Ядовин Константин Владимирович

Я родился 7-го апреля 1924 года в городе Пермь, район Мотовилиха (пригород). Могу вам показать наше семейство (*берёт в руки фотографию). Отец, Владимир Терентьевич Ядовин, работал экономистом на артиллерийском заводе. Мама, Елизавета Альбертовна - учительница начальной школы. Детей в семье было трое: это Лена, старшая сестра (*по центру), это я, а это моя младшая сестричка Нина (*в белом). Никого в живых уже нет. 

- Скажите пожалуйста, ваш район считался частью города или это всё-таки было село?

Это моногород - город с одним заводом. В нашем районе были две средние школы, три или четыре начальные, машиностроительный техникум, кинотеатр "Горн" и цирк, построенный в 1934 году. Связь с центром поддерживалась до 1932 года автобусами, а затем была проложена трамвайная линия.

- Голод 1932-1933 годов вас коснулся?

(*Пауза) Голод на Волге и Каме был страшный. Конечно, мы не голодали, потому что отец работал на артиллерийском заводе, и рабочим, служащим давали определённый паёк в виде ржаной муки: не отмолотой, а просто чёрного помола. Мама из неё пекла хлеб, он был очень тёмный и тяжёлый. И это длилось, по-моему, до 32-го, 33-го года. В сентябре 32-го года я пошёл в первый класс (учёба у нас тогда начиналась с восьми лет), и хорошо помню, что мы всегда были голодные и очень ждали большой перемены, когда повариха приносила в класс кастрюльку и миски. Мы получали кусок чёрного хлеба и порцию похлёбки. 

- Как по-вашему, в чём была причина такой обстановки?

Чёрт его знает. Колхозы, конечно, тогда только создались на Урале, но хлеб безусловно у них весь изымали. И крестьяне сами голодали. Я помню, кажется в 30-м году, я тогда была маленьким мальчиком шестилетним, как-то ночью (дверь у нас оказалась незакрытой) к нам зашёл человек. Оказалось - немец с Поволжья. Так он очистки картофельные ел. Так что обстановка была, конечно, на Волге очень тяжёлая.

- Я читал, что в те годы ещё была засуха. Это правда?

Да, засуха была! И очень сильная. Причём ведь она повторялась каждые одиннадцать лет - это цикл солнечной активности. Стрижевский по этому поводу написал целый труд. Она и сейчас есть, мы тоже живём в зоне опасного земледелия. Так в учебнике географии даже написано. Одесса - сто километров от берега моря, один раз в пять лет бывает хороший дождь, хороший урожай. Но зато Бессарабская степь от Белгород-Днестровского до Измаила в пять лет даёт такой урожай хлеба, что хватает на пять лет. Поэтому там появились немецкие колонии до Великой Отечественной войны, которые были очень богаты хлебом.

- Скажите, перед войной обстановка с питанием наладилась? Не голодали уже?

Нет, в декабре 35-го года, если мне память не изменяет, была отменена карточная система, и в магазинах продуктов было достаточно. Появились красивые гастрономы, где продавалось много всего, начиная от колбас, икры, сыра и всевозможной бакалеи. Приятно было войти в хлебный магазин и видеть изобилие: сайки, плюшки, белый хлеб на горчичном масле. Но это было до Финской войны 39-го года. И вот с Финской войны фактически тоже было очень сложно с продовольствием. Конечно, никаких колбас и масла уже не было... 

- А карточки больше не вводили?

Нет, карточки больше не вводились до Великой Отечественной войны.

- Вы чем-то увлекались? Может в кружки какие-нибудь ходили помимо школы?

Рядом с нами был ОСОАВИАХИМ: общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Вот туда я ходил в кружок радистов, работал на ключе. В памяти осталась только "двойка": (*стучит пальцем по столу) тук-тук, тук, тук - каждая цифра была под определённым ударом... В десятилетнем возрасте в ящике письменного стола у отца я нашёл полное собрание сочинений Жюля Верна, Джека Лондона и подшивки журнала "Огонёк" за 1927-1931 годы. Всё это я перечитал взахлёб. Особенно меня поразили романы Лондона "Белый Клык" и "День пламенеет". А у Верна я любил "Дети капитана Гранта", "Таинственный остров" и "Пятнадцатилетний капитан". Зимой мы катались на лыжах, в походы ходили. Лыжи я нашёл в кладовке: подогнал крепления к своим валенкам и ходил на них на речки Каму и Гайву. Однажды чуть не замёрз в лесу. Дошёл до Гайвы, и в проталине попал в полынью. Выбрался, но мокрый снег примёрз к лыжам, они стали очень тяжёлыми и непригодными для скольжения. Я не знал, что делать. Спас меня лесник, который завёл к себе, поставил лыжи в тёплую кухню, лёд отвалился, он их протёр насухо, и я поздно ночью пришёл домой. Отец мне тогда задал головомойку... 

Ядовин К.В. на уроке немецкого

- Я слышал, что были ещё так называемые нормы ГТО. Вы сдавали их?

Нормы ГТО каждый сдавал в школе. Была первая, вторая и третья степень. У меня была третья - самая худшая, самая слабая.

- От чего это зависело?

От показателей нормы: подтягивания, бег, прыжки, бросание гранаты. В школе у нас был собственный тир, и мы с военруком там стреляли из малокалиберной винтовки. Я был высоким парнем, в школе в 4-м классе меня прозвали "длинный", но физически слабым и недоучкой (меня это все молодые годы мучило). Почему-то я считал себя неудачником, особенно когда в одиннадцать лет потерял маму. И когда узнал о её смерти, сказал своей сестре, сидя вечером у горевшей лампы: "Больше, Нина, у нас никогда не будет мамы...". А в душе что-то оборвалось. Это тяготило всю жизнь. С одиннадцати лет я заметил за собой особенность - перестал плакать, и только теперь, в старости, при виде детского горя, слёзы начинают заволакивать глаза. 

Ядовин К.В. слева

- До войны какие-то слухи ходили? Или война неожиданностью явилась?

Вот это вопрос интересный. Ведь до 39-го года, когда приехал Риббентроп, министр иностранных дел Германии, и состоялась его встреча со Сталиным, у нас было очень серьёзное ожидание войны. И когда мы узнали о том, что с гитлером заключён договор о мире, была очень сильная реакция народа: непонимание, почему это произошло? И в это время очень строго так спрашивали с тех, кто не соглашался с этим. На счёт увольнения не скажу, но партийные и заводские органы предупреждали. И вот, очень интересный момент. Я был вожатым в пионерском лагере в 41-м году (в начале июня мы туда уехали), и я помню такую выдержку из газеты от 12-го июня 41-го года, сообщение ТАСС: мол, "вот идут разговоры о том, что произойдёт внезапное нападение Германии на Советский Союз, но это неправда, это ошибочное заявление, такого не предвидится. По-прежнему идут эшелоны в Германию с продовольствием, углём, нефтью, и никакой войны не будет". Это 12-го июня, точно. Прочитали, и в этот же день вечером одна девочка из моего отряда плачет. Держит листик бумаги и плачет. Как сейчас помню, её Вера звали. Говорю: "Вера, что такое?". -"Да вот, папа прислал письмо...". А её отец уже был возле западных границ, и он ей написал: "Наверное, это моё последнее письмо, потому что война неизбежна". Вот так мы 12-го числа узнали, что обстановка непростая.

А день начала войны был очень своеобразный. Мы на берегу Камы в воскресенье купались, шумели, а по реке буксир шёл и тянул за собой плоты с деревом. И плотовщики кричат нам: "Чего вы веселитесь?! Война началась!". Вот так мы узнали о войне. Второй смены в лагере уже не было в связи с этим, а вместо этого наркомат вооружения прислал к нам своих старших учащихся из 8-х и 9-х классов, чтобы оттянуть их от создавшихся военных условий. Это были дети не с такими взглядами, как у нас. От них мы узнали, что гитлер должен через месяц-два быть в Москве, и ничего хорошего ждать не надо (их родители слушали немецкое радио). 

С одноклассниками

- Скажите, а как вы попали вожатым в лагерь?

Я был комсомольцем, закончил 9-й класс (10-й не закончил), а после 9-го класса трудновато было, надо было уже начинать прирабатывать, и мне секретарь райкома комсомола сказал: "Хочешь пойти пионервожатым?". Я говорю: "С удовольствием". За смену тогда платили 250 рублей. Вот так я и попал в Нижнекурьинский пионерский лагерь. Деревни были на Каме: Верхняя Курья, Курья и Нижняя Курья. Так вот, за мостом был район курортов уральских. Очень хорошее место, лес, богатый грибами, ягодами... 

Как война началась, сразу стало с продовольствием тяжело. Я оставил свою работу в пионерском лагере, пошёл в райком и сказал, что хочу пойти на завод учеником станочника. Мне порекомендовали подождать, а пока возглавить бригаду по уборке картофеля. Нас собралось человек тридцать, и мы поехали в пригородный колхоз. Работали вместе с этими ребятами министерства обороны. Там я заработал пуд картошки, ха-ха.

А потом, в октябре 41-го года, я пошёл с паспортом в отдел кадров 172-го артиллерийского завода имени Свердлова и сказал, что хочу работать. Они записали мои данные и сказали: "После проверки органов госбезопасности опеределим для вас место работы". И направили меня, как сейчас помню, в ремонтно-механический цех № 51. Этот цех обслуживал полностью весь завод. Завод громадный был. Производились там 45-миллиметровые орудия, 76-миллиметровые пехотные пушки с короткими стволами и на двух огромных колёсах, и при мне уже начали производиться 152-миллиметровые пушки-гаубицы - это артиллерия Резерва Верховного Главнокомандования. Хорошо помню два таких тормоза вертикальных, и стреляла она до тридцати километров при полном заряде. Всю войну просуществовала. Сейчас, конечно, она модернизированная, совершенно иная, но тогда, во время войны, особенно Сталинградской битвы, она сыграла свою роль.

Я стал учеником фрезеровщика-зуборезчика. Было три станка, и сразу на трёх станках работали. Меня очень быстро научил Иван Никифорович Зонов - рабочий этого завода. Очень талантливый был человек, четыре класса образования всего, но знал, что с помощью логарифмической таблицы надо эту графу на эту помножить и результат использовать. Смешной был. А для меня это было просто, потому что я тригонометрию на "отлично" знал. И он меня очень быстро научил.

- Тяжело там было работать?

Работать было хорошо, приятно. Станки были немецкие - "Рейнеккер". Мы давали гитлеру продовольствие, горючее, а он разрешал своим промышленникам продавать станки. И вот эти станки поступили как раз на наш завод. "Рейнеккер" - для нарезки конических шестерён: для экскаваторов, для различных других машин - они стандартные. Но главный станок был - "универсальный".

К январю месяцу, когда стало тяжело уже, ещё до разгрома немцев под Москвой, мы по заданию начальника цеха начали нарезать на оси 45-миллиметровой противотанковой пушки зубчатую передачу для горизонтальной наводки. Примерно вот такая ось у неё (*разводит руки метра на полтора), и на ней нарезается резьба, примерно в палец толщиной, чтобы артиллерист крутил, а ствол ходил вправо-влево. Так мы сначала делали за сутки всего лишь одну станину. А Иван Никифорович Зонов, который меня учил, придумал приспособление: ось пушки была выгнута полукругом, и он взял огромный кусок металла, выфрезеровал форму этой оси пушки и сделал три шестерёнки. Ручкой повернул - ось двигается ровно на один зубок. А прорезать зубок - это всего лишь десять-пятнадцать минут. И получилось, что эти двадцать четыре зубца мы делали уже за смену. А потом, когда резцы сделали из победитовой стали, мы стали делать и по две-три оси за смену. Смена длилась двенадцать часов. В воскресный день - на четыре часа больше: шестнадцать. Выходных дней не было. Вот такая была работа.

- Во сколько начиналась смена?

Вставал я в 6 утра, к 7 часам приходил на работу, и до 19:00. Следующая, ночная смена, продолжалась тоже двенадцать часов.

- Вас там кормили?

Давали, как мы её называли, "баланду". Из муки делали лапшу, и вот такой лапшовый суп без ничего был: просто одна лапша и вода, и почти никакого жира. 

- А общежитие не предоставляли вам?

На заводе были общежития, но я с этим делом не сталкивался, я жил дома. Отец снимал квартиру, регулярно посылал деньги в Ленинград хозяйке - это было частное владение. Но она с нас брала очень небольшую сумму, рублей тридцать-сорок в месяц.

А почему я сказал, что приятно было работать: станки были все полуавтоматы. Поэтому запустил шестерёнку эту коническую, и получалось, ты только следишь за работой станка. Но что самое главное - в цехе было тепло. В квартире, куда я приходил только ночевать, все углы, выходящие на улицу, были покрыты льдом. И жили мы в очень тяжёлых условиях, потому что Украина уже вся была оккупирована, Белоруссия и Брянская область - говорить нечего. Бои шли на окраинах Москвы. Но у людей было настроение такое, что когда-то наступит этот перелом!

- То есть в Победу верили?

Не сомневались. И вот, 6-го числа (а дома у нас была "тарелка") вдруг передали экстренное сообщение по радио. И тогда мы узнали, что наши войска правее Москвы и южнее Москвы прорвали немецкий фронт и двигаются навстречу, и в течение всего почти месяца декабря отбросили немцев на 250-300 километров...

- А сообщение о Параде 7-го ноября передавали по радио?

Передавали, но я не слушал тогда - я работал.

- Ну вообще это значимое событие было для вас?

Безусловно! И, конечно, подъём был очень серьёзный, потому что потом Ростов освободили перед Новым годом, Таганрог по-моему освободили, на Волховском фронте отбили немцев. Но немцы к 41-му году уже блокировали полностью Ленинград, положение было, конечно, очень серьёзное.

- Впроголодь жили?

Впроголодь конечно, тут уж ничего не скажешь. Однажды со мной случилось горе, я чуть с жизнью не закончил: у меня украли документы, а карточка была там. Документы я быстро восстановил, а карточку никто не имел права дать.

- А кто её изначально выдавал вообще?

Выдавали местные органы - неработающим, а работающим - на предприятии каждый раз накануне месяца выдавалась карточка.

- А что можно было на них получить? Как работала эта система? 

Карточная система эта была очень простая. Листик бумаги разграфлённый, и в каждом квадратике написано: 400 грамм, 600 грамм, 800 грамм. Простому человеку, неработающему - 400 грамм хлеба, интеллигенции (учителям, врачам и прочим) - 600 грамм, рабочим - 800 грамм. Мука и крупа туда не входили: надо было карточку на хлеб предъявить, тогда могли дать муку. Ещё были карточки масло и сахар - вот и все продукты. Но дело в том, что масло и сахар пропадали, и их не давали.

- Это всё бесплатно выдавалось или надо было купить?

Купить надо было.

- То есть это право на покупку?

Да, но покупка была по цене довоенной. Оплата за этот товар, за хлеб, была очень низкая по сравнению с тем, что мы зарабатывали. Я уже, когда начал самостоятельно работать через три месяца, получал примерно 1200 рублей. По тогдашнему времени это ничего не стоило, но для меня это было много. А учеником когда я был, то получал 300 рублей всего.

- А сколько примерно хлеб стоил, не помните?

Около рубля. Рубль двадцать, примерно так.

Однажды я не пошёл спать днём после ночной смены, а пошёл в магазин и купил по карточке шоколад. Но не плитки, а бой. Видимо, фабрика бой собирала, в мешки упаковывала и отправляла на продажу. И ещё, что нас с 41-го на 42-й год на этом заводе спасло - так называемый "Сталинский паёк".

- Это на сколько, на месяц?

Вообще один раз. Что-то около пуда муки, тоже ржаной, два килограмма селёдки, килограмм сахара, и, по-моему, впервые тогда дали по бутылке подсолнечного масла.

- А на шоколад тоже были карточки?

На сахар. А вместо сахара мог быть шоколад.

- Так карточки были только на основные продукты или вообще на все?

Нет, только на основные.

- А, то есть остальные можно было покупать свободно?

А в магазинах больше ничего не было. 

«1941 май

Из всех этих ребят после войны остались живыми лишь трое:

Ядовин (нижний ряд, второй слева)

Шадрин (верхний ряд, третий слева)

Норин (нижний ряд, третий слева)»

- Понятно. А у вас, как у работника предприятия, была бронь от призыва, правильно? 

Нет, никакой брони у меня не было. Весной 42-го года мастер мне сказал: "Чего ты в учениках ходишь? Ты ведь уже два месяца работаешь самостоятельно". Это было так. Я всё ещё получал зарплату как ученик, а то, что я вырабатывал за смену, приписывал себе Зонов. Я сказал мастеру, что согласен, и стал работать самостоятельно. Но оказалось, в цехе была традиция, что ученик, получивший разряд специалиста-станочника, обычно покупал водку, закуску и угощал своих учителей. Я этого не сделал. Хотя, и сделать-то не мог: бутылка водки стоила 400 рублей, булка хлеба - ещё больше. Я же получал как ученик 300 рублей - это были деньги для покупки хлеба по карточке и питания в столовой. Зонов очень обиделся, сказал, что я не думаю о будущем: "Я тебя хотел забронировать от службы, а теперь иди. Узнаешь, почём фунт лиха". 7-го апреля 42-го года мне исполнилось восемнадцать лет, и меня сразу же взяли на учёт в военкомате. Вызывали, спрашивали, куда я хочу, предлагали мне какие-то курсы радистов для разведорганов. Но потом по биографическим данным я не подошёл. 

- Почему?

(*Улыбается) Мама была немка. Первая жена моего отца умерла в 18-м году, и в 23-м году он женился на моей маме. У них появилось двое детей: я и моя сестра Нина. Вот мамина семья (*показывает фото). Это мой дед (*слева), немец, фамилия Вебер. А вот моя мама, младшая самая (*в правом углу). Вот её сестра Надя (*слева) и брат, Александр Альбертович. А это вот моя бабушка (*в центре), Варвара Константиновна. Она была дочерью генерала Головачевского, который командовал Черниговским полком егерей-разведчиков. Этот полк участвовал в обороне Севастополя в Крымскую войну. Награды имел Головачевский. Очень умный был человек. Знал хорошо физику, математику - в то время это ценилось очень. 

- То есть вы при определённом раскладе могли и в немецкой армии служить, получается?

(*Заливается смехом) Не было ни малейшего желания.

А мать вышла замуж каким образом. Они жили в Эстонии, город Пярну. Когда началась Первая мировая война, дед умер, а вся семья была депортирована из Эстонии на Урал.

- А вашего отца не призывали на фронт?

Он был совершенно близоруким, и его не брали. Был он сыном паровозного машиниста, и его отец совершил подвиг. В Сибири, когда зимой поезд шёл, что-то случилось с колосниками в топке. Так он надел специальный какой-то костюм мокрый, залез в горящую топку, поправил всё, но в этот момент его обдало струёй пара, и он ослеп. И ему по суду компания выплатила семь с половиной тысяч золотых рублей. На эти деньги он купил дом, и вот почему у их семьи был дом. Но у моего отца были ещё брат Лёнька и сестра Лидия, и когда Колчак занял Пермь во время Гражданской войны, они заставили его продать дом, поделили деньги и оказались бездомными. Так что мы всё время жили на съёмной квартире, своей у нас не было. 

Кстати, родословная моего отца шла от его деда, Ивана Ядовина, который был крепостным графа Строгонова. Дед дожил до 1900-го года. На рождество, в возрасте 99-ти лет, он вышел пьяным в сени, где стояли два мешка муки, решил, что это человек, ударил в мешок, тот упал и свалил его. Дед ударился о крюк, которым закрывалась дверь, и погиб. А был долгожителем. 

С отцом

- А у вас со зрением тоже не очень хорошо было?

Да, у меня тоже была близорукость, как у отца. А зрение у меня в военкомате проверяли так: (*показывает пальцы) "Сколько?". -"Два". -"Ну, годишься". Всё. Но я в очках всё время был. Стрелял в очках. После войны ко мне не придирались особенно, когда я поступил в военно-политическое училище во Львове и окончил его экстерном. Потом академию Ленина кончил заочно. Но зрение становилось всё хуже, хуже, и уже после увольнения из армии, по причине катаракты мне сделали две микрохирургические операции, два хрусталика вставили - правый и левый.

- И сейчас нормально видите?

Абсолютно.

- Так, давайте в хронологическом порядке с того момента, как военкомат "завернул" вас с курсами радистов.

А потом, в октябре месяце мне пришла повестка из военкомата, и 25-го октября 42-го года я поехал в военкомат уже с вещами. Вернее, мешок тогда заставляли брать, все вещи с тебя снимали и одевали в военную форму. Отправили меня в Молотовское пулемётно-миномётное училище. Располагалось оно в Перми в "Красных казармах" (https://properm.ru/news/society/154015/part1/). И вот там я проучился до апреля 43-го года. Как раз закончилась Сталинградская битва, шла подготовка к Курской дуге, и на фронте понадобились резервы. И нас из этого училища, весь первый курс полностью, отправили на пополнение 20-й стрелковой дивизии из Барнаула (из Сибири).

- В каком звании вы были?

Курсант.

- Можно подробнее про период обучения?

О, учёба была очень хорошо организована. Подъём в шесть часов, отбой в десять. Личное время какое-то вечером было, час-полтора. Проходили материальную часть станкового пулемёта "Максим". Сложность заключалась в том, что на стволе пулемёта были два сальника - передний и задний. Их надо было наложить так, чтобы ствол легко открывался при отдаче и возвращался в положение для выстрела. Это было искусство, но у меня получалось легко. Огневая подготовка проходила на стрельбище, патронов для стрельбы давали мало. Лента набивалась по пять патронов, затем перерыв, и снова пять. Вот такими короткими очередями мы набивали свой глаз. Потом тактика, занятия в полевых условиях. И преподавал все предметы один человек - командир взвода.

- Фронтовик?

Учитель был, не помню фамилию. А вот ротный командир был - старший лейтенант Щукин, фронтовик с тяжёлым ранением. Хромал, с палкой ходил. Очень хорошо нас воспитывал, не могу ничего сказать. Мы его очень уважали.

Учили нас в условиях уральской зимы ночевать в лесу, на полигоне, иногда по два-три дня. Курсанты умели быстро наломать еловых веток, сделать подстилки, натянуть палатки, и это давало возможность не замёрзнуть ночью. Не помню, чтобы кто-нибудь из нас болел. Санитарные условия были удовлетворительными. Еженедельная баня, куда ходили строем и с песнями. Обязательная проверка на вшивость. В месяц раз нам выбривали места, где могли быть насекомые, и смазывали какой-то вонючей жидкостью.

За шесть месяцев учёбы я получил первичные знания общевойскового офицера, овладел навыками топографии с её особенностями ориентироваться на местности, научился оформлять стрелковую карточку, правильно выбирать участок местности для взвода, роты и, конечно, изучил вооружение стрелкового батальона, вплоть до 82-миллиметрового миномёта и 45-миллиметровой противотанковой пушки.

- А с кормёжкой как там было?

Курсантский паёк. Вот там-то, я считаю, что я сумел восстановить свой организм, и к апрелю уже был совсем другим человеком, в смысле того, что нас там хорошо кормили. И борщ был, и суп с мясом, и какао каждый день стакан давали, с молоком причём. Курсантский паёк хороший был, ничего не могу сказать - лучше, чем на фронте.

- А курсанты в основном новичками были, как вы, или был кто-то с фронта?

Нет, все молодые: 24-го, 23-го, 22-го года рождения.

- Какие виды оружия осваивали кроме пулемёта?

Обязательно - винтовка Мосина, Дегтярёва пулемёт тоже проходили, пистолет-пулемёт Шпагина мы ещё не видели, но знали, что он уже появился. Всё, больше ничего не было. 

- А рукопашному бою обучали вас?

Обучали: занятия по рукопашному бою были во время физической подготовки.

- Был какой-то отдельный инструктор?

Отдельный. Порвали много мешков (*смеётся).

- А что из себя эти занятия представляли?

Приёмы укалывания - штыковой бой.

- Ну а если вообще без винтовки, обучали такому? Борьба какая-нибудь.

Нет, такого не было. В этом отношении, конечно, не та была подготовка, что сейчас.

- Немецкое оружие никакое не проходили?

Ничего не было. Даже не знали о нём. С ним уже на фронте разбираться мы начали. Немецкий МГ - хороший пулемёт был.

- Лучше, чем "Максим"?

Он ручной был, но работал с лентой, и скорострельность его была выше, а сам пулемёт - легче. Вот его мы использовали на фронте.

- А какие настроения в то время среди курсантов ходили?

Ну, настроений худых не было. Молодые были, рвались на фронт. А когда узнали о том, что мы не окончили, так даже обрадовались.

И в апреле мы эшелоном под Москву ушли. Станция Узловая под Тулой. Здесь мы впервые увидели, что оставляет после себя война, когда фронт уходит дальше. Кругом всё было разбито, стояли немецкие машины, танки, бронетранспортёры. Не меньше было и нашей техники. Но больше всего удручало то, что все жилые постройки стояли обгоревшие, с окнами забитыми досками и войлоком, а жители обогревались печурками, трубы от которых выводились наружу. На станции мы разгрузились раньше времени и три дня были ничьи. Накануне 1-го мая прибыл наш 217-й стрелковый полк, вернее то, что от него осталось после капитуляции Паулюса в Сталинграде. (Это была 20-я стрелковая ордена Суворова дивизия, прошедшая от Сталинграда до Вены). Я попал в первый батальон, в первую стрелковую роту. Хорошо помню нашего комбата, капитана Горшкова с орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Ротой командовал старший лейтенант Трусов - бухгалтер трикотажной фабрики в Москве, призванный из запаса, так что уровень подготовки у нас и у него был одинаковым. Но был он исполнительным и трудолюбивым офицером.

- Какая форма была на вас надета?

Вот тут, скажу, сразу неприятности начались. Курсанты имели тёплое бельё байковое, новые гимнастёрки, новые брюки, сапоги кирзовые - тоже новые. А когда стали готовить к фронту, дали второй стадии обмундирование, поношенное уже, тёплое бельё забрали, тёплые шапки забрали - дали пилотки. И когда мы приехали под Узловую, было совсем холодно, и мы очень-очень ждали, когда нас встретят. А встретили нас несколько командиров и всё, потому что Сталинградская дивизия эта была почти полностью истреблена. Песню тогда пели: "И пусть гремит со славою на долгие года песня Котлубанского стрелкового полка". Потом мы переделали в "гвардейского" полка...

- А вас, курсантов, сколько примерно было?

По-моему, человек шестьсот - это батальон (а полк - две с половиной тысячи). Конечно, пока полк пришёл, жрать нечего было, так комендант станции дал нам по котелку сахарного песка, сухарей, и вот мы грызли сухари и запивали их горячей водой с сахаром.

После этого наша дивизия попала в Резервный фронт. Обстановка ведь тогда образовалась такая, что возникла эта Курская дуга, и наша разведка во время определила направления главных ударов немцев. А пока это определяли, Резервный фронт двигался от Тулы примерно до Воронежа: маршем ходили туда-назад. А потом началось немецкое наступление на Орёл и на Курск, справа и слева, и тогда уже образовался Степной фронт. В конце июля нас от Узловой эшелонами перебросили до Старого Оскола, и вот мы в составе этого фронта, 4-й ударной армии, куда входила наша дивизия, где-то в августе месяце 43-го года вступили в бой уже на территории Украины.

Но ещё до начала боевых действий в полку были потери личного состава. Когда наш эшелон прибыл на станцию Старый Оскол и мы начали разгрузку, прозвучал одиночный выстрел. Оказалось, пулемётчик снял "тело" пулемёта "Максим" с установки для зенитной стрельбы и поставил на рукоятки, прижав рычаг. Произошёл выстрел, пуля по касательной пробила ему грудь и вышла на задней стороне шеи. Скончался он мгновенно.

Другой случай произошёл на марше. Во время привала подошла батальонная кухня с кашей. Личный состав стал доставать котелки и строиться в очередь за своей порцией. Один пожилой солдат из нашей роты сидел в стороне и копался в своём вещмешке. Ну, что могло там быть: запасные портянки, полотенце, мыло, сухой паёк, патроны, нож, ложка и больше ничего. А этот положил ещё и гранату Ф-1. И, видимо, по неосторожности выдернул чеку. Сразу закричал: "Ребята, граната! Ложись!". Последовал взрыв (вещмешок был у него между ног), солдат откинулся на спину, а ударная волна пошла вверх. Его контузило, но ноги остались целы, и его увезли в медсанбат.

Начался процесс маршевой подготовки. Каждую ночь мы совершали переходы по тридцать километров, разворачивались в боевой порядок и снова маршировали. Всё это завершалось батальонными учениями с боевой стрельбой. Суть этих учений заключалась в том, чтобы научить личный состав идти в наступление вслед за огневым валом артиллерии и не отрываться от него, пока противник не успеет занять позиции при переносе огня в глубину обороны. Учения были серьёзными, в ротах появились раненые от своих же снарядов.

Перед вводом полка в бой произошёл неприятный случай. Утром капитан Горшков построил батальон и доложил приезжему генералу, который стоял вместе с командиром полка и группой офицеров перед нами. Было объявлено, что капитан Горшков назначается начальником полковой разведки, а батальоном будет командовать некий полковник воздушно-десантных войск. Позже мы узнали, что с ним случился казус. Дивизия была посажена на транспортные самолёты и направлена им вместо фронта под Ярославль. И только после высадки десантники узнали, что они не за линией фронта, а глубоко в тылу. Мы так и не видели этого полковника, батальоном командовал адъютант старший батальона (начальник штаба).

А в августе наш батальон, который работал на фронтовых продовольственных складах, был поднят по тревоге и совершил марш-бросок в погоне за своим полком, который ушёл раньше нас на сутки. Когда мы подошли к месту дислокации, то поняли, что привала и отдыха не будет: полк стоял в походных колоннах и ждал сигнала. Без отдыха мы влились в колонну и до рассвета совершили марш. Я помню, как у нас в роте умер солдат, призванный из запаса в возрасте около пятидесяти лет. Все мы чувствовали себя на столько уставшими, что лямки вещевого мешка, казалось, лежали не на гимнастёрке, а прямо на голых костях. Проходили мы местами танковых боёв. Подбитые немецкие "Тигры" и "Фердинанды", а также наши Т-34, почему-то без башен (они валялись рядом), ещё дымили и были горячими.

C первых же дней нашего столкновения с отступающими гитлеровцами мы увидели то, о чём на политзанятиях нам говорили командиры и политработники. Наша дивизия шла по территории Полтавской области, поля вокруг нас стояли выжженные. Если хлеб был скошен и собран в снопы, то каждый сноп тоже был подожжён. Особая немецкая аккуратность проявлялась в уничтожении фруктовых садов: каждое дерево было спилено на метр от земли и свалено в сторону. Чувство ненависти к врагу возрастало, хотелось гнать и гнать его с нашей земли. Ночами, когда мы видели впереди пламя горящих сёл, то понимали, что немцы отходят, и ускоряли свой шаг. Останавливаться и помогать погорельцам тоже не всегда могли: нужно было стремиться к Днепру. Шло время сбора урожая, так что местные жители в изобилии снабжали нас сливами, грушами, яблоками и кукурузой, которую мы жарили на костре прямо в початках. Кстати, старшина роты у нас был хохол из Изюма, слесарь паровозного депо Пётр Крайнюк. Он запомнился мне своей добротой и постоянной заботой. К нам, молодым, относился как к детям. Он отходил с боями до Сталинграда, и теперь возвращался на свою родную Украину освободителем.

Утром мы пересекли дорогу Сумы-Харьков и подошли к красивейшей речке Ворскла. Это дало нам передышку. Все части замаскировались в лесу возле реки. Войск было так много, что если бы немцы вели разведку, то нам было бы несдобровать. Здесь мы узнали, что утром дивизия вводится в сражение. Как только начало светать, батальон тремя ротами подошёл к воде и начал переправу. Плотов не было, а просто вплавь (плавал я отлично). Оружие тащили над головами, одежду тоже. Артиллерия вела огонь по высокому правому берегу, мы быстро форсировали реку примерно в ста километрах от Опошни, поднялись по обрыву и увидели вдали большое село Куземино. Привели себя в порядок и без всякой артподготовки начали наступление. Трусов, командир роты, имел карту, он сказал, что к обеду мы должны выйти на западную окраину села. Как только мы перебежками начали движение от обрыва реки, со стороны деревни последовал шквальный огонь крупнокалиберных пулемётов. Немцы вели подвижную оборону. Они что делали: перед нами было три бронетранспортёра, и пока мы преодолевали расстояние до них, центральная машина отходила, а остальные вели огонь. Мы приближались к ним, они начинали отход, а в это время вёла огонь первая машина.

- Большие потери были?

Сумасшедшие. Мы шли густой цепью - рота есть рота - и, конечно, несли ОЧЕНЬ большие потери. Эта "игра" на подходе к селу Куземино стоила нам половины личного состава. По крайней мере, человек сто пятьдесят батальон потерял в стрелковых ротах. К обеду на нашу сторону переправилась полковая батарея 76-миллиметровых пушек, её подняли на крутой обрыв лошадьми. Первые же её залпы привели к тому, что немецкие бронемашины исчезли. Мы броском преодолели расстояние до села и по его огородам к вечеру вышли на западную окраину.

Здесь я получил добрый фронтовой урок. К вечеру уже так за сутки движения намучались, что когда командир сказал: "Стой!" - я лёг и сразу заснул. Проснулся от того, что рядом со мной разорвалась мина. Я схватил лопату свою, которая всегда на боку была, и начал рыть. Как слышу свист, так голову вниз. Взрыв произошёл - начинаю опять копать. С тех пор никогда не ложился спать, не вырыв себе ячейку. А в уставе прямо сказано, что когда поступила команда "стой", первое, что надо сделать - выкопать себе ячейку для стрельбы лёжа. Потом вырыть для стрельбы с колена. А потом вырыть полностью. То есть устав предусматривал всё, и это спасало людей. Ничего так не спасает во время огневого боя, как хороший бруствер, хорошее укрытие.

После выхода роты на западную окраину села старший лейтенант Трусов дал нам передышку. От начальника штаба батальона ротный получил приказ с рассветом начать движение к районному центру Полтавской области - Опошне (это примерно сто километров от Куземино), а затем идти наперерез железнодорожной линии Киев-Полтава. Ночью возле нас остановилось несколько немецких бронетранспортёров. Немцы шумели, но жителей не трогали: понимали, что мы где-то рядом. Ротный тоже не захотел без разрешения начинать бой. Он понимал, что пострадают постройки и жители, а бронемашины нам нечем было поражать - не было даже противотанковых гранат. Через час немцы уехали, а мы с рассветом двинулись к Опошне.

Когда мы поднимались из оврага, из лощины рядом с нами вдруг высыпало человек двадцать немцев. Здесь мы не сплоховали: открыли огонь из автоматов в упор, и вот тут я своими глазами конечно видел, что человек, наверное, до десяти мы положили. Остальные после непродолжительного боя стали подымать руки. Мы заставили их бросить оружие, офицеров среди них не было. Старший лейтенант Трусов приказал младшему сержанту Поднебесному, комсоргу роты, отвести пленных в штаб батальона. К вечеру тот вернулся и доложил о выполнении приказа, похвалившись новой наградой - медалью "За отвагу".

Но день только начинался. При подходе к Опошне мы обнаружили полевой аэродром с обгоревшим транспортным самолётом "Юнкерс" и, не успев его осмотреть, увидели шедший на посадку его двойник. Вся масса войск обрушила огонь стрелкового оружия по снижающемуся самолёту, он задымил и с грохотом рухнул на землю. Ротный потом нам говорил, что это мы его сбили, но останавливаться не дал - торопил вперёд. А через несколько часов были такие эмоции, что я по сей день помню. Мы подошли к небольшой речке: конечно, названия у неё никакого не было - ручеёк. И мост, хороший большой мост через неё. И вот, помню, мы россыпью двигались, цепью, и вдруг я поднимаю голову и вижу: батюшки, "Юнкерс" на меня пикирует! И смотрю - четыре капли, четыре чёрные капли на меня летят. Первое, что я сделал - бросился в кювет. До моста ещё несколько метров было, и одна из бомб попала прямо в середину дороги. Единственное, что я почувствовал, что меня сотрясло и накрыло как тёплым одеялом. Ну и, конечно, контузило... Меня откопали. Патронташ у меня был на спине немецкий из толстой-толстой кожи, и в патронташе оказался вот такой примерно осколок бомбы (*сантиметров десять). Из правого уха кровь текла, я не слышал ничего. Хотели меня отправить в медсанбат, но я отказался и продолжил идти.

К вечеру мы были на восточной окраине Опошни. Прошло уже дней пять с начала нашего наступления. Лощина, по которой мы шли, имела очень высокий обрыв с левой стороны, а справа была отлогой. Передовая цепь залегла в густой посадке. Немцы вели огонь из миномётов, разрывы мин обрывали листья и ветки. Неожиданно моя глухота исчезла, и я стал слышать весь грохот боя. По отлогой стороне лощины выдвинулись два немецких бронетранспортёра и стали вести огонь из крупнокалиберных пулемётов. Мы залегли в промытых водой отрогах оврага. Ротный направил двух солдат с противотанковыми гранатами с целью подбить БТРы, но те стали медленно пятиться назад и вскоре исчезли из поля зрения. В этот момент батальон получил приказ не продолжать наступление на Опошню, а, обойдя её слева, устремиться к Днепру.

На другой день нас перебросили чуть-чуть южнее, мы пересекли железнодорожную линию Киев-Днепропетровск, и вот там на станции Сагайдак у нас интересный момент был. Нас уже оставалось, ну человек сто.

- Это из батальона?

Из полка.

- Охренеть...

Свели нас в одну роту, и младший лейтенант нами командовал. Всю ночь мы шли в походной колонне, сколько прошли - не помню, да никто и не считал. А на рассвете нам открылась панорама станции Сагайдак. С высоты станции прозвучала длинная очередь немецкого пулемёта МГ: он, как всегда, бил густо. Наш ответный огонь заставил его замолчать. (Уже на другой день офицеры сказали нам, что это был смертник, прикованный к пулемёту цепями: так немцы наказывали своих провинившихся солдат). При подходе к домам нам навстречу высыпала масса женщин и детей. Они обнимали нас, приглашали к себе, поили молоком и свежей водой. А ещё сообщили, что час назад от станции на запад угнали колонну мужчин для рытья окопов на правом берегу Днепра, говорили, что мы можем догнать их, так как двигалась эта колонна медленно. Поскольку это движение не противоречило нашей задаче - быстрее выйти к реке, то мы бросились вдогонку. Через пару часов увидели огромную колонну рабочей молодёжи, по краям на лошадях ехали конвоиры в характерной немецкой форме - около десятка. Как только мы открыли огонь, немцев как ветром сдуло. И мы освободили тогда восемьсот человек: люди аж плакали, рыдали. Освобождённых тут же направили по домам, раненым оказали помощь. От местных жителей мы узнали, что немецкие войска торопились к Днепру, чтобы занять неприступный вал обороны. Но, как показали дальнейшие события, этот вал не был так неприступен, как хотелось немецкому командованию.

- Скажите пожалуйста, а вы были в какой должности тогда?

Значит, сначала я был в пулемётном отделении. В роте было три взвода и отделение станковых пулемётов (два расчёта), так вот я был пулемётчиком, первым номером. Но потом, поскольку я хорошо писал, меня назначили снайпером-писарем. Да, была такая должность: снайперскую винтовку получил и, не смотря на зрение, получалось у меня неплохо.

- Обалдеть, это обычная "Мосинка", только с прицелом?

Да, хорошая винтовка была. Забыл уже, сколько дальность стрельбы её. По-моему, четыре километра, но это убойная сила, а прицельная дальность всегда около километра.

- Можно нескромный вопрос: вы вели подсчёт убитым врагам или не до этого было?

Скажу по-честному, снайперской винтовкой я ни одного человека не убил.

К вечеру, когда усталость от преследования стала невыносимой, был отдан приказ остановиться. Все залегли, начали окапываться, открыли сухой паёк. Кто сумел - подогрел тушёнку. Настроение у людей было неважное. Только стали есть, как прискакали два полевых разведчика с вопросом, нет ли поблизости немцев. Лейтенант ответил, что нет, и они ускакали вперёд. И вдруг мы увидели, как они скачут во весь опор назад с криком: "Немцы!". Что произошло дальше, я не сразу понял. Помню только, что мы бежали не менее километра, не обращая внимания на кустарник, разбитые заборы и ямы, и только усталость заставила нас остановиться. Остановившись, посмотрели друг на друга и даже посмеялись, пошли на высоту и стали окапывались. Так что бывали и такие "героические" эпизоды. Мы знали, что после нашего выхода на железнодорожную линию Киев-Полтава и дальнейшего движения вперёд, остатки нашего полка, да и всей дивизии в целом, оказались далеко впереди отступающих справа и слева немцев.

На следующий день в обед возле нескошенного поля пшеницы мы увидели движущиеся башни - их было пять. Кто-то крикнул: "Бронепоезд!". Но это двигалась колонна немецких танков и бронетранспортёров. Мы залегли. Только изготовились к бою, как из-за посадки послышался звук гусениц и выскочил гусеничный трактор НАТИ со 122-миллиметровой гаубицей. Артиллеристы мгновенно развернулись и с первого же выстрела подбили передний танк. Колонна начала разворачиваться, но уже горела задняя машина. Расчёт вёл беглый огонь. Было подбито три танка, остальные бронемашины ушли, оставив своих товарищей. Мы просто ликовали, кричали: "Ура!". Оставшихся в живых немецких танкистов взяли в плен и отправили на сборный пункт. На другой день о героях-артиллеристах мы читали во фронтовой газете "Суворовский натиск" и были довольны, что участвовали в этом бою.

А ночью меня ранило. Мы ехали по гребле какой-то речки, я спал на телеге, левая рука болталась внизу, а немцы неожиданно открыли огонь из миномётов, и осколок мне кость поломал (*засучивает рукав, и в глаза сразу бросается большой продольный шрам ниже локтя). Так что рука у меня так и осталась на всю жизнь искалеченной. Брать могу, а шевелить пальцами как следует не могу. Едва-едва в академию пробрался (*улыбается). Фельдшер ротный с нами был, он мне перевязку сделал и сказал: "Ни в коем случае в строю не оставаться".

- Скажите пожалуйста, что в ваши обязанности входило в качестве писаря? Что вы должны были заполнять?

Строевую записку. Каждый день я должен был лично сам строевую записку за подписью командира роты относить начальнику штаба батальона.

- А какая информация в этой записке содержалась?

Сколько людей есть, сколько убито, сколько ранено и всё. Очень скромная была записка, но доставлять надо было обязательно каждый день.

- А в атаку вы с ППШ ходили, правильно я понимаю?

Да, мы уже после Ворсклы получили ППШ новые, распаковали все коробки, подоставали всё, зарядили, по обойме выпустили в воздух...  

- И как, хороший автомат?

Очень хороший! БЕЗОТКАЗНЫЙ был. И очень легко снаряжался.

- А если с немецким сравнивать?

Немецкий лучше был.

- Чем?

Безотказнее, удобнее (ручка). Ну, всё.

- Что после ранения в руку с вами случилось?

Дал мне фельдшер карточку, что я ранен, я пошёл по его указанию в медсанбат, поскольку я был ходячий, быстро нашёл. И вот знаете, что представлял собой этот медсанбат? Долина, сколько глаз охватывает, полностью заложенная ранеными. Прямо на земле. Ну, солому подкидывали туда и всё. Я, правда, залез в какой-то сарай, там валялась масса книг, и я первый раз в жизни наткнулся на роман Льва Николаевича Толстого "Война и Мир". Как сейчас помню, это была вторая книга - Аустерлицкая битва. И я тогда впервые понял, что такое Лев Николаевич (*смеётся). Потом приезжали телеги, грузили лежачих, ходячие шли пешком вместе с этими телегами, и километрах где-то в пятнадцати-двадцати от этого места уже была железная дорога.

- Долго вы проторчали в этом сарае?

Наверное, пару дней. Дело в том, что очень много раненых было, а перевозить было не на чем. Когда наши после Курской битвы начали основательно наступать на Днепр (а наша дивизия взяла Кременчуг и стала Кременчугской), немцы стали делать следующее. Вот идёт по железной дороге паровоз, сзади у него огромный металлический крюк, а шпалы-то все были деревянные, тогда железобетонных не было. И он все эти шпалы разрезал пополам. Дальше: каждый рельс - тут свинчено и там свинчено, а посерёдке вкладывали шашку 200-граммовую и взрывали - рельс тоже пополам. То есть наши железнодорожные войска получили "приятный подарок" - восстанавливать эту дорогу. Но дело в том, вот я говорю, что в пятнадцати-двадцати километрах от передовой уже работали железнодорожники. Нас посадили в вагоны, и через сутки-полтора мы оказались в Харькове на станции Основа. Там стояла огромная школа, которая уже была подремонтирована немножко, и в ней располагался 965-й эвакогоспиталь 2-го Украинского фронта (Степной фронт уже переименовали к тому времени во 2-й Украинский). В общем, ранило меня 23-го сентября, попал я в госпиталь где-то в начале октября, и вот с октября до конца марта 44-го года я пробыл в этом госпитале. Выписали меня годным к службе и направили в запасной полк 2-го Украинского фронта под Умань.

- Скажите пожалуйста, как в этом госпитале с питанием обстояли дела?

Что-то я не задумывался. Голодновато было, хотелось кушать, но зато была регулярность: трёхразовое питание для всех больных. Паёк был, конечно, не фронтовой, а похуже. Как только из действующей армии уходил, так сразу же паёк менялся. В действующей армии, конечно, питание нерегулярное было, но хорошее. Американскими продуктами уже тогда полностью обеспечивали нас.

- Например?

Сахарные кости крупного рогатого скота, перемолотые полностью (у них, видимо, техника мощная была), закрыты в банки металлические и пожалуйста, кушай эту штуку.

- Съедобно было?

Не очень. А вот колбаса консервированная в банках - да. Её повара резали на маленькие кубики и бросали в пшённую кашу.

Короче говоря, до своей дивизии я не добрался. Имея за спиной девять классов и шестимесячное училище, я был направлен на курсы младших лейтенантов 2-го Украинского фронта. Опять получилось не так, как хотелось, но роковые последствия шли мне на пользу.

В запасном полку под Гайвороном я получил команду в пятьдесят красноармейцев и направился уже старшим этой команды в Вапнярку. Станция эта находилась на железнодорожной ветке Одесса-Киев. Добирались мы на попутных товарняках. Прибыли на место опять раньше, чем состав курсов, которые двигались эшелонами из Александрии (Кировоградская область). Станция была целёхонька, на вокзале работал буфет, разрушений почти не было. Все подъездные пути были забиты воинскими эшелонами. Мы узнали, что казармы находятся в трёх километрах от станции, быстро перешли через лес и попали в военный городок. Курсы прибыли накануне 1-го мая 44-го года. Тогда нас распределили по подразделениям (я уже был старшим сержантом, помкомвзвода), и первый раз на 1-е мая дали по сто грамм спиртного. А до этого я никогда не пил.

- И как, понравилось?

Не скажу, что понравилось, а просто как-то к месту было. Дело в том, что от Вапнярки и дальше на север сплошной лес стоял. А в двадцати километрах от Вапнярки находилась станция Журавлёвка. И вот от Вапнярки до Журавлёвки в лесу были сплошные фронтовые склады артиллерийские и авиационные немцев. Там я своими глазами видел огромные бомбы за деревянными такими перекрытиями, чтобы, видимо, таскать можно было их. И на 1-е мая, в праздник самый, немцы бомбили Вапнярку. Но не саму станцию (хотя и станции досталось на орехи), а вот эти склады. Они, видимо, не могли их вывезти и знали это. Когда нас подняли по тревоге, и мы добежали до станции, кругом всё горело, вагоны были искорёжены. Мы не сразу поняли, что делать. Помогли железнодорожники: они направили нас на расцепку вагонов, которые можно было откатить. Танкисты разворачивали танки прямо на платформах и уходили прочь от этого пожара. Взрывались яркие осветительные бомбы, очень яркие, в небе горели немецкие фонари, которые сбрасывали первые эшелоны бомбардировщиков, и было светло. Станцию прикрывал артиллерийский зенитный полк, укомплектованный девчатами, но их заградительный огонь не очень действовал. К утру станция была разбита, но взрывы на немецких складах были ещё мощнее. Текло горящее масло, мыло горело - в общем, вид был отвратительный. Так что после этого дела, когда мы вернулись назад, сто грамм нам к месту были (*улыбается). В этот первый день я видел два сбитых самолёта и несколько фонарей - по ним тоже вели огонь. Затем бомбёжки стали не такими массированными, но почти ежедневными, и продолжались до начала Ясско-Кишинёвской операции.

- Скажите, у вас в полку в 43-м году женщины служили?

У нас их не было. В медико-санитарном батальоне, через который я как-то быстро прошёл, медсёстры были, перевязки делали. Но это только там, а так - не встречал.

- Вернёмся в май 44-го.

Началась учёба и продолжалась всё лето.

- Вы там встретили кого-то из однополчан?

Никого, все новые. И был у меня там интересный момент. Веду утром взвод с физзарядки, вдруг какой-то пожилой человек с крылечка штаба орёт благим матом: "Помкомвзвод, ко мне!!!". Я дал команду взводу разойтись в казарму, а сам бегу к нему. -"Помкомвзвод, почему у вас один в рубашке, другие без рубашек?! Никакого порядка у вас нету! Бардак сумасшедший! Предупреждаю вас! Выговор!". А погоны-то солдатские - рядовой. К вечеру вдруг прибегает солдат-посыльный: "Вас начальник штаба батальона зовёт". Думаю: "Кто же там начальник штаба?". Прихожу, смотрю - этот "рядовой". -"Здравствуй. Ну как, досталось тебе сегодня утром?". Ха-ха, молчу. -"Знаешь, что? На тебе щётку, ваксу, иди сапоги свои почисти на крылечке и придёшь ко мне, чай пить будем".

Оказалось, это был незаконнорождённый сын графа Алексеева, генерала царской армии - Славолюбов Василий Иванович. Он после Гражданской войны перешёл на сторону "красных", и его определили в Генеральный штаб редактировать издания наставлений РККА. Он был автором НСП-2 (*наставление станкового пулемёта), которое я изучал в училище. Как сейчас помню: "НСП-2 под редакцией инженер-майора Славолюбова". И был очень оригинальный человек. Очень. Судьба его, конечно, страшная. Перед Первой мировой войной он окончил Пажеский корпус, и с первого дня был на фронте. Получил к 1915-му году три Георгиевских креста и шпагу. В 1915 году, будучи в звании капитана, в составе экспедиционного корпуса был направлен во Францию. И когда однажды он шёл по Парижу со своим денщиком, то денщик не отдал честь французскому генералу. Этот генерал по-французски выругался и дал ему пощёчину. Славолюбов посмотрел-посмотрел и говорит: "Иван, дать сдачи!". А тот француз понимал по-русски. Денщик ему дал сдачи, и их обоих приговорили к смертной казни: и Славолюбова, и солдата. Но вмешалось консульство, поскольку это был родственник генерала Алексеева, его признали сумасшедшим и освободили.

- А солдата?

И солдата тоже. И отправили обоих в русский экспедиционный корпус в Грецию. (Он нам потом всё это подробно рассказывал с моим товарищем Дорожкиным, с которыми мы жили вместе). И там он застал 17-й год, Октябрьскую революцию. Тогда они из Греции ушли в Сербию: сербы их там к себе приняли, но вели за ними жестокий контроль. Он там два ордена имел сербских: Милоша Обилича и Белого орла. И в 22-м году он попался на такую уловку. Сербы объявили: "Кто желает в Россию - пожалуйста". А он первый: "Я хочу"...

- Вместе с этим денщиком?

Нет, денщика уже не было. А его, вместо возвращения, бросили в тюрьму, как большевистского агента. И пробыл он там около двух лет. В 24-м году чехи (организация какая-то по оказанию помощи русским офицерам, находящимся в плену у сербов) его освободили и отправили в Москву. А там его в 37-м или 38-м году снова арестовали и отправили на Соловки на Белое море. И вот он на Соловках встретил войну, будучи политзаключённым. Потом уже освободился из-под ареста, попал на Степной фронт солдатом, и там встретился с Коневым. А Конев в Генеральном штабе как раз этими наставлениями занимался, и он знал этого Славолюбова. Спрашивает: "А чего ты тут солдатом?". Тот ему всё рассказал. Конев говорит: "Всё, иди на курсы младших лейтенантов, будешь там начальником штаба". И действительно, ему присвоили воинское звание майора и отправили к нам на курсы. А после Отечественной войны (я следил за ним) он заведовал музеем немецкой боевой техники в Москве, в парке Горького. Вот там он закончил свою жизнь. Нашёл свою жену, нашёл дочь свою и притащил к себе в Москву. Так что вот такой интересный был мужик. Храбрый до предела возможностей, он не терпел унижения человека. Целый роман можно о нём написать (*улыбается).

- А чем ваше обучение на этих курсах закончилось?

Всё было благополучно: сдал все экзамены на "отлично".

- А что из себя эти экзамены представляли?

Огневая подготовка, теория стрельбы, тактика - выводили взвод курсантов в поле, и надо было нарисовать отчётную карточку: где противник, какие у него цели, что у нас, как наши расставлены.

В общем, сдал на "отлично" и получил звание младшего лейтенанта. А к тому времени я уже был комсоргом батальона. Меня начальник политотдела, генерал-майор Усков, однажды послушал на комсомольском собрании и пригласил к себе: "Знаешь что? Черепков у нас уходит на высшую должность - "старший адъютант". Давай иди на его место". Говорю: "С удовольствием". Вот так я и остался на этих курсах в должности комсорга батальона пулемётного. И там я был до конца войны.

Когда я получил звание, курсы уже перевели куда-то в Румынию, и нам, группе офицеров (старший - капитан Дорожкин, я и майор Стародуб - преподаватель тактики), дали возможность ехать самостоятельно. Мы поехали через Молдавию, через Яссы румынские до Бухареста, от Бухареста к северу повернули и прибыли на место своего расположения - город Клуж. А Клуж тогда был венгерским. И как раз при нас, уже в марте 45-го года, он был передан Румынии. Мы присутствовали при охране короля Михая и прокурора Вышинского. В охране мы стояли, группа офицеров тогда подобрана была. Митинг был, помню, и парад наших войск, и парад румынских войск.

- А какое отношение в наших частях к румынам было? Это же недавние враги.

Отношение было своеобразное. Во-первых, мы всё время чувствовали нажим рабочего класса - румынских рабочих. Они спрашивали: "Чего вы не даёте нам расправиться с ними?".

- "С ними" - это с кем?

С войсками короля Михая. А мы тогда выкручивались перед ними, перед коммунистами. Тогда противоречие получилось: всё-таки мы - тоже коммунисты, а поддерживаем монарха. Потом, когда Михай получил орден "Победы" и исчез (по-моему, во Францию уехал), был такой момент. Война уже закончилась, румын всех с фронта возвращали домой, и вот румынская дивизия шла по Клужу, и, помню, в конце группа румынских офицеров старших, которые стояли на трибуне, сошла вниз, и произошла стычка Славолюбова с офицером румынским. Тот не поприветствовал его, так Славолюбов поступил так же, как тот француз: размахнулся, а у них шапки были вот такие, и его шапка эта закрутилась (*смеётся)...

- Не наказали его?

Нет, какое там наказали? (*Заливается смехом) У всех было желание надавать им. Ой, судьба людей сложная была...

- А чем вы занимались в Клуже, помимо его передачи?

Опять занятия шли. Площадки даже нам дали на окраинах города. Хороший садовый участок был, ещё война шла. Я уже был комсоргом: присутствовал на занятиях, наблюдал.

- День Победы как встретили?

О Победы мы узнали раньше, потому что в Реймсе ещё 8-го мая подписали акт о капитуляции. И Дорожкин, который со мной был: "Костя, немедленно бери велосипед, езжай в корчму (мы там покупали спиртное)! Бери бутылку вина и дуй обратно". Я быстро на велосипед сел, приехал, купил, на багажник бутылку привязал, но привязал плохо: только отъехал, она - бац, и разбилась. Я пошёл вторую купил (*улыбается). И мы ночью, с 8-го на 9-е мая, у себя на курсах выпили за Победу. Конечно, не это главное было, а главное было то, что мы какое-то облегчение испытали: свалился какой-то страшно тяжёлый груз. Сразу появилось настроение на будущее: а что дальше будет? А дальше получилось интересно. 2-й Украинский фронт, штаб которого располагался тогда в Вене, перевели в Одессу, а вместе с ним и курсы младших лейтенантов. Так я тут и остался. За "Чумкой" стояло трёхэтажное здание, вот там был штаб курсов наших. А за этим зданием был маленький стадиончик и улица Хуторская. Вы её, наверное, не знаете. И вот там тогда был очень смешной случай.

Замкомандующего округом, генерал (уже и фамилию забыл, не буду врать), приехал на "Чумку", посмотреть на курсы. И решил он не к штабу подъехать, а сзади, с Хуторской. Через стадион прошёл, перелез через гребень стадиона и прямиком в казарму. А в казарме уже никого из офицеров не было, и под нарами одни сапоги торчат. Он спрашивает: "Ты что там делаешь?" -"А мудак какой-то приехал из штаба, собирается проверять нас. Так старшина заставил пол вытирать под нарами". Тот ничего не сказал, ушёл. А в это время в казарме, где офицеры жили, стоял дежурный, капитан Хромченко. И один чудак был там, говорит этому дежурному: "Ты знаешь, как генерала встречать?". (А всем дежурным выдали шпаги). -"Как увидишь генерала, кричи "Смирно!", шпагу выхвати и вперёд" (*смеётся). Генерал приходит, а этот как рявкнет: "Смирно!" - шпагу выхватил и на генерала. Тот повернулся и ушёл. Шахлибеков - начальник курсов, татарин, собрал всех офицеров, и вот этот генерал давай разбор делать смотра. И как дошёл до этих моментов - люди все сидят, смеяться неудобно, а тот кроет: "Вот так вы устав знаете! Ни черта вы не знаете! А вы там вот, который спит, зачем часовому "грибок" нужен?". А сзади ему один пальцем тычет и подсказывает: "От плесени заводится". -"От плесени заводится, товарищ генерал!". -"Вот! Я об этом и говорю! Ни хрена вы не знаете!". Так что смешные вещи бывали.

- А в Пермь к своим родным вы больше не возвращались?

Нет. Отец умер в 47-м году, сестра младшая умерла лет десять тому назад...

- Я вижу у вас несколько боевых наград. Не могли бы вы рассказать, за что они?

Ох, станция Сагайдак и эти освобождённые - в 43-м году получил "Красную Звезду". Две "Красные Звезды" у меня. Вторую получил за Чехословакию в 68-м году, когда мы вторично туда вошли. (*Берёт в руки орденскую книжку и начинает читать) "Отечественная война 2-й степени, "Красная Звезда" одна, "Красная Звезда" вторая, Отечественная война 1-й степени и большой орден вот - "За службу Родине в вооружённых силах" - при увольнении из армии. А Отечественную войну давали всем по годовщине 40-летия Победы.  

- А вот "Боевые заслуги"?

"Боевые заслуги" я получил за боевые заслуги. В 44-м году.

- Скажите, ваше ранение в руку считалось тяжёлым?

Да, у меня кость была разрушена.

- А нашивку за ранение вам не выдавали?

Выдавали, я не ношу.

- Скажите пожалуйста, а что в ваши обязанности входило, как комсорга роты?

Никаких обязанностей: взносы собирал и всё. Вот мой фронтовой комсомольский билет (*открывает): жалование - 20 рублей, и 10 копеек взнос. А вот уже, видимо, офицерские: жалование - 52 рубля, и взносы - 30 копеек, да? Или тоже 10 копеек...  

- Вам эти деньги на книжку или на руки выдавали?

На книжку. Через почтовое отделение. 

- В каких европейских государствах вы были? В Чехословакии и в Румынии, правильно?

И в Германии. Там я в группе советских войск отработал шесть лет.

- В связи с этим вопрос: как к вам относилось местное население во всех этих странах?

Немцы относились очень хорошо, не могу ни слова сказать худого о них. Я мог спокойно ходить там, и даже ночью. Когда в Чехословакию вошли, я тоже туда поехал проверять дивизию. Так когда вернулись назад, пересекли границу - горят костры, и молодёжь стоит, человек двадцать. Остановили нас и давай угощать печёной картошкой, вином хорошим. Причём встречали, как самых близких людей. Так что когда мы из Чехословакии уходили, то чувствовали себя в Германии как дома. Вот так. 

- А румыны?

Рабочие к нам относились очень хорошо. Военные относились так, серёдка на половину. А вот когда я ездил в Румынию уже отсюда, из штаба округа (делегация была в Румынию) - ну так, прохладно они к нам относились. Болгары тогда относились лучше. Но потом, с кончиной СССР, всё нарушилось, и говорить об отношении не хочется...

- Я правильно понимаю, что у вас сейчас не осталось никакой ненависти ни к немцам, ни к румынам? Обида, может, какая-то... 

Не знаю, к румынам у меня нет уважительного отношения. А вот к немцам у меня просто хорошее отношение было. С секретарём райкома партии мы дружили, потом он меня в 74-м году пригласил к себе, я ездил туда в гости на годовщину 25-летия ГДР.

Ну кто знал, что окажется таким Горбачёв? Вот кого судить надо было. Потому что продал. Западные немцы, кода узнали, сколько он просит за освобождение Восточной Германии, они чуть с ума не сошли. Ведь заплатили меньше, чем обошлась перевозка войск из Восточной Германии в Советский Союз - то есть бесплатно отдали. Тут вот как раз хорошая поговорка есть старая: то, что русский солдат завоевал, русский дипломат бесплатно отдал.

- Ещё спросить хотел, какое у вас было отношение к союзникам во время войны: американцам, англичанам?

Не приходилось так сталкиваться с этим вопросом. Царь Александр 3-й говорил: "У России только два союзника - армия и флот".

- Вы курили на фронте?

Нет, не курил. В Клуже, когда стали давать пачки сигарет, я обычно заменял их сахаром.

- Скажите пожалуйста, вы на фронте сталкивались с представителями НКВД или СМЕРШ?

Представьте себе, что сталкивался.

- Что можете рассказать?

Что могу рассказать? Что там, на станции Узловой, когда прибыли они вместе с остатками дивизии, им предоставили две палатки с электричеством (!), с отоплением, и они довольно придирчиво вызывали и допрашивали каждого курсанта, который прибыл с Молотовского пулемётно-миномётного училища.

- Это СМЕРШ?

Да. Форма у них была такая же, как у всех офицеров, но с одним отличием: голубоватая окантовка погона. Причём они получили оттуда, из училища, тоже от своей службы полный перечень всех курсантов с их положительными и отрицательными качествами и биографическими данными. И после посещения палатки некоторые новобранцы почему-то исчезли. А я у них на беседе был дважды. Один раз побеседовали: "Ну всё, добро, идите". Потом вдруг снова вызывают, я говорю: "Так вы же меня вызывали". -"Это не ваше дело". И задавали такие же самые вопросы, и сличали то, что я тогда говорил, и сейчас. Два офицера сидели: один был в звании полковника, а другой - чином пониже, вёл запись. Вопросы задавали главным образом о родителях: были ли среди них осуждённые, и за что. Я, конечно, во всём старался уйти от ответа, что моя мать немка, и сделал это правильно, а то бы угодил в лучшем случае в штрафбат, но, конечно, не остался бы гвардейском полку.

А перед вводом в бой был такой случай. Построили всю дивизию буквой "П" (ну, пожалуй, не полностью всю, но были представители всех трёх мотострелковых полков и дивизионных частей), приехал судья, привели в ободранном обмундировании грузного солдата - без головного убора, без погон, с поникшей головой - поставили его возле вырытой ямы, зачитали приказ, тут же его расстреляли, и мы все разошлись. Настроение у нас, конечно, было очень скверное...

- А за что расстреляли?

Уже не помню. Во-первых, не слышно было ничего. Усиления никакого не было. Ну, за что могли расстрелять: главным образом - это трусость проявленная, нападение на офицеров своих, неподчинение офицерам, но таких случаев было очень мало. Вот когда нас свели в роту, уже после станции Сагайдак, утром у нас такой эпизод был. Двигаемся, но уже группой, строем. Вдруг обстрел из кукурузы в нашем направлении. Ротный сразу первому попавшемуся: "А ну давай, прочеши там". А это оказался полковой разведчик, младший сержант. У него уже была медаль "За отвагу", орден "Красной Звезды", и он посчитал: "Чего это вдруг я, знаменитый разведчик, пойду такой ерундой заниматься?". Ну, тут мы, комсомольцы - раз, два, три: "Товарищ младший лейтенант, мы сейчас, быстро" - группой побежали, прочесали эту кукурузу. Был там немец или нет, мы не знаем. Так что были вот такие случаи...

- И его не наказали?

Нет. Тут ведь понимать психологию человека надо. У одного трусость трусостью, а другого - гонор: "Как это какой-то младший лейтенант, который вчера только училище закончил, меня, опытного разведчика полкового, гонит?".

- Сейчас часто в современных фильмах про войну показывают, что за спинами наших бойцов сидят НКВДшники с пулемётами и чуть ли не стреляют им в спину.

Это выдумка. Дело в том, что существовали штрафные роты, и их действительно использовали на опасных направлениях: допустим, разведка боем. Но они вооружены были, и отмечали героические поступки там: первый же героический поступок давал возможность освободиться. Были случаи, о которых вы спросили, но они были единичные. Рассказывали старые солдаты из нашего полка, которые под Котлубанью воевали, что стоял полк насмерть. Не дал немцам выйти к Волге на своём участке. А ведь действительно в несколько раз меньше было наших войск, чем немцев фельдмаршала Паулюса. И знали солдаты о том, что сзади них есть такие подразделения, которые будут стрелять в спину, но они не играли главные роли. Выдумывают в этом отношении, мне кажется, много.

- А на момент вашего ранения в 43-м году, когда вы убыли в госпиталь, оставались ещё ребята в полку, которые с 41-го воевали?

Были. Вот комсорг роты, украинец, Поднебесный - он воевал под Котлубанью. У него уже был орден, и при мне он получил медаль "За отвагу". Но, конечно, в ту же часть после ранения не возвращали. Такого не было, чтобы я в запасный полк пришёл и сказал: "Мой полк такой-то (217-й стрелковый полк), направьте меня туда". Почему-то категорически запрещалось. Не знаю, почему. Странно, но было такое дело.

- Был у вас на фронте лучший друг?

Понимаете, так быстро менялось всё... Однажды принёс эту карточку, как писарь роты, смотрю, а начальника штаба батальона нет, и какой-то другой младший лейтенант вместо него. -"А тот уже ранен, отправлен в госпиталь, и я на его должности". Говорю: "Вот вам, пожалуйста, записка". В это время команда: "Воздух!". Я лёг на дно окопа возле него, а тот без опыта ещё был младший лейтенант - не спрятался. Бомба взорвалась перед нами: я - ничего, а он без головы... Так что там подружиться-то не с кем было. Это в песне поётся: "...но только крепче мы дружили под перекрёстным артогнём".

- Самый страшный случай за всю войну, который запомнился? Если можно, конечно.

Ну, я вам на счёт бомбёжки сказал - вот это для меня было самое страшное. Но были и другие моменты. Ещё в первый день, когда только шли к фронту (а во время Курской дуги сплошные стояли минные заграждения немецкие, и глубокие окопы были), во время одного из маршей прошёл дождь, и я оказался в окопе этом, а он двухметровой глубины. И когда стало рассветать, командир мне говорит: "Да что с тобой такое?". А я весь "шоколадный" - глина там была, красная глина (*давится смехом). -"Вон там какое-то озерцо, иди вымой обмундирование". Так что бывало и такое. А на другой день рота противотанковых ружей полковая - это сто человек, полсотни ружей - подорвалась на минном поле.

- Все?

Ну, все не все, а рота-то выбыла почти вся. Вот такую вещь смотреть очень неприятно...

- А эти противотанковые ружья вообще были эффективны против танков?

Да, но требовалось мастерство. Что оно давало: во-первых, бак с горючим. Пуля была бронепробивная зажигательная, с фосфором. Дальше: попадание в триплекс у механика-водителя выводило танк из строя.

- А гусеницу сбить можно было, например?

Можно было, но не всегда.

- То есть нужно было знать, куда стрелять, а не "от фонаря"?

Очень надо знать было. В окошечко это, где командир сидел, но это такая штучка, а расстояние-то большое... Когда перешли на правую уже сторону Днепра и двигались в районе Галича, под Львовом, какому-то украинскому солдату (фамилию сейчас не помню) присвоили звание героя Советского Союза за то, что он из ружья четыре танка подбил. Но было ли это правдой или просто так нужно было сделать, чтобы показать...

- Как вы считаете, за счёт чего нам удалось победить в той войне? Ну, вам точнее.

Первое, что нужно сказать: экономика СССР оказалась всё-таки сильнее, чем вся экономика Европы. Мы производили больше артиллерийских орудий, танков, самолётов. Второе, мне кажется - сплочённость народа. Никогда не забуду, как встречали нас на Украине. То, что сейчас пишут - это всё неправда. "Оккупация" - какая оккупация? С боями пехота шла, солдат шёл, не считаясь ни с чем. Кого он оккупировал? И в стране всё-таки у нас было тогда единство колоссальное. Третье, что мне кажется: я бы не пренебрегал ролью партии. И потом надо учесть всё-таки личность Сталина. Много у него было безобразия, связанного с лагерями, арестами. Ведь Рокоссовский сидел? Сидел. А сколько таких "Рокоссовских" было? А, не смотря на это, люди, которые сидели, и их освобождали, они на фронте были лучшими солдатами. Много такого было, но всё-таки в моральном отношении мы оказались сильнее немцев. 

2018 год

- Вопрос, который вытекает из предыдущего: какое у вас отношение к Сталину?

Ну, сейчас уже двоякое. Всё-таки - это человек, который сумел себя поломать. Никто в это не верит, может быть, но он всё-таки превратился в Верховного главнокомандующего, и вера в него была как в Господа Бога. А с другой стороны, если бы не было такого чрезмерного возвеличивания его фигуры, то, может быть, много чего не было бы.

- Вы говорите, сейчас двоякое, а было положительное или отрицательное во время войны?

Ну, во время войны, конечно, у меня был восторг только от Сталина.

- А когда в атаку шли, что кричали? Или там матерились просто? Или вообще ничего не кричали?

Когда в атаку идут, не о чем кричать. "Ура!" - это бывает только...

- В фильмах?

Нет, в первый момент. Вот кончилась артподготовка, политрук кричит, командир кричит: "В атаку!" - пошли, и тут вот крикнули "ура", и всё на этом заканчивалось. Нет сил у человека бежать и орать.

- Скажите пожалуйста, есть хоть один правдоподобный фильм про Великую Отечественную?

Симонов - "Живые и мёртвые", "Дни и ночи" о Сталинграде. Озеров - "Освобождение". Ну, Быков - артист хороший, всё-таки ведь я от авиации далёк, но мне кажется, тут больше артистизма, чем истинной правды (*"В бой идут одни старики").

- А "Они сражались за Родину"?

А, вот этот - правдоподобный, да.

- Какими трофеями можно было у немцев разжиться?

У солдат - кусочек мыла, мыло с дустом против вшей, зажигалка, нож, ремень удобный. Обмундирование никогда не использовали и не надевали. Сапоги могли...

- Я недавно прочитал, что у немцев сапоги были с очень низким подъёмом и не подходили нашим бойцам. Это правда?

Да! Это правда. И потом некачественная у них очень была обувь. Безобразная. 

- Ещё читал, можно было мёд у них найти, сало, сыр плавленый - встречали такое?

Нет, никогда. Ничего такого не попадалось. Да и потом почему-то у меня брезгливое было отношение к этому.

- А часы вы себе не подобрали наручные?

Нет. У меня и сейчас до сих пор часов нету. Правда, Геннадий Труханов мне часы японские какие-то вручил в прошлом году (*смеётся). Написано: "От мэра города Геннадия Труханова".

- Так, у меня вопросов больше нет, можем на этом закончить.

Ну, добро.