Манченко Иван Григорьевич

- Вы не против, если я буду снимать на камеру?

 

(*Мягкая улыбка) Я в вашем полном распоряжении.

 

- Давайте тогда с самого начала: где вы родились, в каком году?

 

Я родился 31-го января 1924-го года в деревне Станислав (*ныне Херсонская область Украины) на стыке Днепра и Буга. Детей в семье было трое: старший брат, я и младшая сестра. Отец был и рыбаком, потому что село рыбачье (там же Днепро-Бугский лиман огромный), и в то же время крестьянином. Жили мы с ним до начала 34-го года. В запретный сезон они с друзьями организовали лов, их арестовали, и он получил пять лет тюрьмы. А летом мама собирала колоски, так тоже оказалась в тюрьме. Старший брат, Петя, в селе остался: его взяли к себе старики моей мамы, он был их любимчиком. И он у них так и вырос. А мы с Женей, меньшей сестрою, оказались в Николаеве. И её взяли в детский дом на улице Пушкинской (где сейчас музей), а так как я был беспризорником на базаре, то меня отправили в так называемую детскую трудовую колонию.

 

- Я так понял, речь идёт о голоде 33-го года?

 

Да.

 

- А в чём была причина такой тяжёлой обстановки?

 

В моём понимании, то, что была пропаганда неурожая - это брехня. У моего отца забирали хлеб уже в 32-м году во время коллективизации. Скорее всего - другое. Вы по истории, возможно, помните: были организованы так называемые комбеды - ещё до колхозов. Впоследствии они стали колхозами. Человек бедный в селе, потому что ленивый. И когда в эти комбеды собрали всех ленивых, то некому стало работать. В общем, комбеды себя не оправдали. Отец в колхоз не пошёл, сдал туда лошадку, сдал коровку, а тёлку зарезал. И кто-то, наверное, доложил, что не сдали тёлку, и к нам пришли забирать это мясо. В Станиславе был уполномоченный из Херсона: студент в кожанке с такими рукавами короткими. Он, видно, болел туберкулёзом и носил прозвище "бледная глиста". И вот эта "бледная глиста" схватил мясо и хотел ударить отца, а тот не вытерпел, перехватил его, да выбил ему глаз этим куском. Ой, господи...

 

- Отца наказали за этот эпизод?

 

Конечно. Но он удрал, судили его за рыбу. А за этот эпизод - ну, в селе тюрьмы ведь нет. Посадили куда-то в погреб, а там же все свои: "Ваня-Гриша-Миша". И тот, кто стоял у погреба, его и выпустил.

 

- То есть, я так понимаю, можно было в колхоз не вступать?

 

Можно было. Таких называли тогда "индусами" - единоличниками. А у нас было в период НЭПа шесть гектаров земли, пара лошадок и корова. Нас не раскуркуливали. Раскуркулили тех, кто не имел рабочую силу. Но отец не пошёл в колхоз, и вот нас придушили с такой силой. Забрали всё, что можно было. Даже семенной фураж. Ну спасибо, что его брат и муж братовой сестры - потомственные рыбаки. И они его к себе приняли. Так за 33-й год в нашей семье никто не погиб. Воровали. Приходят с рыбалки - плащ такой, в одном рукаве судак и в другом судак. То есть мы не бедствовали. А вот с начала 34-го, когда уже отец сел в тюрьму (*качает головой) - ой, несчастье... Весну ещё кое-как пережили, период вот этот, когда запрет на рыбу действовал. А к лету начали пухнуть. Мать пошла колоски рвать, и её тоже поймали. Получила она три года, а отец - пять лет. А нас - в детдом. Всё.

 

- Родители в заключении не умерли? Вернулись потом?

 

Мама не досидела свой срок. Она заболела очень тяжело: доброкачественная опухоль пищевода. И она что кушает, то и вырвет. Были кости и кожа. Её выпустили. А отец досидел до 37-го.

 

- Скажите пожалуйста, а вот тем людям, которые в колхоз вступили, жилось легче, чем вам или нет? 

 

С моей точки зрения, им было немножко легче. Я до сих пор не могу расшифровать, что такое "АРА", но из Америки худо-бедно поступала какая-то помощь. Ну, что могли присылать? Брикеты там пшеничные. Так вот, дети колхозников пользовались в столовой обедами, пускай это и просто похлёбка. А мне, так как мой отец не шёл в колхоз, и я был "индусом", не давали. Но сильно плохо себя показали вот эти комбеды. Когда уже наступил НЭП, когда пошёл налог со двора, тогда уже стало получше. А до этого же загребали всё подряд.

Но что интересно - была разница между детдомом и трудовой колонией. Может, читали "Педагогическую поэму"? Особенность трудовых колоний заключалась в том, что мало того, что за решёткой сидели, так ещё было полное самообслуживание из воспитателей. У нас была Танька "Рябая" - по-видимому, надзирательница царской тюрьмы (*невесело усмехается). Никогда не кричала. Того, кто проштрафился, брала за воротник, вытягивала в коридор, а там кафельный пол отшлифованный и в конце умывальник. И она тебя с разгона как пустит по этому коридору, и летишь: то об один плинтус, то об другой. И говорит (назовёт там нехорошим словом): "Вытрешь полы в умывальнике". В Николаеве есть полуостров Аляуды. Там было всё сельское хозяйство, жили на самообеспечении, и вот этих детей старше четвёртого класса туда отправляли. Там был огромный сад помещичий, большие подвалы, помещения, и все дети были разбиты на бригады по десять человек. Сегодня мы дежурим: по столовой, по уборной, по спальне - в общем, целый круг обязанностей. На завтра - другая бригада. У кладовщицы бригадир получает продукты на весь день. Была одна повариха, которая варила обед. Утром бригадир со своим помощником нарезают паечки хлеба, кусочек либо масла (чаще всего сливочного), либо халвы, а чаёк делали уже те, кто дежурит по кухне: посуду расставляли, чайники. Ну, работали хорошо.

А с 38-го года трудовая колония была ликвидирована и переведена в статус детского дома. У нас уже появился пионервожатый, появились уборщицы, появились официантки. Но всё равно продолжали работать по два часа в день в саду. А до этого, когда была трудовая колония, нас вывозили на базар с ящиками собранных сегодня то ли абрикос, то ли черешни, то ли вишни (в саду были хорошие урожаи), девочки становились на весы, хлопцы подносили, а самый старший, доверенный, собирал деньги. И было настолько жёстко поставлено, причём самими вот этими старшими (были, как вам сказать, авторитеты среди нас), что ни копеечки никто никогда не воровал. Но беда заключалась в другом: очень плохая одежда, росли быстро, а я был такой худощавый, длинный, и вечно на мне коротковатые штаны, рукава, да оно ещё стиранное (*вздыхает)... Но я в душе благодарен этой колонии: хоть тяжело было, ходили полуголодные, но зато я стал не тем лопухом, каким был в селе. Она меня научила отстаивать, защищаться, не поддаваться, и с детства, видно, у меня и сложился такой характер.

 

- А чем вас там кормили?

 

В период трудовой колонии заготавливали всё своё: овощи, сушили часть фруктов. От помещика в подвале остались огромные чаны, в них солили капусту, буряк, морковку. Агроном был у нас - очень, видно, хороший специалист, грек. Молчаливый, но если что-то не так - ну ты скажи, что не так. Нет, он позволял себе дать по шее. Весь огород, весь сад были поливными. Питание - как вам сказать? Голодноватое. Надо же капусту всю эту поливать, а труд тяжёлый, земля холодная. Так нам привозили в сад на тачке как бы второй завтрак, что ли: кусочек хлеба и кусочек ещё чего-нибудь. - "Поливачи-и-и! На завтрак!". Пустил эту воду, она побежала чёрт знает куда... Но было и мясо. На заднем дворе содержали свиней. Ой, боже, с этими свиньями сколько слёз было! За ними ухаживали девочки, и как только резать - они этих чушек и скрывали, и прятали. Но мясо иногда попадало.

 

- А Новый год в то время отмечали? Был такой праздник или нет?

 

(*Пауза) Нет, ёлки у нас не было. Позже, когда стали детским домом, то появилась ёлка, были праздники. К Первому мая, как правило, выдавали всю новую чистенькую одежду. Появились кружки. Великолепный балетный кружок был, который занимал всегда первое место по области. Воспитательницей была бывшая балерина, но какие-то проблемы со здоровьем у неё имелись. И, видно, такая патриотка своей специальности: это же надо было из города пройти всю Слободку и переправиться через Ингул. И вот она приходила каждый день, и у нас были два часа так называемого музыкального воспитания. Боже, как я тикал оттуда! Я же был по внешности сухой, длинный, вещи на мне короткие, а тут: "Давайте вприсядку" (*сконфуженно улыбается). Ой, господи...

Был случай. Я очень любил живопись и очень хорошо рисовал. А у меня в классе был конкурент, Борька Зверев. И этот чёртов хлопец однажды на доске нарисовал такого персонажа с длинными ногами, в обтяжку всё, и: "Гоп ля-ля, гоп ля-ля" (*хлопает в ладоши). Я зашёл в класс - что такое? Тишина, все замолкли. Глядь - зараза, похож на меня (*улыбается). Что мне делать? Вытирать? Значит, получается, что я себя узнал. А угол внизу доски был свободен. И я взял мел (а у Борьки нос был такой "картошкой"), нарисовал морду с носом-"картошкой", высунул длинный язык и провёл его под задницу этому танцующему. А-ай (*смеётся). Весь класс как взорвался: они же узнали, что это он. Вытер он доску...

Последние полгода были хорошие музыкальные кружки, танцевальный. Сначала был струнный оркестр, потом домбровый оркестр, а под конец появилась скрипка. Ой, боже, а я же музыку любил с детства. Петь-то сильно не пел, но очень любил, особенно народные песни. И эту скрипку я даже в эвакуацию с собой увёз. Но играл - как вам сказать? Мне казалось, что я играю, но меня не выдерживали. Меня гоняли эти товарищи. Так что, сволочи, сделали в последнее время: смычок натирается канифолью, и кто-то взял сапожный вар вот этот, смолу, и натёр смычок этим чёрным. И она уже не играла, а пищала.

 

- Я недавно прочитал, что в школах в то время был такой интересный предмет "дарвинизм", на котором изучали теорию происхождения человека от обезьяны. Вот у вас был он или нет?

 

Дайте вспомнить... Нет, у нас такого не было. У нас было другое. У нас был хороший преподаватель природоведения. По специальности, видно, агроном, что ли. И он до того хорошо рассказывал про размножение, породы деревьев, кустов, и хорошо связывал это с географией, где что растёт. Про дарвинизм я в то время не слышал. Нет, был предмет, только там не упоминался дарвинизм, а объясняли, как вам сказать, происхождение рас: белые, чёрные, монголоиды, смеси - этот предмет был. И этот же человек, любитель природы, хорошо нас с ним познакомил. Причём настолько меня заразил, что где-то и сейчас у меня есть книжка "Происхождение рас". И только в нашей школе был предмет музвоспитание: каждую неделю в клубе, обязательно два часа, девочек заставляли ходить на пальчиках, парней - вприсядку и в ладони, "пошла баба по коморе". Но я под любыми предлогами, если мне удавалось, с этих музыкальных уроков удирал. Я настолько был, видно, неуклюжий или не знаю, какой, а тут вдруг заставляют меня исполнять какой-то балетный номер с девушкой. А я к ней боялся прикоснуться. И было такое воспитание, настолько жёсткое отношение между мальчиком и девочкой, что вот эта малышня задразнивала, проходу не давала: как только увидят, что кто-то с девчонкой чуть-чуть, так сразу: "Жених и невеста!" - бегут за тобою, и от них отбиться нельзя. Поэтому взаимоотношения с девочками были очень и очень серьёзные. Не обижали их.

 

- Скажите пожалуйста, это была обычная школа или специальная, для воспитанников детского дома?

 

В первые годы, в годы трудовой колонии, школа была на втором месте. На первом месте был труд. А потом, с 37-го или с 38-го года, она стала школой № 28. И благодаря вот этой балерине, которая в области считалась одной из лучших, была и дисциплина хорошая. Началась уже настоящая школа, и предметы настоящие, по программе. Вот такая ситуация.

 

- А учились вы хорошо или не очень?

 

(*Замявшись) У меня, наверное, неравномерно развиты половинки мозга. Мне очень легко, без напряжения, без подготовки давались гуманитарные предметы: география, история, природоведение - без конца были отличные оценки. А математику, особенно алгебру, еле-еле тянул на тройки. И вроде ж выучил: "А квадрат плюс Б квадрат, тэ-тэ-тэ" - не (*отмахивается), прошло два дня и забыл. Особенно геометрия давалась хорошо. Пространственное воображение, видно, было чудесное, и я до сих пор могу доказать любую теорему. А алгебра, потом тригонометрия - там у меня была уже осечка. В общем, как вам сказать, половина ученика была отличником, а другая половина - наоборот. Вот такой был ученик.

 

- Вас не обижали в школе? Были друзья?

 

О-ой... Димочка, я-то не хотел вам рассказывать... Когда меня с базара забрали босяком, и попал я в эту среду, за решётку, то был так называемый изолятор. И там господствовали самые настоящие тюремные законы. Кроме вот этой рябой Таньки там были, как вам сказать, вроде паханы или как. Которые имели вокруг себя группку и издевались над теми, кто это позволял. И первое время у меня забирали даже пайку хлеба. Но забирали так: завтрак не трогали, в обед я обязан был ему отдать этот последний кусочек хлеба, а сам какую-то баланду похлебать. Издевались до такой степени над теми, кто огрызался - называлась "тёмная". Вот эти его сподручники, вот эти, извините, жополизы брали одеяло за четыре угла, накрывали им, а пятый бил каблуком того, под одеялом. Но меня выручила одна вещь. Когда я попал в детдом, у меня были сапоги, перешитые из отцовских - такие крепкие яловые. И я не был босым. А там шантропа - вся полубосая. И я подружился с одним болгарином или молдаванином. Петрик фамилия. Начал давать ему эти сапоги: то он походит немножко, то я похожу, пока ноги отойдут. А он был более городской. Я-то деревенский, меня называли там и селюк, и жлоб, заставляли: "Давай играй в карты". -"Я не умею" (*гнусавым голосом). -"Какое не умеешь? Умеешь! На! Всё, я у тебя выиграл. Пять паек ты мне должен отдать. Я тебе, селюк, морду бить буду". И вот это продолжалось до третьего класса. Спасибо этому Петрику, он был ниже меня ростом, такой крепыш, и его наука была простая: "Тебе всё равно морду набьют, так хоть раз его вдарь! Не кулаком, так ногою. Куда угодно, но вдарь. Всё равно ж ты будешь битый". И я взял это на вооружение. Бил - не бил, руками махал, но там, где мы в паре появлялись (*грозит пальцем), нас не трогали. Вот это ответ на ваш вопрос.

 

- Да-а, ну и жизнь у вас была...

 

Воспитание было ещё то. (*Пауза). Но всё равно я вырос активным, по характеру - подвижным, энергичным, был пионером. И потом ещё меня, видно, выражало или помогало то, что я был, ну как сказать, оптимистом. Долго не обижался на тех, кто меня обидел, ну и сдачи научился давать.

 

- Часто приходилось потом драться в старших классах?

 

(*Задумывается) Не, когда уже стали детским домом, вот этих паханов всех куда-то дели. Драчунов, задир по одному, по одному постепенно сортировали, а поступали дети такие, из семей. А сначала были базарные, босяки. Их так и называли - "босяки".

 

- У вас были ещё какие-то увлечения? Может, спортом занимались?

 

До войны у меня было два увлечения: я был очень длинноногим, худощавым, и великолепно бегал. На соревнованиях по бегу я участвовал обязательно. И второе. На полуострове кругом вода - плавал великолепно: худой, видно, жилистый. Это были два моих увлечения. А я любил футбол, и так прошу: "Пацаны, ну возьмите. Ну я буду защитником, ну я буду вратарём". А из меня не получался (*виновато улыбается).

 

- Не брали?

 

Не-а, не брали. Бегать-то я бегал хорошо, а мяч как не ударю, он летит не туда, куда надо. А-ай...

 

- А нормы ГТО вы сдавали?

 

Обязательно! Значок был "Готов к труду и обороне". Но мне всегда, видно, физкультурник кое-что добавлял. У меня были очень слабые руки. Они и сейчас у меня тоненькие (*засучивает рукав). Я плохо упражнялся на турнике, плохо на кобыле, плохо на брусьях. Так он меня подтягивал до среднего уровня.

 

- А зрение у вас тогда нормальное было? Очки не носили?

 

Нет, зрение было стропроцентное. Очки - это уже результат фронтовой. Я до 12-го мая 45-го года был ещё годен к нестроевой службе.

 

- Давайте тогда с первого дня войны и дальше.

 

В тот день я как раз работал в саду. Не помню, что мы там собирали. И у меня настроение было приподнятое: "О-о! Мы им дадим прикурить! Они будут помнить нас!" - вот это мои первые мысли. А потом наш детский дом эвакуировали в Сталинградскую область, город Серафимович в среднем течении Дона. Серафимович - это районный центр, который в царское время был станицей, и поэтому он был мало-мальски благоустроенный. Там я закончил восемь классов, мне пошёл уже восемнадцатый год, и старших хлопцев прямо со школы распределили по колхозам: кого трактористом, кого прицепщиком. Я попал в трактористы. И с марта по июнь 42-го я пахал. Уставал страшно, но работал на совесть. А потом немцы подошли сюда, на сталинградское направление, и их остановили на Дону. По географии помните, где излучина вот эта Донская?

 

- "Подкова"?

 

Да, там был Волго-Дон. Началась эвакуация, а я задержался в колхозе. И чего задержался: женщина, у которой я квартировал, была такая, болезненная, а колхозные амбары все открыли, и я попытался снабдить её всем, чем можно. Пшеницу тянул оттуда пару дней. А колхоз в это время эвакуировался, и я опоздал. Поймал племенную кобылу (видно, удрала откуда-то), и на ней верхом прискакал в Серафимович. "Кавалерист" (*смеётся). Кинулся в детский дом - детского дома нет. Райисполкома нет, никого нет. Смотрю, возле военкомата группа ребят, человек двадцать, которые получили повестки. Я туда-сюда покрутился - куда деваться? Ни знакомых, ни близких. Подошёл к офицеру, который сопровождал эту группу, говорю: "Я получил повестку, но так и так" - в общем, оправдался. И он меня внизу дописал чернильным карандашом. Меня в списке не было. Я получился, как вам сказать, доброволец поневоле (*улыбается). Если бы я раньше приехал, то, конечно, ушёл бы с детским домом. Ой, господи, надо мной подсмеивались хлопцы за эту кобылу. Читали "Дон Кихота"? А фамилия моя Манченко - похоже на "Ламанчский". И меня прозвали "рыцарь бедно... (*задумывается)" - ну, не помню уже. И пока шла переправа через Дон, этой кобылой кто хотел, тот и пользовался. А потом я пытался перетянуть её на ту сторону, до половины с ней доплыл, и она то ли ногами, то ли чем-то достала - как рванула, вырвала поводья, вшпарила, и только я её и видел...

И вот с этой группой мы дошли до какого-то сортировочного пункта. Там нас переодели в старьё, оружие дали такое, ещё с Гражданской войны. Кроме винтовки ничего не было, обуви не было. И первое время, когда я воевал на этой излучине возле города Калач, я был в брезентовых тапочках. Ну, неподготовленный, необученный. Это я теперь умом понял, в чём дело. Две армии готовились к Сталинградской битве, и немцы в этом месте, где было ближе всего к Сталинграду, не показывали свою мощь, свои группировки. Шли бои так называемого местного значения по флангам. А мы были в центре. Правый берег Дона - крутой, резкий, а левый, где мы находились - луговой, лесной, и нам было легко обороняться. Мы немцам не давали показаться на этом бугре. А им же воду надо было брать где-то, так они ночью спускались за водой. Но всё равно мы их стреляли. Не знаю, попадал я в кого-то, не попадал. Но что было плохо: немцы широко использовали миномётный огонь. А если вы в курсе дела, миномёт может стрелять из укрытия, навесом. Но прицел-то был плохой, а потом мы в лесу находились. И у них как по расписанию, чёртовы фрицы. Вот они завтракали - было тихо, потом позавтракали и начинали шпарить по площадям. Не по целям, а именно по площадям. И так густо сыпали эти мины, не жалели. Но мины такого, мелкого калибра. И были у нас такие патриоты (я был не сильный патриот) - это комсомольские вожаки, потом политруки - как они умудрялись брать в плен этих немцев? Скорее всего, когда те спускались за водой.

Я вам опишу двух солдат. Представьте себе немца вооружённого. На нём форма как влитая, подогнанная. Откормленная морда. Идёт в атаку с закатанными рукавами, под "газком". На нём ничего нету, кроме оружия: автомат, гранаты, рожки запасные и всё. Его рюкзак находится где-то там. У них во взводе два автомобиля, по двадцать человек на каждый, и вот этот рюкзак лежит в автомобиле, наверное. А теперь представьте нашего солдата. Стоит, на нём вот такие ботинки, на ногах эти обмотки, трижды проклятые, шинель обязательно. Но шинель, правда, и служила нам. Её некуда было положить, и я носил в скатку (*проводит рукой за плечо). С другого бока висит противогазная сумка. Конечно, там противогаза не было - выкидывали. Там лежали бритва, ложка, кружка. И сильно мучил котелок. До чего же заковыристый: кастрюлька такая, литра на полтора, и куда её не подцепи, она бьёт. Сбоку повесишь - надо короткими перебежками, а она грохочет. Привяжешь к вещевому мешку - она там стучит тебе по спине. Мне досталась каска, бывшая в употреблении. И кто-то из солдат использовал её как котелок: внутренность была вырвана. И ещё одно, очень мучительное. Ботинки были на шнурках. Ну представьте себе шнурок: какой бы он не был, он и есть шнурок. А ботинки грубые, и эти шнурки рвались. Что делать, когда шнурки порванные? Где взять другие? Вот этой обмоткой кое-как прихватывали голенище ботинка и так ходили. Смотришь, бежит солдат, а у него обмотка размоталась, и хвост тянется за ним. И вот, стоит этот немец перед тобой. В 42-м году ой наглые были, ой наглые (*качает головой). Видно, никем не битые. Он не чувствовал, что он в плену: "Иван? Рус Иван? Сталин капут! Москва капут! Ты будешь в Германии завтра". Но хлопцы были такие, не выдерживали: как врежет ему в морду, как рванёт. Первое, что отнимали у фрицев - это фляжку. Она у них всегда была наполнена если не водой, так шнапсом. И теперь представьте себе двух таких бойцов: я стою с этой каской и с этой винтовкой, а у него на шее висит автомат, руки свободные, на нём ничего не бренчит, не гремит. И вот мы встретились. Кто кого? Конечно же, я буду жертвой. У Твардовского есть очень хорошее описание, я вам даже прочитаю (*вольное изложение поэмы "Василий Тёркин"): "Тут свидетель не соврёт, на лесной тропинке, не на жизнь, а на смерть был Василий в смертном поединке. Немец был силён и ловок, ладно скроен, крепко сшит, и, видать, ни кем не бит". Вот это вам Твардовский описал портрет того немца, которого я видел. И это не один раз. Приводили частенько. Особенно разведчики.

И вот на этой излучине мы простояли примерно до августа. А когда началось наступление на Сталинград, то, конечно, мы стали отходить. Может, попадалась в истории, в сводках Клетская станица?

 

- Да, там был Клетский плацдарм в 42-м году.

 

Вот молодец! (*улыбается).

 

- Я брал интервью у ветерана, который там командовал расчётом сорокапятки, "прощай, Родина".

 

А-а, поэтому вы знаете. А мы были ниже, у Калача. Кстати, пропустил одну интересную вещь. Когда я попал в Калач, у меня была винтовка - ух, блестящая, как полированная. Винтовка ещё, видно, с Гражданской войны. Такая красивенькая, чистенькая, но ствол был настолько расшурованный, что там пуля болталась, наверное, ха-ха. И вот, я бросил эту винтовку и подобрал автомат. Нет, нельзя. По уставу не положено (видишь, какой устав был). Помкомвзвода забрал этот автомат и дал опять мне другую какую-то винтовку. Ну, одним словом, я её поменял. И очень мешал штык. Она же длинная, штык длинный, а выкинуть нельзя ведь. В общем, я потом подобрал карабин...

Так слушайте же про период отступления. Ой (*вздох), это самое тяжёлое, что было в моей жизни. До такой степени все измучились. Был же приказ № 227 "Ни шагу назад!", так днём любыми путями отстреливались, отбивались, прятались, но задерживали врага хоть на час, хоть на полчаса. А ночью отступали километров на десять на другие позиции. И это же пешком всё от Дона до Сталинграда. Вам рассказывали про довоенную подготовку нашу? Что в основном всё было на лошадях: пушки, обозы все, и кавалерия была. Благодаря Будённому и Ворошилову в войну вступила Красная армия на коне, так сказать, грубо выражаясь. Так вот, ночью надо же окопаться, получить патроны, а тут хочется поспать хоть часок. Сержанты гоняют, сами измученные: "Окапывайся!". Одна особенность. У нас были сапёрные лопатки. Так некоторые глупые солдаты бросали их. Она часто мешала, била по лодыжке. А мне попался великолепный помкомвзвода. Он, видно, прошёл кадровую службу, был преподавателем, и я от него перенял два завета. Первое: "В любом случае, как бы то ни было, даже если надо тикать - пока не намотаешь портянки так, как следует, никуда не иди. Брось всё, но портянки намотай". И второе: "Не будь дураком, не бросай лопатку". -"Да она же бьёт, зараза, этим держаком по ноге". Но я запомнил, что он сказал: "А ты во время атаки бери лопатку и держи перед грудью или перед лицом". Настолько был разумный дядька, но не все прислушивались к нему. А я это взял за правило. От мелких осколков лопатка спасала.

И вот, когда мы дошли до Сталинграда, и перед началом Сталинградской битвы, хлопцев, которые более такие, как вам сказать, энергичные, сноровистые или грамотные, отобрали и послали под Сталинград на курсы младших командиров. Отобрали и меня. Курсы эти располагались в городе Дубовка. И вот там нас недели две или три учили на младших командиров. Ей богу, стыдно сказать, как учили. Чуть не матюкнулся. Учили отдавать честь офицерам, учили маршировать. Ну, как ползать - этому учили хорошо. Изучали оружие: кроме винтовки - автомат, пулемёт, миномёт. Но мне посчастливилось: вот эту нашу группу посадили на баржи и пустили вниз по Волге аж до Астрахани. И таким образом я избежал сталинградской мясорубки. В период сталинградских боёв я был где-то на подступах к Астрахани, в голодной степи Калмыцкой республики.

 

- А почему вас туда повезли?

 

Первые, кто гибли на фронте - это сержанты. А в каждом взводе нужны четыре сержанта - это же командиры отделений. Всю черновую работу выполняли они, они же и гибли первыми. Поэтому были развиты вот эти дивизионные курсы подготовки младших командиров. Но сержант из меня не получился. Ну, научился честь отдавать, ха-ха...

Да, так вот, на этой барже самоходом вниз по Волге мы спустились и оказались в селе Татарская Башмаковка. Это было поселение татар - потомков Золотой Орды. Наше подразделение находилось довольно далеко от фронта, но там были поставлены очень густые минные поля. А калмыки - кочевники. У них большие стада. И вот там мы пожили хорошо (*улыбается). Уж чего-чего, а мяса поели. Сознательно загоняли на это минное поле или тёлку какую-нибудь, или пару баранов... Но это недолго продолжалось, недолго мы там обжирались и отъедали морды. 

 

- Можно несколько вопросов по поводу Сталинграда, пока мы не углубились дальше? Получается, вы как раз описываете те события, которые были показаны в фильме "Они сражались за Родину", правильно? Отступление по донским степям. Вы же наверняка смотрели этот фильм?

 

Это Шолохова? Смотрел. Извините, но тут Шолохов немножко прибрехал. Мы были далеко не такие, как он описывал. Во-первых, я был измождён до такой степени, что когда отступали, брался рукой за товарища или за повозку старшины и на ходу спал. Смотришь - пошёл солдат куда-то в сторону. Настолько были уставшие, что засыпали с куском хлеба во рту. До такой степени я был в частности измождён. Или потому что молодой, плохо тренированный. Конечно, те мужчины, которые были постарше, те иначе себя вели. Вам никто не рассказывал о заградительных отрядах?

 

- Слышал.

 

Вот там, после выхода этого приказа № 227, я впервые с ними столкнулся. Потом я больше их не встречал. Тут лёг отдохнуть, хоть на минуточку, а они, видно, были из состава НКВДистов или пограничников: хорошо одетые, хорошо вооружённые. У меня х/б гимнастёрка и ботинки с обмотками, а на нём галифе диагоналевые, куртка, фуражка зелёная. Били ногами. Но тикали первые они. В любом бою, на любой войне, когда наступают - солдаты в передней линии. А когда отступают, то в передней линии уже штабы, политуправление, старшины, повара - все, кто был на колёсах. А мы оставались там, позади, и "ни шагу назад". Первое время у меня было всего только десять патронов: пять патронов в винтовке и тут пять патронов (*указывает на пояс). Да, насчёт рукопашных. Может, вам кто-то о них рассказывал, но если по-настоящему оценить, немцы не вступали в рукопашный бой. Во-первых, наше оружие было в рукопашном бою более эффективным: длинный штык, длинная винтовка, я мог прикрыться, подняв её над собой (*поднимает руки с воображаемой винтовкой вверх). Поэтому немцы не вступали, я ни разу не был в рукопашной. А насчёт того, что Шолохов написал - там частично правда есть, но больше - не-а. Я не был на них похож.

 

- А было такое, чтобы на ваших глазах этот заградотряд кого-нибудь расстрелял?

 

Нет, чего не было, того не было. Брехать не буду. Они очень быстро смывались. Как только начинался миномётный обстрел, густо сыпали мины, так они исчезали куда-то.

 

- То есть, можно сказать, что они следили за тем, чтобы солдаты не разбегались, правильно?

 

Да, да. И чтобы не отступали.

 

- Вы не помните номер части, в которой вы были в тот период?

 

Подождите-подождите... Вам рассказывали об армии Чуйкова?

 

- Конечно, 62-я армия. 

 

Вот, по-моему, в ней. Я не помню точно, у меня вылетело из головы. Там же была первая попытка советской доктрины: лучшая защита - это наступление. Ну и почти половина армии в нём полегла. Но я там уже не участвовал.

 

- Скажите пожалуйста, что с тем вашим помкомвзвода случилось?

 

Он погиб. Причём очень глупо погиб. Ну, собственно, не глупо... У нас был один пулемётчик - это из приданных, из взвода пулемётчиков. И он, видно, был такой азартный парень, и всё время выглядывал. Во время немецкого наступления (кстати, немцы в атаку не сильно охотно шли) этот пулемётчик опять стал выглядывать. Помкомвзвода к нему подошёл, придавил его за голову: "Ты, дурило, пригнись" - и в этот момент его бахнуло. Снайпер, что ли? Причём точно в лоб, только небольшое пятнышко осталось. И он тихонько осел в этой траншее... Но я ему так благодарен, слушай. Он был не славянин - смуглый такой. Как же его фамилия? Господи, не помню. Такой мужчина неторопливый, спокойный, но очень мудрый - преподаватель математики. И главная его особенность - он берёг солдат. Были же придурки политработники: "Вперёд! За мной!". Отдавали приказ, явно невыполнимый: "На, вот, связку гранат и иди туда" - а танк на тебя прёт. На какое расстояние я мог бросить эти гранаты? А он машет пистолетом у тебя под носом. Ну, такие приказы чаще всего выполняли младшие командиры. Были же эти служаки, особенно старого покроя ещё. Чаще всего - это люди немолодые, требовательные, исполнительные. Получил приказ: "Ни шагу" - значит, ни шагу.

 

- И подбивали они танки?

 

Подбивали, конечно. Подбивали, но погибали. Это же надо выждать. Танк ведь идёт не на тебя, а где-то сбоку - надо подползти. И ещё одно насчёт этого. Были бутылки с зажигательной смесью. Такая бутылка пол-литровая, заполнена жидкостью (бензин, керосин - не знаю), сбоку на двух резиночках такая ампулка, чуть толще пальца, а в ней другая ампулка с красным каким-то порошком. И наши "Иваны" умудрялись вынуть из ящика эту бутылку, вынуть вот этот запал, аккуратненько сломать ему голову и вылить оттуда спирт, ха-ха.

Да, попутно насчёт боевых ста грамм. Может, кто-то вам рассказывал, мы же не регулярно их получали. Я за всё время на передовой всего только два или три раза видел эти боевые сто грамм. И помковзвода наш - человек наблюдательный, а видно любил немножко выпить. И на эту тему у нас были разговоры довольно частенько. Так он матерился. Ну, за командира полка я не буду говорить, а командир батальона - вокруг него же там командиры рот, посыльные, связные. Конечно, получили они ящик этой водки, так куда она пойдёт? Пойдёт во фляжки. А потом приходит уже сюда, в роту. А тут командир роты. К нему наведываются частенько, и ему тоже нужна фляжка. Так наши "старички" матерились...

Да, насчёт табака. В период отступления (да и в наступлении) старшинам, которые опаздывали с кухней или со снабжением, прощалось всё: то у него лошадь убили, то колесо сломалось. Не привёз хлеба, не привёз сухарей, не привёз сахар - прощалось всё. Но за табак - умри. Он на горбу обязан был табак привезти.

 

- А вы курили?

 

Нет, я в то время не курил. Но табак табаком, а бумаги-то к нему не было. А наш политрук во время отступления не появлялся в роте, был где-то сзади. И только маломальское затишье - о, бежит наш политрук, ха-ха. Ой, я вам опишу этого политрука. Грузин. Насколько был фасонистый, насколько на нём обмундирование сидело как влитое, как будто кто-то ему перешил. Выбритый, наодеколоненный. Как же его фамилия? Какой-то "Цвали" - ну, не важно. У него было звериное чутьё. Как он чувствовал миномётный налёт или авиационную бомбёжку? Смотрим, наш "кацо" пошуровал по траншее: "Скажешь командиру, я пошёл за газетами в штаб". И только он скрывался - обязательно или миномётный обстрел, или самолёты начнут бомбить. Это не надо было рассказывать, но что было, то было, ничего не сделаешь.

 

- Давайте теперь вернёмся в Татарскую Башмаковку, и дальше в хронологическом порядке.

 

В Татарской Башмаковке мы почти месяц охраняли минные поля. Бараниной объедались, отъедали морды (*смеётся). Я прошёл подготовку, стал гвардии рядовым. И так получилось, что попал в связисты. И вот где-то одновременно с контрнаступлением наших войск под Сталинградом и мы тоже пошли вперёд. Но в Сталинграде я не был, я был на Южном направлении. Вот там, где создавалась "Малая земля". Может, слышали?

 

- Это где Брежнев был?

 

Да-да! Кстати, насчёт городов-героев. Ни Керчь, ни Новороссийск не заслуживают званий городов-героев - это моё глубокое убеждение. Это было самое бездарное, самое позорное сражение. Особенность этой операции заключалась в ошибке Верховного Главнокомандующего или Генерального штаба. Из географии вы помните, что такое Керченский пролив? Он сжат с двух сторон, и по этой впадине между горами, где стоит Новороссийск, всё время дует ветерок. Название этого ветра - "бора". Почему так - не знаю. И вот, была назначена переправа через Керченский пролив, уже было поздно её отменять, и когда первые лодки, катера (всё, что было под рукой) вышли в море, то в это время дунул хороший ветерок. И пошла такая волна, что те, кто были тогда на воде, назад не вернулись. Те подразделения, которые до этого штурма высадились в стороне от Керчи и захватили часть территории, они тоже погибли. Они пошли вдоль берега, захватили гору Митридат, кажется, но назад уже не вернулись. Но так как я был не в первом эшелоне, а был с командиром, то мы только дошли до берега, и тут поступило распоряжение поворачивать назад.

 

- Получается, вы были на Северном Кавказе?

 

Да, под Новороссийском.

 

- Вы не поверите, мне один фронтовик из Одессы рассказывал ту же самую историю, что и вы. Он тоже был во втором эшелоне, и в последний момент их вернули обратно. Он был сапёром.

 

Да? А я пришёл на пополнение в 34-ю парашютно-десантную дивизию, которая потом стала стрелковой.

В общем, когда уже Сталинградская битва затухала, мы тоже пошли в наступление. И, конечно же, при любом наступлении командир роты идёт не в передовых цепях, а всё-таки на расстоянии. А телефонист должен быть где? Возле командира роты. И вот, мы дошли аж почти до Ростова, и в одном из боёв (я не запомнил название станции - Сальск, что ли) прибегает командир сорокапятки и просит: "Дайте мне хоть двух солдат, я остался один. Нужен хоть кто-то, чтобы заряжать". Наш командир глядь туда-сюда - ближе всех оказались я и ещё один парень. Я встал, открыл рот: "Товарищ командир, а кому я аппарат отдам?". -"Своему напарнику" - махнул рукой. Я побежал вместе с этим сержантом (командиром орудия) и с тем парнем к этой сорокапятке. А был сильнейший миномётный обстрел. И когда мины рвались спереди, то мы были немножко прикрыты щитом, а всё, что рвалось сзади... Вот тут меня и ранило первый раз - это в феврале месяце 43-го года. И уцелел я благодаря своему напарнику. Я был заряжающим, а он подносил снаряды, и я же всё-таки был пригнувшись, а он стоял у меня за спиной. И мина разорвалась настолько близко, что из него получилось месиво - на куски растащило. Основной удар пришёлся на него. А мне досталось по голове, каска слетела вместе с ремешком, в затылке мелкие осколки, и один осколок в локоть попал, довольно крупный. Я понял, что немцы пристрелялись к этой пушечке, она на виду, и будут, конечно, по ней бить. И у меня хватило ума с окровавленной рукой отползти в сторону, и аж в стороне я начал кричать: "Санитар! Санитар!". Тот мне распорол весь рукав, и вроде небольшое ранение, а кровищи полно. И вот оттуда началось моё путешествие по госпиталям.

 

- А этот сержант-артиллерист погиб?

 

Я не знаю. Меня так долбануло, что я ничего не видел уже, думал только о себе: как спастись и куда деться. Наверное, его не тронуло опять. Он же был наводчиком, он хорошо защищённый, и к тому же нас прикрыл вот этот парень.

Я сейчас вернусь немножко назад. У нас в детдоме был солдат Гражданской войны, дядя Сеня. Он работал в детском доме и сторожем, и дворником, и там с нами и жил. И он был ранен в левую руку, в сустав - рука у него не разгибалась. И вот однажды на фронте я увидел страшную картину: чем могло человека вот так рубануть (*тянется рукой за спину через плечо), что голова и рука оказались в стороне? И видно было все внутренности. И у меня, видимо, был такой сильный стресс, что я первый раз в своей жизни подумал: "Господи, вот бы меня ранило, как дядьку Сеньку! У меня бы и пальцы были целые, и ноги целые, и я был бы негоден к строевой". Не знаю, по чьей воле, почему, но так и случилось. Моё первое ранение было именно в локоть, левая рука и сейчас не разгибается. Видно, тяжелейший был шок, и вот этот страх проявился в том, что я начал просить (кого просить?). И меня ранило именно так, как я просил, как я хотел. Совпадение? Не знаю. Это мелочь, конечно, и это не имеет большого значения, но всё же...

В полевом госпитале мне была сделана первая операция. Ой, господи, вы бы видели этот госпиталь: с двух сторон стояли две гильзы, и в них горели фитили. Хирург удалил самый крупный осколок и в сопроводительном листе написал, что такого-то числа, там-то и там-то была проделана операция. Потом это сыграло в моей жизни колоссальную роль...

После этого меня привезли в Астрахань. Оказывается, в Астрахани тоже есть кремль: старинный, с земляным валом. А госпиталь находился в школе, и оттуда был виден этот кремль. Врач лечащий на меня, конечно, внимания мало обращал. Он был сосредоточен на тяжелобольных, на тех, кто был при смерти. А меня на обходе глянул: "Ну ничего, ничего" - и побежал дальше. И я лежал в этом госпитале полтора месяца, а у меня оказалось ещё два мелких осколка, и рука не заживала: пойду на перевязку - рана загноилась и сочится. Аж потом врач хватился, послал на рентген, мне сделали вторичную операцию и вынули эти осколки.

И через неделю или две я вышел из госпиталя с рукой окостеневшей. Даже не мог кусок хлеба держать. (Это потом она у меня разработалась). Состояние моё физическое: вышел, встал на пороге госпиталя - ни дома, ни родителей, ни друзей, одет в какое-то старое барахло. И впервые в девятнадцать лет я почувствовал, что такое ненужность. Что такое пустота. Что такое, когда некуда деться. И куда надо было идти? Конечно, пошёл на базар. А на базаре, вы знаете, там тоже хулиганили. Особенно эти безногие, что на тележках. До обеда просят: "Подайте!". А после обеда как сцепятся, бьются между собой: "Ты меня не уважаешь! Ты меня оскорбил!". Я посмотрел-посмотрел на это, два дня побыл в этой ночлежке или как её назвать: не-е (*мотает головой), это не по мне. Водку я не пил, табак не курил - нет. И ещё одно было дурацкое постановление или распоряжение: раненый и демобилизованный обязан был вернуться в свой военкомат. Как это так? Как я мог прийти туда, где меня мобилизовали, когда это место оккупировано? Вам такое не рассказывали?

 

- Нет.

 

Ну, не знаю. Мне так в госпитале сказали: "Иди в тот город, где был мобилизован". И вот тут началась вторая половина моей жизни, гражданская...

 

- Так вас демобилизовали?

 

Конечно, мне дали вторую группу инвалидности. Ну когда одна рука не разгибается, то что ты от меня хочешь? Больше на передовую я не попал. Решил вернуться в город Серафимович. И вот проездом туда я побывал в Сталинграде. Я вам могу описать, если хотите, хоть бегло, что такое был Сталинград. Его нельзя было назвать городом. Не знаю, что вам другие рассказывали, но когда я переправился через Волгу и поднялся на берег, то улиц не было. Стояли стены: два этажа, один этаж, три этажа. Тротуаров не было. Всё завалено щебнем, железобетонными плитами, перемычками. Пройти нельзя было. Но я ведь интересовался, где же взяли в плен Паулюса? Вы знаете, недалеко от берега, в этом самом...

 

- В универмаге.

 

В подвале универмага, да. Я ходил туда. Пару дней побродил по Сталинграду, был возле дома Павлова, но на Мамаев курган не дошёл - он ещё не был оборудован. Ещё одна особенность: когда я на второй день, кажется, прошёл на железнодорожную станцию, чтобы ехать дальше, то я увидел (*вздыхает)... Что я увидел: Привокзальная площадь была уже расчищена, и на ней лежали две пирамиды касок (конечно, тех касок, которые уцелели). Меньшая - немецкие каски с надвинутыми наушниками, а вторая - наши. Так наша гора была в полтора раза выше немецкой. Кто-то из журналистов сделал подсчёт: в сталинградской мясорубке, особенно в районе тракторного завода (это северная часть города), были насколько жестокие бои, что солдат, переправившийся через Волгу, в лучшем случае проживал неделю. Далее был либо убит, либо ранен и эвакуирован. Младшие командиры (лейтенанты) редко когда проживали больше десяти дней. Старшие (это уже капитаны, майоры) не проживали больше двух-трех недель. Была самая настоящая мясорубка. Может я что-то перегибаю, не так рассказываю, но местного населения не было ни одной души. И ещё одна особенность. Бр-р-р. В марте месяце в городе появился трупный душок. Такой сладковатый, аж подташнивало. По-видимому, оставалось много трупов под развалинами, а тут появилось тепло. Никто вам не рассказывал такого? И я был настолько впечатлительным, что улавливал это, как только ветерок дунет. И вот на этом первая часть моей воинской службы закончилась.

С апреля 43-го я ежемесячно проходил комиссию, и где-то к осени с меня сняли 2-ю группу. Рука уже немножко разработалась, и я стал годен к нестроевой службе. Но инвалидность с меня не сняли, я был инвалидом 3-й группы. И не смотря на это, осенью меня мобилизовали. Вот тут я вам ничего конкретного называть не буду, потому что этот период у меня после контузии вылетел из головы. Помню, что мы всю зиму изучали минное дело: марки мин, как их снимать, как трогать, что не трогать - разбирали до деталей. И весной, когда уже сошёл снег, вышли в поле. Первое время, когда травка только появлялась, мины очень легко обнаруживались: там, где лежала мина, травки не было. И дальше на глаз, щупом - ага, есть. Легонечко разгрёб землю, вынул из мины четыре взрывателя и своему помощнику откинул. Он понёс их в кучу, а я дальше пошёл. И так я работал до мая 45-го года.

 

- В Сталинградской области или где?

 

Как бы вам не соврать? По документам я вроде был где-то на Курской дуге. И вот там моя боевая служба закончилась 12-го мая 45-го года по дурацкой причине. Нельзя было нам выходить в поле хотя бы пару дней. А мы праздновали Победу: 9-е, 10-е, 11-е. Там был и самогон, и спирт, и девочки, и дамочки: "Ура-ура, мы пережили!". И я же мог эту мину не трогать. Мог вернуть того, кто её пропустил, но не захотел. Я лёг на бок - она заросшая травой. Вы устройство пехотной мины не знаете? Она натяжного действия: деревянная коробочка, а в ней двести грамм тола - её миноискатель не брал. Так вот, надо было по этой проволочке подсунуть два пальца под взрыватель, а он такой буквой "Т", двумя пальцами взять вот этот самый шпындик, который вырывался и срабатывала пружинка. А после выпивки, вы понимаете, какое у меня было внимание, какое было настроение? Я не думал, что она у меня взорвётся. А она рванула. Всё.

Кстати, забыл сказать про семейное положение. В тот период, когда я был на инвалидности, я работал в детском доме. И познакомился там с хорошенькой воспитательницей, был у меня так называемый гражданский брак. И у меня в гильзе лежал её адрес. И когда меня рвануло, то, видно, по этому адресу, окровавленным, без сознания, я был возвращён туда, откуда был мобилизован - в город Серафимович. Каким образом? То ли она меня забрала, то ли меня перевезли санитарным самолётом - не знаю, но в госпитале я не был, а лежал в серафимовичской больнице.

Со слов лечащих сестёр, десять дней я был как бы в коме - ну, в бессознательном состоянии. На меня не могли надеть одежду, настолько были посечены лицо, плечи, грудь. И на мне была женская рубашка. Ой, господи, я так стеснялся - это же надо было как-то пописать. Приходит нянечка (*смущённо поводит плечом), и она вроде шутит, а мне-то не до шуток. Да и больные издевались: "Ваня, смотри, к тебе идут. Задери рубашечку, сейчас будут тебя трахать". Ой... Так вот, в это время я ослеп. Левый глаз был выбит, в левом ухе барабанная перепонка вырвана, рука правая по локоть оторвана, три пальца на левой руке изуродованы. И главное - левая часть головы... Как по-медицински назвать этот диагноз? Не могу запомнить. "Центрофаламатический" (*?) синдром или как - ну, не важно.

Из больницы вот эта женщина под давлением своей матери, директорши детского дома, забрала меня к себе. А то ведь меня, полуслепого, хотели направить в дом престарелых (*возможно, оговорка, и имеется в виду дом инвалидов). Но я видел ещё на правый глаз. Мы с ней сошлись, официально зарегистрировались, у нас уже ребёночек появился. А мне говорил глазной врач: "Иди на операцию, удали выбитый" - там же всё равно глаза не было. -"Удали, глаза между собой связаны одним зрительным нервом". А я пренебрёг его советом, не выполнил. И уже где-то к концу 46-го года ослеп окончательно. На оба глаза. Получил направление в Сталинград, в госпиталь глазной, и когда уходил, то сказал жене: "Я тебя ни к чему не обязываю. Если я зрение не восстановлю, ты меня не ищи. Писем тебе не буду слать, сообщать не буду до тех пор, пока не смогу писать". И своё обещание я выполнил.

Рассказать про врача глазного? Передо мной был выбор: либо в Одессу к Филатову, либо в Саратов к заслуженному врачу СССР Александре Васильевне Кость. И я выбрал не Филатова (он таких не лечил), а Саратов. И когда я туда прибыл, то ещё кое-как видел, как в тумане. Александра Васильевна сделала мне операцию - я совсем ослеп. Полностью. Она сделала мне вторую операцию - бесполезно. И я тут впал в панику. Сделал попытку суицида: ночью выбил окно - она мне надавала пощёчин, причём надавала по-настоящему, со всей силой. -"Я сказала, у тебя есть перспективы! Ты будешь у меня видеть!". И она добилась своего. Сделала третью операцию, а у меня было помутнение стекловидного тела. Не катаракта зрачка, а всего глаза. И вот у неё была задача: выпустить эту помутневшую жидкость и сделать так, чтобы восстановилась новая. И ей это в конце концов удалось. А я же как её оскорблял, как ругал (*качает головой). К нам ходил преподаватель этой азбуки - как её? Азбука Брайля. Я начал учиться, мезинцем щупать - другие же пальцы не работали. Что она мне только не делала: и молочные уколы, и температуру подымала до сорока двух градусов - оно не рассасывается и не рассасывается. Я уже начал немножко видеть, хоть рукой когда машут, но там, где был разрез, остался такой как бы флажок. И вот надо было его рассосать. И что она сделала (я так подозреваю, тогда ещё не было теории о лечении стволовыми клетками): взяла в роддоме детскую пуповину и сделала мне на груди справа четыре подсадки. Как она догадалась? И эта пуповина, видно, рассасывалась, и рассосалось это помутнение. И сразу после этого у меня зрение увеличилось на один процент. Она сделала четыре подсадки: три из них давали эффект, а четвёртая - нет. И на этом закончилось лечение.

 

- И сколько процентов у вас в итоге?

 

У меня было четыре процента моего зрения. От операции у меня появился ещё один процентик, я кое-что видел. Но у меня не было хрусталика, очки у меня были десятикратные. Четыре процента умноженные на десять - я был зрячий, у меня было сорок процентов.

 

- Ну читать вы могли?

 

(*Кивает) Я же пошёл учиться. Я ведь до этого был никто. В детдоме был и снабженцем, и дровосеком, и водовозом - кем я только не был. А когда ослеп - взялся за науку, выучился...

Да, семейное положение. Я же не пишу и не пишу, а это лечение продолжалось более семи месяцев. И она, по-видимому, приняла во внимание то, что я ей сказал (что я не вылечусь), и познакомилась с другим. Хороший парень, военрук в детском доме. Кто я был против него был... А она у меня была великолепная певица. У неё было блестящее меццо-сопрано. И танцевала блестяще чечётку. Очень любила дружеские такие отношения, быстро с людьми сходилась. Ну и как только я выписался, на другой же день мне сообщили, мол, твоя жена то-то и то-то. Я ей простил. И до 50-го года я жил там. Была у меня семья, получил квартиру, ребёночек уже стал подрастать.

А она эту связь не бросила. Но была очень осторожна. Мне нашёптывали на ухо, что она продолжает. На этой почве начались скандалы, и однажды первый раз в жизни я ударил женщину протезом по виску. Она после работы не пришла во время, я бегом на место работы, а там говорят: "О, так она ушла давно". И где-то часа на два задержалась. Я пришёл в клуб, где она репетировала, смотрю - бежит назад. Я её встретил на улице: "Как так? На работе нет, клуб закрытый. Где ты была?". Ну и ударил её. И потом уже дома сообразил, что я её буду бить. Настолько у меня это всё накипело. И я принял решение: и уйти из дому, и не уйти. Из города Серафимович, из детдома я ушёл в тот колхоз, где был трактористом, и там стал учётчиком тракторной бригады. Приезжал домой отчёт сдавать: переспал, покупался, оделся, тёща (она у меня хорошая была) покормит, и на следующий день обратно - там же тракторы работают.

И в один из таких приездов, как раз я пообедал, сижу с дитём, и вдруг поворачиваю голову - смотрю, по лестнице поднимаются два солдата. А у нас за городом стояло воинское подразделение какое-то. Она, видно, раньше их увидела, выскочила на крыльцо: "Хлопцы, вы к Саше? Саша в той квартире!". А тёща не видела, что я вышел и стою за спиной. И накинулась на неё (полушёпотом, но я всё слышал): "Дурепа, я ж тебе говорила! Что ты, не знаешь его характера?". И я тут как вспылил - господи...

А! Будучи в тракторной бригаде, я получил письмо из Николаева от моей мамы. Моя сестра вернулась из Сибири, где была в эвакуации, и запомнила адрес колхоза, в который вывезли наш детский дом в 41-м году: Серафимовичский район, хутор Бенимуха. И, видно, рассказала маме. И та в 50-м году прислала письмо в этот сельсовет, а я там как раз был. Председатель сельсовета пришёл в бригаду, такой радостный: "На!". И мне уже было, куда уходить.

И когда я этих солдат увидел, так я только схватил паспорт, забрал деньги, и в чём стоял, в том и ушёл. Там у нас был аэродромчик (возили почту "кукурузниками"), и я уехал в Николаев. И тут уже поступил учиться, получил диплом...

 

- У меня после вашего рассказа возникает один единственный вопрос: как вы вообще умудрились дожить до такого возраста? Это, конечно, невероятно... 

 

Не знаю. Наверное, сыграло роль вот это моё стремление, вот этот мой оптимизм, вот это убеждение, что "я не хуже вас", что "я могу делать то же самое, что и вы". Закончил наш строительный техникум, начал работать в райисполкоме сначала как инспектор по заявлениям, а потом постепенно стал инженером райкомхоза.

А в 60-е годы меня подвели мои рисунки. Предал меня мой товарищ, я чуть из партии не вылетел. (*Берёт в руки лежащую на столе папку и передаёт мне). Смотрите, что я рисовал. (*Открываю и вижу карикатуры на Сталина и советскую власть, которые я, к сожалению, не сфотографировал). Читайте надписи. И я эти свои рисунки показал моему лучшему товарищу, а он отнёс их в райком партии. Ну, вы понимаете... Я, конечно, получил выговор, но меня нельзя было уволить. Тогда был приказ: в случае чего в последнюю очередь увольнять инвалидов. Так вокруг меня создали такую атмосферу невыносимую. Во-первых, я был народным заседателем пять лет - на второй же день сняли. То приглашали на заседания горкома или райкома как специалиста, а тут глухо, жизнь остановилась. Меня нет, меня не замечают, меня на заседания не приглашают. Пробовал устроиться на работу, но тогда без рекомендации райкома я не мог этого сделать. Пытался стать управдомом - меня даже управдомом не приняли. Я мог встать к токарному станку, если бы руки были. Но рук не было. Куда не сунусь: "А у нас нет мест". Ну я же знаю, ну знаю, что вот там надо! (*расстроенно вздыхает). И встретил своего сокурсника. А он был инженером-инспектором по строительству Черноморского флота. И благодаря ему (я, конечно, скрыл кое-что в биографии) приняли меня на работу в Севастополе на должность инженера-инспектора по строительству.

 

- Можно ещё несколько вопросов про военный период?

 

Пожалуйста, любые.

 

- Скажите, что случилось с вашими братом и сестрой?

 

Сестра дожила в Одессе до семидесяти лет, а старший брат... (*Невесело улыбается) Вот тут вы задали вопрос очень щекотливый. Очень. Но раз правда, так правда. Брат был 21-го года рождения, и его мобилизовали в первые дни войны. Я уехал в эвакуацию, а он ушёл в армию. И он был у меня, как вам сказать, лидер по всем вопросам. Мама так им гордилась: "Це ж мой Петя, мой Петя". И когда я аж в 50-м году вернулся к родителям, то со слов матери, брат в 44-м году пришёл к ним сюда, в село Станислав, где был мой отец...

Да, отец. Отец же дезертировал. Он же тоже получил повестку. Так брат ушёл в армию, а батя мой матерь за руку, торбочку, и подались в это село. А село тупиковое, там не было даже дороги, ничего там не было... 

И вот, в 44-м году брат приходил. Мама им так восхищалась. Отец там загулял, а мать такая больная, немощная, так брат пришёл и посадил его вместе с любовницей на три дня в погреб, да ещё пригрозил. А мама же была такая довольная (*блаженно улыбается): "О! Вот сыночек! Дал отцу прикурить!". А я её допрашиваю: "Как он пришёл? Кто ему выдал документ этот, аусвайс?". -"А я не знаю. Он с хлопцами, с полицаями этими...".

 

- О-о, понятно...

 

Он их быстро покорил под свою команду, они, по-видимому, там безобразничали, творили в селе, что хотели. Но она тут хитрила. Я у неё спрашиваю: "Какая у него была форма?". А она умная женщина: "Какая форма? Обыкновенная" - и, видно, сообразила, что он, наверное, был в эсэсовской чёрной форме. -"Та вот эта, знаешь, с таким козырьком длинным". Я говорю: "Что, власовская?". -"Да-да-да, власовская" (*торопливо кивает). И иногда у неё проскальзывали слова необдуманные - рассказывала, как он в селе порядки наводил. А потом он просрочил свой аусвайс, переоделся в отцовскую одежду рваненькую и ушёл в Полтавскую область. У него там была знакомая девушка. И так я о нём больше ничего не знаю. Скорее всего, после войны его расстреляли, если он был в этих отрядах. Да даже за то, что он в селе с этими полицаями натворил: гуляли, пьянствовали, развратничали, ни за что, ни про что могли арестовать. А мама в восторге: "Ай, мой Петенька - главный в селе".

Пётр Манченко

- Можно задать вам нескромный вопрос? У вас не возникало мысли пойти по стопам брата? Я так понял, что к советской власти вы не питали особой любви.

 

Ой, я так боялся, слушай. Для меня это был ужас. С самых первых дней почему-то я боялся. Готов был на всё, что угодно: пусть ранят, пусть убьют, но только не в плен. Не знаю, почему. И к тому же в детдоме меня воспитали настоящим "гомо советикус". В атаку ходил "за Сталина", "за Родину". Но вперёд не лез.

 

- Кричали "за Сталина" во время атаки?

 

Кричал (*кивает, улыбаясь). Но это уже в 43-м году. А в 42-м, когда отступали - ой, не спрашивайте (*отмахивается). Это тяжелейшее время было...

 

- А чем занимался ваш отец? Просто скрывался от призыва или тоже перешёл на сторону немцев?

 

Нет, он просто не явился в военкомат. Но он другое устроил. Он был сильный мужик и страшный трудоголик. Так по дороге в село Станислав, когда они шли с матерью, он подобрал полудохлую лошадёнку румынскую. Выходил её, вычухал, выкормил. А Станислав имеет одну особенность: там очень тяжело было с питьевой водой. Так отец всё это время оккупации был водовозом в селе. Причём единственным. А то люди с Днепра коромыслами, тачками возили эту воду. Поэтому перед ним все: "Дядя Гриша, ну привези бочоночек". -"Та я не могу". -"Ну ладно, я тебе вот это дам, вот это...". Конечно, еда шла в ход в основном. И они в оккупации с мамой жили, я бы сказал, не бедно. Поэтому он себе и завёл эту любовницу.

 

- Ну а в 44-м, после освобождения, его не призвали?

 

Призвали. Тогда же были так называемые полевые военкоматы. И как только наши вошли в село, его  моментально забрали. Ему было уже сорок четыре года. Но ему и в армии посчастливилось. Он попал на полковую пекарню и почти всё время прослужил там. У него была обязанность: при любых условиях, при любой погоде, чтоб хлеб был, чтоб вода была и печи чтоб горели. Хе-хе, тоже хулиганил там. Рассказывал, что ломали сначала заборы деревянные, а потом стали ломать пристройки, сараи - ну, надо ведь, чтобы печка топилась. Вот такой он был вояка. Мама рассказывала, он когда вернулся с войны, у него такая морда была. Ну конечно: хлеба же было у него в волю.

 

- Вы не слишком устали? Можно ещё пару вопросов задать?

 

Пожалуйста, я ещё петь буду вам (*смеётся).

 

- Ничего себе. Скажите пожалуйста, у вас сейчас осталась какая-нибудь ненависть к немцам или их союзникам?

 

Ха-ха, ну и вопросик. Как же вам сказать? Такой глубокой национальной ненависти у меня к ним нет. Вражды такой, чтобы, когда я видел немца, мне хотелось его уничтожить - тоже не было. Вы же, наверное, знаете из истории про сталинский "национальный вопрос"? (*теоретическая работа Сталина, опубликованная в 1913-м году). Я был настолько воспитан вот этим коммунизмом, что вторая жена, тут, в Николаеве, была у меня еврейка. Поэтому я к ним не сильно рвался, не сильно восхищался, не дружил, но и такой ненависти собачьей тоже не испытывал. (*Улыбается) Вас удовлетворяет?

 

- Вполне. Скажите, как по-вашему, за счёт чего вообще удалось победить в той войне?

 

Моё мнение может не совпадать с мнением других, но я считаю, что решающую роль в этой войне сыграл период, когда Красная армия с лошадей пересела на колёса. Советских-то автомобилей было мало. И целым потоком пошли вот эти американские "доджи", "студебеккеры", "шевроле". Вся артиллерия первой встала на колёса. Или лошади, которых нужно было накормить, напоить, а тут надо, чтобы пушки стреляли, или этот четырёхколёсный "додж", который легко на третьей скорости тянул за собой 76-миллиметровую пушку. Они сыграли большую роль, мне кажется. После этого Красная армия стала несколько другой. До этого всё держала лошадь. Такой же армией, похожей на советскую, была румынская. Потому Одессу и защищали почти три месяца. Столкнулись две армии одинаковые. И потом другое. Как не говорите, а уровень патриотизма был очень высокий. Не зря кричали: "За Сталина! "За Родину!".

 

- Как по-вашему, роль Сталина в Победе велика?

 

Моё мнение? Я его видел, во-первых, в мавзолее. С одной стороны, мне кажется, в такой кровавой бойне и должен быть такой железный, волевой человек. Жёсткий, требовательный. Он сумел удержать единовластие. Генеральный штаб у него был в полнейшем подчинении. А с другой стороны, когда вспомню голодовку, вспомню 37-й, 38-й год, вспомню эти аресты - отрицательное отношение к нему. Но во время войны он, по-моему, находился на своём месте. Именно такой человек и должен был быть. Жуков на что упрямый, насколько волевой - Сталин и его подчинил.

 

- А что можете сказать по поводу союзников? Какое у вас отношение к ним?

 

Вы знаете, было больше положительное. Благодаря тому, что они помогли нам перевооружиться. Англичане присылали и обмундирование, и обувь, и оружие, конечно. Но Черчилль - свинья самая настоящая. А к американцам до холодной войны было положительное отношение. Я одобрял их действия. Хоть они и были не совсем честные по отношению к Советскому Союзу.

 

- Вы сказали, что Черчилль свинья. Это почему?

 

Хе-хе, Димочка, плохо читал мемуары. Я не помню, кто описал план Черчилля по открытию Второго фронта, но он внёс предложение, чтобы открыть его со стороны Греции. То есть вклиниться между советской армией и немецкой, и таким образом вся Западная Европа оказалась бы под их контролем. Но Сталин был настолько твёрдый, что на Ялтинской конференции дошло до того, что он встал и собрался уходить. И Черчилль насупился, а Рузвельт пошёл навстречу Сталину - конечно же, это разумнее. Поэтому вы помните, когда из-за Черчилля открыли Второй фронт? Когда уже немцы были наполовину разгромленные. И потом ещё другое: американская помощь военная двигалась через Англию и через северные моря (через Архангельск и так далее) - ну, северным морским путём. Так Черчилль очень на долго задерживал вот эти конвои: там же суда шли не по одному, а по  десять-пятнадцать, в сопровождении военных кораблей. Вот это моё мнение о Черчилле.

 

- Скажите пожалуйста, вот в 41-м, 42-м годах вы лично верили в Победу? Если так откровенно.

 

(*Поправляет очки) Откровенно? Не-а, сначала нет. Честно говорю. Когда приходилось отступать, когда у меня вместо ботинок были брезентовые тапочки, а в подсумке всего десять патронов - честно признаюсь, нет. А уже после Сталинградской битвы...

 

- Ну вот не было в тот период мысли дезертировать?

 

Не-не-не, я боялся. Не знаю, почему. Боялся попасть в концлагерь. Я, наверное, немного трусливый. Я очень трудно, мучительно переживаю боль.

 

- Как вы можете считать себя трусливым, если вы практически добровольцем ушли на фронт?

 

Ну я же не из позиции патриотизма, а потому что уже некуда было деваться.

 

- И тем не менее вы ведь не сбежали куда-нибудь в тыл.

 

Нет, конечно я мог вернуться, оказаться в оккупированной зоне...

 

- Значит, вы явно не трус.

 

Ну, понимайте, как хотите.

 

- Скажите, существует ли хоть один более-менее правдоподобный фильм о Великой Отечественной войне? Что бы вы порекомендовали смотреть подрастающему поколению?

 

Ха-ха, ну вы даёте... Что же вам сказать? Больше всего мне понравился вот этот фильм Шолохова. Он был снят легко, с юмором, хотя и отступали.

 

- Вы про "Они сражались за Родину?".

 

Да, этот фильм. Потом, последнее время идут фильмы иностранных режиссёров. Мне кажется, они более правдоподобные.

 

- Например?

 

Ну, я названий не могу сказать, у меня в голове сейчас ничего не держится. Я вот вас запомнил. Вы в моей жизни первый человек, который выслушал меня "от" и "до".

 

- Мы с вами нашли друг друга. Я этой темой интересуюсь ещё с дошкольного возраста, и вы не представляете, сколько я в трачу усилий, чтобы в 2020-м году найти человека, который ещё способен что-то рассказать.

 

Я не люблю сильно вот этих калек, с которыми в госпитале сталкивался, в санаториях: "Да я! Да мы! Как пошли да как дали! Как вжарили!". Что ты болтаешь? "Вжарили"... Это немцы жарили первое время. У них моторизированные бригады были, а мы пешие...

У меня в голове после контузии провалы. До сих пор не решён вопрос, каким образом после второго ранения я оказался не в госпитале, а в районной больнице. До сих пор для меня это загадка. И как меня могли туда привезти, переслать? Скорее всего, видно, санитарным самолётом, и по вот этому адресу, что в гильзе был.

 

- Кстати, по поводу гильз: вы во время войны, на фронте именно, носили вот этот смертный медальон?

 

Нет, у меня была какая-то уверенность, что меня не убьёт. Откуда у меня это взялось? Что может убить кого угодно, только не меня.

 

- Ну а остальные ребята носили или вы не знаете?

 

Были кое у кого.

 

- А фляги у вас были алюминиевые или стеклянные?

 

Алюминиевые. У меня до сих пор где-то на чердаке она лежит.

 

- А подшлемники какие?

 

Подшлемник был английский, очень хорошего качества, из тонкорунной шерсти.

 

- Вроде современной балаклавы?

 

Да, только вырез гораздо больше, и можно было прикрыть рот только так поднявши его. Он закрывал лицо, лоб, и главное - шею закрывал.

 

- Вам часто снится война?

 

Не часто. Кстати, как-то раз на передовой была днёвка. В степи какие-то скирды стояли, а мы были уставшие до чёртиков: сорок пять минут идёшь - пятнадцать минут отдых, потом опять. Устали до предела. И вот, поели, я в скирду ткнулся, и винтовку не поставил в козлы, а оставил возле себя. К вечеру нас разбудили, я туда-сюда (*вертит головой) - кому могло понадобиться моё оружие? Гражданского населения нет, никого нет. Или кто-то меня хотел проучить из младших командиров, что не поставил винтовку в козлы? И тут: "Становись!" - а я безоружный. И у меня был такой ужас, такой, видно, колоссальный стресс, что я до сих пор просыпаюсь и ищу оружие... Так как я спасался: у меня была плащ-палатка, и я был вынужден на голову надевать капюшон, вроде моё оружие там, под ней. Как только команда "стройся", я в самые задние ряды прятался. Думаю: "Господи, хоть бы немцы налетели, хоть бы какая-нибудь стычка, так я у убитого возьму". А тут, как на зло, дня три или четыре - ну никого. Аж потом при бомбёжке у первого попавшегося погибшего взял винтовку...

 

- У вас на фронте был лучший друг?

 

Был, первый напарник по телефону. Мы же не сидели в общей землянке. Мы находились рядом с командиром. Глубокий окопчик, провод, и вот мы с ним дежурим. Дежурю я, потом бужу его. Зуммера в телефоне почему-то не было, и трубка висела на ухе. И мы с ним хорошо дружили. Он был сибиряк, с Урала. Имени не помню. А по характеру, по своему развитию он был какой-то вроде или дебильный немножко, или что-то такое. Но упёртый как чёрт. Это из-за него при штурме Элисты, столицы Калмыцкой АССР,  я чуть не попал в штрафную роту. Вот сейчас в мемуарах пишут, что под Киевом был первый ночной штурм. Ничего подобного. Не успевали, а приказ был: "К Новому году взять". И шло наступление ночью. А вы себе представляете, что такое голая степь? Ровная, как тарелка, как стол, только бугры небольшие. И мы с моим напарником замешкались в штабе батальона, а рота ускоренным маршем фуганула. Мы взяли катушку, взяли телефон и спрашиваем командира батальона: "Куда нам?". - "Вон туда". Ну мы пошли "туда". А куда - чёрт его знает. И справа стреляют, и слева стреляют. А там в городе какая-то речушка и сильно подмытый берег. И у моего напарника, видно, сработал инстинкт самосохранения, и он меня потащил идти по этому руслу. А потом к нам прибежал посыльный из роты и затянул нас в ещё более худшее положение. Через эту речушку был перекинут пешеходный мостик, а берег был очень крутой. И когда немцы начали отступать, то мы оказались за мостом. И этот дядька посыльный меня поставил с одной стороны, напарника моего - с другой, а сам залёг с автоматом. И мы боялись, что нас обнаружат и убьют. Отстреливали всех, кто появлялся на этом мостике. А потом, когда нас особисты взяли за ворот, что, мол, дезертиры, лишили связи - как тут командир роты выкрутился? Не знаю. Наверное, связных посылал. И благодаря тому, что мы этот мостик держали под контролем (там такая вертикальная стена речная, но кое-кто, конечно, валазил - подсаживали друг друга), командир нашего полка захватил наибольшее количество вооружения, пленных. И когда началось следствие, этот особист (видно, по рассказу нашего командира) сопоставил события, так нам отдали оружие, отдали шнурки...

Ой, насчёт шнурков. Это мелочь, но всё же. Я уже говорил, что в ботинках долго не держались шнурки. Так что придумали эти нацмены (узбеки и так далее). Они очень хорошо конину ели. И я смотрю - что такое? И у того шнурки, и у этого шнурки хорошие. Оказывается, они у убитых лошадей срезали кусок кожи, вырезали тоненькую-тоненькую полоску и бритвой снимали шерсть. И получался шнурок. Вот и такое было в армии...

Да, так когда командир полка узнал причину такого своего успеха, то представил нас всех троих к наградам. И тогда впервые я получил медаль "За отвагу", беленькую эту. Это моя единственная награда за всю мою деятельность.

 

- А "Красная Звезда? (*Показываю на орден на пиджаке).

 

Это мне уже тут, в военкомате присвоили. Шёл переучёт тяжелораненых, я предоставил документы, и мне дали сначала "Звезду", а потом, по этим же документам, к сорокалетию Победы дали орден Отечественной войны 1-й степени.

 

- Не помните, каким примерно был средний возраст бойцов у вас в подразделениях на фронте? Это была в основном молодёжь или люди всех возрастов?

 

Не-е, главную роль сыграли мужчины, возрастом от тридцати до сорока. Даже не до сорока, чуть моложе. Представь себе отделение, десять человек. Сержант, хоть он и с нами, но он несколько отличался от нас. Это был или кадровый солдат, или подготовленный - он как-то держал нас в кулаке. И основную черновую работу во время атак, во время штурмов выполняли-то не лейтенанты, а сержанты. Первый, кто поднимался, и первый, кто тянул за собою, даже порой угрожал - это именно сержант. Среди них, может, и были подлецы, не знаю, но мне попадались очень хорошие люди, особенно вот этот помкомвзвода. Возможно, благодаря ему я и остался живой...

 

- Можете описать свои ощущения в тот момент, когда вам приходилось подниматься в атаку? Как вы себя заставляли и преломляли? Это же наверняка очень тяжело.

 

Вы понимаете, если бы это я один раз ходил... Во время первых атак боялся. Настолько я уважал своего этого помкомвзвода; он говорил (откуда он это знал?), что в воронку второй раз снаряд и мина не попадёт. Так во время первых атак я только оглядывался по сторонам и искал какую-нибудь ямку, куда можно приткнуться. Смотришь - тот справа бежит, тот слева залёг, тот вскочил, тот побежал. А я наблюдаю, что делают остальные и слушаю своего сержанта. Как вы представляете себе атаку? Сначала на дальних подступах идёт развертка. Командиры кричат: "Рассыпься!" - чтобы не кучковались. И где-то за километр до передовой (или дальше) идём медленно, не торопясь. Потом, когда ближе подошли, уже не ходишь во весь рост, а короткими перебежками. И вот тут лопатка уже была нужна. Но перед самой атакой, когда предстояло двигаться на немецкие окопы, когда штыковая предстояла, то немцев уже не было. Вот такие были атаки. Первая у меня была с опаской, а потом, когда уже разгромили немцев в Сталинградской битве, когда я почувствовал уверенность, что мне отступать не придётся, то ходил уже более расчётливо, более, как вам сказать, умнее, что ли. Не было уже этого страха. Наверное, немцы приучили: я знал, что штыковой не будет. Может, в 41-м и были атаки штыковые, рукопашный бой, но меня тогда не было. И потом, мне повезло, что я чаще всего стоял рядом с командиром роты с телефонным аппаратом. Там передовые цепи уже поднялись, пошло "ура", а мы сзади только бежим за ними. Поэтому эти атаки у меня были довольно редкие. Не буду хвалиться, подвигов я не совершал.

 

- Мне кажется, вся ваша жизнь - это один сплошной подвиг... А что можете сказать по поводу бомбёжек? Наверняка ведь часто попадали под них.

 

Ой, господи, сколько раз... Но самое страшное, с моей точки зрения - миномётный обстрел не по позициям, а по площади. Слепой миномётный обстрел. Настолько гибло людей много. А мне или везло так, или не знаю. 

 

- И как вы спасались от такого обстрела? "Лисьи норы" рыли, наверное?

 

Нет, чаще всего я искал воронку. Но помкомвзвода, сержант этот, грозил: "Далёко не убегай…".

 

- А женщины у вас в частях на передовой были?

 

Нет, у нас не было. У нас даже санитары были мужчины, перевязки делали мужчины. Но в санбате были женщины. Кстати, вам никто не рассказывал о пересортировке командиров?

 

- Нет.

 

Видишь, никто не сказал. А на передовой очень часто меняли командиров рот и выше. Перебрасывали из одного полка в другой, потому что были случаи, что стреляли им в спины. Наши же. Особенно вот эти нацмены.

 

- Обалдеть.

 

Да, стреляли. А что, когда насолил так? Ну, в основном стреляли из-за унижения. И кое-кто из них, горячие головы, не переносили этого. Ну, нацмены - они и есть нацмены.

 

- Их за это наказывали как-то?

 

А как ты узнаешь, кто убил?

 

- Можно задать неприятный вопрос? Как вы боролись с вшами на фронте?

 

Ой! (*Смеётся). У Твардовского есть хорошее стихотворение по этому вопросу. Первое время, пока мы были изолированы от солдатских землянок, у нас вшей не было. А потом, когда уже столкнулись с этими землянками, то на ночь выкидывали бельё на мороз, чтобы хоть немного от них избавиться. После первого ранения я был на пересыльном пункте. Школа какая-то, что ли? Матрацы, одеяла. А ночью должен был прийти санитарный поезд. И когда я зашёл в вагон, то как глянул, а у меня бинт серый. А в этом вагоне горел камелёк с углём. И я разматывал два витка этого бинта, а он падал на камелёк, и чувствовался запах жаренного. Такая тьма вшей, что торчали только одни их жопки. Бинт был окровавленный, воспаление сильное, тепло, и они туда набились в каждую ячейку. Ну ничего, прошло и это...

 

- Я относительно недавно узнал от людей вашего поколения, что при Сталине ежегодно понижались цены на некоторые продукты. Кажется, каждый март.

 

Представьте себе - это правда. Причём государственные цены держались очень твёрдо. Хлеб был очень дешёвый. Несколько раз было понижение. Первое, наверное, в 46-м. До тех пор, пока не произошла ревальвация. Потому что после войны, по-видимому, было очень много выпущено денег бумажных. А потом поменяли старые деньги на новые, и больше понижений не было. Так что правильно вам сказали.

 

- Это было только после войны или до войны тоже?

 

После.

 

- Так, у меня вопросы закончились. Если хотите, можете что-то добавить от себя подрастающему поколению. 

 

(*Ненадолго задумывается) Храни вас Бог, храни вас вселенная, храни вас судьба, чтобы вы никогда этого не пережили. Вот моё пожелание...

28.11.2020