился в санчасть, и они мне прикладывали всякие примочки. А стрелять - я стрелял, хоть и больно было.
Затем в Польше образовалась окружённая 35-тысячная группировка немецкая, и наш батальон попал именно в самый котёл, в середину. Нам дали по десять штук патронов для снайперских винтовок, артиллеристам дали по десять снарядов на каждый ствол, и вот мы гоняли немцев, а они нас. Кто не появится - обстреливали. Помню, мы перешли через дорогу, а там невдалеке скирда сена стояла, и они прятались туда. И один выскочил - я прицелился, выстрелил, а это метров восемьсот. Ну и получилось вроде, что я в него не попал. А потом он вышел из скирды опять. Я уже точно прицелился, навёл, выстрелил, и он заскочил туда и больше не вышел. По-видимому, я попал.
Потом мы лежали (немцы с той стороны дороги, мы - с этой), а два наших солдата взяли шинели с убитых немцев и накрылись ими. Я говорю: "Что вы делаете? Не надо. Прилетят самолёты и обстреляют". Так и получилось. Прилетели два "мессершмитта" и на бреющем полёте из пулемётов начали нас обстреливать. Один раз пролетели, повернулись, потом второй раз прошли и улетели. Ну, меня обошло и там солдата ещё одного, а этим я кричу, одному и другому, а они лежат. Поднимаем шинель, а у них по головам кровь бежит: попало рикошетом, наверное. Я одного поднял, на плечо вот так закинул, другой солдат взял второго, а с той стороны дороги был медпункт у нас, и мы туда их отнесли. И что там было дальше, я не знаю.
Мы продолжали вести обстрел, а потом нам сказали, что наши разбили кольцо окружения. Но немцы рвались к Висле, чтобы уйти в Германию. И ночью колонна немецкая прошла с фонариками, а я лежал чуть ли не возле дороги, так я не стрелял, ничего - убежал в сторону, иначе они бы меня там и убили...
После этого в наш снайперский батальон приехал один полковник и стал отбирать снайперов. Меня взял и ещё несколько человек. Сели мы на "студебеккер", и повезли нас в 76-ю гвардейскую дивизию. (И в этой части я воевал до конца войны).
И вот, мы были уже на подходе к Германии, и нас направили в наступление в сумерках. Мы на огневой рубеж вышли - темно, ничего не видно. Немцы из крупнокалиберного пулемёта стреляют, я лежу и слышу крики: "Санитар! Санитар!" - то с одной стороны, то с другой. Лежу, отстреливаюсь тоже, и вдруг меня в грудь сильно ударило: такая боль, я аж заорал. Но санитара возле меня не было. Потом прекратился бой, немцы отошли, а мы всю ночь так и лежали. Утром я смотрю, у меня всё разорвано, и печёт грудь - ожог образовался. Но не ранило. Оказывается, это меня так сильно ударило трассирующей пулей из крупнокалиберного пулемёта. Я пошёл к ребятам, мы собрались уже, они спрашивают: "Что это такое?". Я говорю: "Разрывная пуля". Но что интересно: пуля прошла рикошетом, разорвала всё, и здесь у меня был ремень офицерский - она прошла и отрезала кусок этого ремня. Ну, повезло наверное...
Потом мы опять пошли в бой. Когда подошли, там были противотанковые рвы глубокие. Мы вскочили туда, потому что артиллерия начала бить сильно. Вскочили втроём, а по флангам тоже были солдаты. И только мы успели вскочить, как на обочине над нами разорвался снаряд, и осколки полетели прямо в эту траншею. И одному вот сюда попал осколок (*показывает на правую кисть), перебило руку, кровь идёт. Второму - тоже так. А меня контузило, я ничего не слышу, но вижу. У нас у каждого был перевязочный пакет, я взял этот пакетик, перебинтовал первого, говорю: "Дуй по траншее к нашим" - в тыл. Второго тоже перевязал, он тоже пошёл, и я остался один. И контуженый, ничего не слышу. И так я в этой траншее находился до утра.
К утру мы собрались опять, подошли к дороге Штеттин - Берлин, с правой стороны большой знак стоит: "Великая Германия" - и с той стороны дороги немцы. А рядом мост. Я подошёл к мосту и смотрю, едет легковой автомобиль и три немца-офицера в нём. Я выскочил к углу моста, стал стрелять по ним из автомата, они остановились и начали отстреливаться: по-видимому, я кого-то ранил или убил там. Все наши тоже начали стрелять, а немцы попали в угол моста, и такой вот камень отвалился - хорошо, что я отскочил...
Дальше опять бой был. Немцы уходили, мы за ними шли, и я вижу, фаустпатрон лежит. Я его схватил, на плечо закинул и выстрелил. Но меня оттолкнуло, я чуть не упал - отдача сильная.
- А куда вы стреляли-то?
В немцев. Они ушли чуть дальше. По-видимому, с нашей стороны был сильный обстрел, так они не смогли этим фаустпатроном воспользоваться, бросили и убежали.
В общем, в Германию мы вступили, зашли в какой-то город (не помню название), и там была гостиница. Мы заходим, проверяем всё, и я смотрю, шинели лежат, ремни, гимнастёрки, сапоги яловые. А я до этого намочил ноги. У меня финка была, я разрезал свои сапоги и взял эти яловые, со шпорами.
- А зачем вы разрезали предыдущие?
Потому что в тех сапогах у меня ноги попрели. Потом мы зашли в костёл, он работал, орган играл, немцы не шевелились, только головы повернули, и мы их не трогали, потому что нас предупредили: "Зайдём в Германию - население не трогать".
- А были случаи, что кто-нибудь ослушался и был расстрелян?
Да... А потом в одном селе нас с чердака обстреляли. Мы поднялись туда и взяли их в плен: поляка одного и одного немца. Командир говорит: "А что мы будем с ними делать? С собой нести? В расход". А поляк мне: "Ежи поляк!". Я говорю: "Ради бога, меня это не интересует". "Ежи поляк" - он предался немцам. И их расстреляли.
В общем, дальше мы зашли в город Гюстров, и там комендант, наш офицер, дал приказ по рупору о том, что на следующий день все немцы, у кого есть огнестрельное оружие, финки, ножи, приёмники, должны всё это привезти в комендатуру. И рано утром смотрим, целая толпа идёт. У них такие тележки, и они везут. Потом командир дивизии Кирсанов приказал открыть тюрьму. Возле меня стоял один немец, говорит: "Я антифашист". Я ему: "А вы можете тюрьму открыть?". В общем, повели его, там шесть одинаковых корпусов и стенка с какими-то кнопками. Открыли камеры, а там эти заключённые: все в полосатых костюмах, с номерами, в шапочках...
После этого мы пошли дальше, там тоже бои были. Помню, подошли к какому-то каналу, и через этот канал наши хотели переправить танк по мосту понтонному, но не могли. Он ведь тяжёлый: дошёл до половины и провалился. А водитель выскочил оттуда. И потом мы дошли до города Висмар, и там встретились с американцами. Мы обнимались, целовались. Немцев уже не было.
- И какие в то время были взаимоотношения с американцами?
Нормальные. Затем нас поставили охранять шоссейную дорогу и мост. А 2-го мая дивизию построили, и командир дивизии объявил, что война закончилась. Поставили нас в шеренгу, и мы все из автоматов и из всех видов оружия стреляли. Кричали "ура", радовались, что война закончилась, обнимались, целовали один другого. И после этого нас решили искупать. Во время войны, в других частях когда я был, там ставили палатки, чтобы купать. Привозили воду - ну, была нейтральная полоса такая. А тут поставили бочки, поставили вошебойку (машину такую), обмундирование туда закинули - это один раз за всё время. А так - ничего. Вши были - это ужас. Вот мы идём маршем, переходим на другой фланг, и на дорогу ведь оправиться надо. Так я поднимал рубашку, а снег вокруг чёрным становился - сыпались вши. Это страшное дело...
 |
Вильвовский А. М. за рулём
Сержантом. И мы постояли год в Германии, а летом нашу часть бросили на уборку урожая. Потому что хлеба нам никто не доставлял, а сзади ходила пекарня и пекла хлеб. И потом нас эшелоном отправили в Калугу, а наш полк, 237-й, отправили на станцию Фаянсовая. Ну а затем пришёл приказ Сталина отправить нас в Челябинск-40 - это строили атомный завод. Там зона была большая, мы охраняли её, и там были заключённые, которые перешли на сторону Власова, потом те, которые скрывались, убегали с фронта - вот такие. И я там служил...
- Вы курили на фронте?
Да, я курил махорку. И давали нам сто грамм.
- Спирт выдавали ежедневно?
Нет, давали тогда, когда в бой нужно было идти. Мол, себя немножко, это самое... Я пару раз выпил, а потом сказал: "Я не буду" - и ребятам другим отдавал, а сам курил махорку. Ну, тоже не часто так...
 |
- Скажите пожалуйста, вы можете вспомнить какие-нибудь неприятные эпизоды, связанные с вашей национальностью? Были случаи проявления антисемитизма?
Нет, там этого не было. Никаких разговоров. Понимаете? Никаких! На фронте такая дружба была - это вообще не передать. И мы все вместе проходили эти испытания.
- Как вы, если не секрет, относитесь к Сталину?
Знаете, если бы не Сталин, войну бы не выиграли. Он не выезжал на фронт ни разу (*распространённое заблуждение, более подробно тут), но держал страну так, как положено. Он был очень строгим.
- Это правда, что при Сталине каждый март понижались цены на продукты?
Да! После войны каждый год снижали цены, и продукты были дешёвые.
- А до войны цены не понижались? Только после?
Я вам скажу, что после войны только.
- Как по-вашему, вклад американцев в победу над фашизмом велик?
Да. Наши не могли обеспечить продуктами, и мы кушали американскую колбасу: вот такая банка, открывали и резали. Но они тянули, вступили в войну поздно. Чего они тянули? Думали, что Советский Союз проиграет. У них своя политика была. Вся война фактически прошла на плечах Советского Союза. Вот так.
- За время войны вам приходилось сталкиваться с представителями других стран, воюющих на стороне Германии?
В 44-м году мы освобождали Западную Украину (Ровно, Сарны и так далее), и наш полк 237-й оставили на прочёсывание местности. Так вот там были бандеровцы, УПА. Молодые парни. И что интересно, они все в немецкой форме были, на бричках. В лесу прятались, потом приезжали домой взять хлеб, продукты, и мы их ловили. Потом на студебеккеры" садили и отправляли. Куда - мы не знали. Получается, что они продались немцам, как и власовцы, и уничтожали своих же, а теперь оправдываются...
- У вас сейчас осталась ненависть к немцам?
Да. Мне, как инвалиду войны 1-й группы, профсоюз давал туристические путёвки. Я один раз был в Германии, потом второй раз был, в Чехословакию ездил, в Болгарию, в Венгрию - везде был. И вот мы приехали как профсоюзная организация из Одессы в Германию. Сидели за столом, немцы нас угощали - ну, не особенно так: поставили конфеты, печенье, воду и всё. И сидел возле нас один немец. Я награды никакие не надевал туда, а товарищ мой, тоже участник боевых действий, надел орден Отечественной войны. И он с этим немцем разговорился, а потом на меня показывает, что я участник боевых действий, что я сражался с немцами и войну прошёл. Тот, недолго думая, поднялся и ушёл. Но потом всё же, когда мы уезжали поездом, он вместе с их группой профсоюзной пришёл на вокзал, подал мне руку, извинился, говорит: "Я нехорошо поступил, вы правильно воевали, защищали и нас в том числе". Вот так.
 |
10.05.2019
Комментариев нет:
Отправить комментарий