Я же не спросил, куда это? Зачем?
- Ваше интервью будет выложено в интернет с целью недопущения фальсификаций истории.
Правильно. Это необходимо делать.
* * *
Родился я 25-го июля 1923-го года в селе Репяховка Сергеевского сельского совета Братского района Одесской (а сейчас уже Николаевской) области в семье зажиточного крестьянина. Семья состояла из мамы, папы и шестерых детей. Самый старший - Иван, 1906-го года рождения. 1908-го года - сестра Афия, 10-го года - Вера, 13-го года - Надежда, где-то 21-го или 22-го года - Павел, и я - 23-го года.
В 1929-м году семью нашу раскулачили, выгнали из дома, и мы с мамой и братом Павлом жили сначала у одного крестьянина по фамилии Шилякин, а потом жили у Порохнявой Софьи. Отца куда-то забрали. Не знаю, куда и зачем. От Порохнявой мы перешли в дом, в котором никого не было: хозяева то ли сбежали, то ли их отправили в Сибирь. Голый дом, внутри - ничего, и мы там с мамой и братом жили. Спали на земле. Мама уже была очень больная и не говорила. А мы с братом ходили на речку, рвали квасок (*щавель), "заячье ушко", синячок, и вот это ели.
Однажды вечером брат уже был бессильный, не мог идти. Я взял его на руки, тянул на себе, мы вместе падали. А когда пришли домой - кушать ничего нет. Ни нам, ни маме. Мы принесли маме квасок и синячок, но она уже не говорила. Только по губам было видно, что она хотела что-то сказать, и глазами смотрела. На следующий день я встаю, говорю: "Павел, пойдём на речку". Он не встаёт. Я его трогаю руками - он мёртвый... Об этом сообщили сестре, и через несколько часов его забрали. Там где-то яма, говорят, была, куда сбрасывали покойников. Я только видел, как его несли на мешке. Мама через несколько дней тоже умерла. Лежала на полу, неукрытая ничем, на соломе просто. Это они умерли от голода.
Отец вернулся уже в 33-м году. Откуда он пришёл, я не знаю, но где-то сидел в тюрьме. Обессиленный, бледный. Послал меня к дяде Платону, брату своему, и говорит: "Сходи, сынок, и пусть он даст тебе нарвать ржи". А рожь уже наливалась, уже можно было потеребить колосок и сварить что-то покушать. Я пошёл к дяде Платону, он говорит: "Бери, только не залазь в середину, а с краю рви". Я это сделал, принёс, сестра сварила, но отец уже не кушал. Он умер... На похороны отца я тоже не ходил, потому что ноги были пухлые, я не смог дойти. Рассказывали, что кинули его в яму, закопали и всё.
После этого меня взяла к себе сестра Афия. А наш старший брат, Иван, до этого убежал в Донецк, потому что его били и тоже хотели отправить в Сибирь. Но он был физически здоровый, оставил нас и поехал туда. А уже оттуда переехал в Запорожскую область, строить ДнепроГЭС. Сестра сообщила ему о том, что произошло, он вернулся и забрал меня с собой. Мы приехали на станцию Шлюзовая, и на этой станции стали жить в бараке. Барак длинный, человек пятнадцать было в одной комнате. В коридоре стояли и шумели примусы - это каждый варил себе, что мог: кто картошку, кто суп какой-то. Мы спали с братом на одной кровати. Он уходил на работу, а я шёл на занятия. Ну, я почти там не учился, потому что уже всё знал. Ещё в селе я закончил первый класс. (Помню, когда мама привела меня в школу, я уже всё умел делать: задачи решал, знал азбуку, читал свободно. Учёба тогда уже началась, но меня всё-таки приняли). И вот, после уроков я приходил домой, брат мне купил коньки дутые ("дутыши" назывались), и я катался всё время. Так прошёл целый год.
Но потом брату стало тяжело содержать меня. Мы голодали иногда, не хватало зарплаты, он одалживал где-то. И он написал сестре письмо, договорился с ней, и она дала согласие: "Привози, я его отдам в патронат". А при каждом колхозе тогда были патронаты для детей-сирот. И меня забрали туда. Жили мы на хуторе Ольшаховка, ходили с полкилометра в село на занятия. Я попал по справке во второй класс. В патронате тоже было не очень хорошо, но всё-таки варили какой-то суп, борщ, и мы питались. Но было тяжело. В первом доме, где мы жили, нас было человек десять-двенадцать. На половину: пять мальчиков и пять или шесть девочек. А потом нас перевели в другую хату, и там случилась беда. Я тогда был на поле: собирал сводки, чтобы везти в сельский совет. А другие дети пошли на огород, нарвали помидоров и сели обедать за длинный стол. А тут как раз пошёл дождь. И молния ударяет в окно, попадает моему другу Матвею Молодыченко по голове, сжигает его, а остальных разбрасывает. Но у них только ожоги на лице у нескольких и всё. И нас оттуда перевели в село (хата сгорела же). И в селе я уже учился во втором, третьем, четвёртом классе. Тогда было обязательное общее образование начальное.
Закончил я четвёртый класс с отличием, и нас направили в сергеевскую среднюю школу. В Сергеевке тогда уже был построен интернат, и там находилась единственная русская школа в районе. Но мы попали в бывшую церковно-приходскую школу, которая была украинской, и в пятый, шестой, седьмой класс мы ходили туда.
Когда седьмой класс я закончил, мне уже было шестнадцать с лишним лет, а уходить из интерната было некуда. Приехал двоюродный брат из Одессы и говорит: "Гриша, поехали со мной, я тебя устрою на работу". Я дал согласие, поехали мы с ним в Одессу, и он устроил меня учеником слесаря в ВоенСантехМонтаж одесский, который подчинялся городу Харькову. Это предприятие обеспечивало всем необходимым дома, которые строились для военных: отоплением, канализацией, дверями и прочим. Ну, я жил впроголодь и в Одессе, потому что зарплаты в сто пятьдесят рублей не хватало: у меня же не было ни штанов хороших, ни рубашки, ни обуви - ничего. Получил деньги, раздал, а себе не осталось. Иной раз приходилось целыми днями ничего не кушать, а надо было молотом бить, на станке токарном работать. Железо, трубы - в общем, было очень тяжело.
И там меня застала 22-го июня 1941-го года Великая Отечественная война. Однажды я прихожу с работы домой, меня вызывает начальник и говорит: "Потапенко, вы едете в командировку в город Мелитополь. Завтра чтобы были готовы". А я ни расчёта не брал, ничего. Ну а что брать? Там денег не было у них... На другой день я прихожу на работу - уже "полуторка" готова, всё погружено. Командировочную вручили мне, и дают задание: отвезти цветной металл в лётное училище. И я еду с водителем через Николаев, через Херсон в Мелитополь. Приезжаю туда, мне дают папку, бумаги и говорят: "Вот эти документы везите в Ростов, сдайте, а потом езжайте в Харьков". Я иду на вокзал. Почему? Потому что мне нечего кушать, у меня же денег нет, а на вокзале давали всем эвакуированным обеды. Я пообедал и встретил там своего бухгалтера. Он спрашивает: "Потапенко, а что вы здесь делаете?". Я говорю: "Я в командировке, и сейчас иду в милицию". -"Зачем?". -"А что же? У меня ни копейки нет, а посылают в Ростов-на-Дону". Он говорит: "Погодите, пишите расписку мне, я вам дам сто пятьдесят рублей". Я ему расписку дал, и так мы с ним разошлись. С училища все постельные принадлежности в один вагон погрузили, а я в это время помогал лётчикам: мыл, подносил запчасти - они ремонтировали самолёт, чтобы улететь на нём. На второй день проснулся - уже их нет, и самолёта нет. Значит, они отремонтировали и улетели. К поезду подцепили три моих вагона: в одном бельё неопечатанное, а два других опечатаны (ну, говорили, что там цветной металл был и запчасти для самолётов). И я поехал.
Доехал до Запорожья, проснулся - что такое? Мои вагоны отцеплены. Я пошёл на вокзал, стал искать начальника, там говорят: "Начальника нету, вот тут дедушка ходит в красной фуражке". Я тогда к нему: "Так и так, я еду в Ростов-на-Дону, а три вагона моих отцепили". Он: "Тут никого нет, все уже уехали, я один остался. Не знаю, кто это сделал, но как первый поезд будет идти в том направлении, я тебя подцеплю и поедешь". Говорю: "Ну спасибо". Купил у людей что-то поесть и пошёл в вагон. Только зашёл - начался обстрел. Говорят: "Это немцы стреляют откуда-то с Днепра. Там есть остров, они захватили его и стреляют". Я видел, как женщина кричала, хваталась за волосы - убили ребёнка её...
На следующий день меня дедушка подцепил, и я поехал. Приезжаю под Красноармейск, а там остановка. Выглядываю из вагона - что такое? Там стоят машины. Я вылез, пошёл туда - оказывается, это ремонтная мастерская подошла и чинит. Тот поезд, которым я до этого ехал, попал под бомбардировку, многие там погибли, и разбило железную дорогу. Отремонтировали они, меня подцепили, и я приехал в Ростов-на-Дону. Сдал всё, думал, что долго это будет - нет. Мне подписали документы, говорят: "Поезжайте". Даже не проверяли ничего.
Я приехал в Харьков, ходил-ходил по городу, спрашиваю: "Где ВоенСантехМонтаж, 126-й военно-строительный участок?". Мне говорят: "Да что ты ищешь? Всё поснимали уже". Я на вокзал вернулся: "Так и так, я из Одессы приехал, что делать?". Меня повели в столовую, покормили и говорят: "Идите к начальнику вокзала". Я пошёл к нему, спрашиваю: "Куда мне пристроиться? Надо же ночевать где-то". Он говорит: "Я вас направлю в ФЗО (*школа фабрично-заводского обучения)". Говорю: "Пожалуйста". И меня направили в ФЗО № 3 на ХТЗ (Харьковский тракторный завод). Там мы работали, гнули арматуру.
Несколько дней я побыл в Харькове. В то время был лозунг: "Все на защиту родного города!". Дороги перекрыты, тротуары перекрыты, оставлено только место для прохода людей и проезда трамваев. Через несколько дней мне дают наволочку: "Иди получай паёк, вечером едем в город Сталинград". В Сталинград приехали, и оттуда всё ФЗО наше (много было человек, но не помню, сколько) по Волге на пароходе "Дмитрий Фурманов" отправили аж в Молотов (*ныне Пермь) - всю Волгу прошли. Там нас разгрузили и повезли в город Первоуральск.
И вот, я хочу сказать вам, какая была чёткая организация в то время. Это был где-то конец января 42-го года. В городе тогда уже работал завод по изготовлению динасового кирпича, и нас всех отправили на этот завод делать кирпич. А я думаю: "Чего здесь жить? Надо идти на фронт". Купил хлеб, насушил, а ребята украли и съели сухарики мои. Но потом удалось-таки немножко собрать, и однажды вечером я оделся и в сильнейший мороз, в ботинках, в шапке и в куртке, пошёл на железнодорожную станцию. Сел на вагон и поехал на фронт. Как я не замёрз? Не знаю. Сейчас понять не могу, как я мог это сделать. Ведь холодина, а я на площадке вагона ехал целую ночь. Ну, остался жив.
Приезжаю утром в город Уфу, вижу буфет. Оставил свою сумочку, думаю: "Пойду куплю себе бутербродик". Вошёл, подождал, пока подойдёт очередь, купил, а тут женщина говорит: "Мальчик, иди на улицу, три нос, лицо и руки, потому что ты их отморозил". Я вышел, потёр, и всё прошло. Ну, куда дальше? В общем, меня направили в какое-то село помощником кузнеца. Я туда приехал, дали мне квартиру, а потом к вечеру приходит начальник и говорит: "Мы вас направим не в колхоз, а в ФЗО". Я говорю: "Давайте". Направили меня в ФЗО, и я проучился там до лета 42-го года.
После выпуска я получил 5-й разряд слесаря, и нас направили в город Ступино Московской области. Я попал на военный завод № 0150, с которого на фронт не брали. Но когда мне вручили повестку, то я решил всё равно попасть на фронт. На следующий день нас вызвал директор завода и зачитал нам приказ Сталина: "С завода никого на фронт не брать" - бронь. -"Ну, положите повестки и идите на рабочие места". А я сидел в середине. Так я пригнулся, пошёл назад, не положил повестку, и на второй день пошёл с ней в военкомат. Там спрашивают: "Вы расчёт взяли?". Да какой там расчёт? Мы недели две-три всего работали. Я говорю: "Взял". И меня направили в военное училище в город Рыбинск. Это училище было эвакуировано из Белоруссии, из города Калинковичи, до которого я потом немного не дошёл уже на войне. И вот, проучился там десять месяцев, получил звание младшего лейтенант, а потом попал на фронт.
- Извините, а на кого вас учили? Какая должность?
Я был командиром миномётного взвода. Калибр - 82 и 120 миллиметров. И во время учёбы я впервые встретился с офицером из Москвы. Как получилось? Мы находились на стрельбище, и из Москвы приехал товарищ, чтобы нас раньше выпустить из училища. Значит, надо стрелять. И вот, бьют из окопов, а там впереди мишень. Стреляет один, второй - некоторые поражают, некоторые не могут. Один снаряд чуть ли не около блиндажа разорвался, где сидел полковник этот вместе с начальником училища. И тут: "Потапенко, на огневой рубеж!". Я скомандовал: "Отделение, к бою!". Зарядили всё, а я отлично мог определять расстояние на пальцах (*вытягивает вперёд указательный палец. Далее следует объяснение, которое я не понял даже после просмотра отснятого видео). И я скомандовал: "Первой миной огонь!". Пустили первую мину - полетели доски. Я тогда: "Беглым огонь!". И мы три или четыре мины ещё пустили, разбили цель. После стрельбища построили нас, мне объявили благодарность и сфотографировали (уже в училище) на доску почёта отличников боевой и политической подготовки. И эта фотография у меня до сих пор есть.
 |
«Отличники боевой и политической подготовки
Потапенко Григорий Петрович (*слева), Уваров
Курсанты 20-й миномётной роты, 1-го отделения, 3-го взвода
Калинковичское ВП училище, 1942-43 гг. Город Рыбинск»
После окончания училища я попал в подмосковный город Калугу, в запасной полк. Из этого полка солдат посылали на фронт. Несколько дней там побыл, и вдруг: "Потапенко!" - и ещё там один нацмен - "На огневой рубеж! Идите туда-то, командир вас примет". Мы пошли туда и попали в 1223-й стрелковый полк 369-й стрелковой дивизии. Меня назначили командиром миномётного взвода, и в первом же бою я чуть не был убит. Рядом разорвался снаряд, меня контузило, но на счастье только погон и пилотку сбило, и всё. А я остался жив.
После этого наша дивизия участвовали в Орловско-Курской операции. Около города Клинцы я был первый раз тяжело ранен и попал в госпиталь. И после выздоровления меня уже направили командиром стрелкового взвода в 1030-й стрелковый полк 260-й стрелковой дивизии. Ну, стрелков же раньше убивают, миномётчики всё-таки находятся на расстоянии, в зависимости от того, какой миномёт: 120-миллиметровый - дальше, 82-миллиметровый - ближе к фронту. И там уже пришлось мне освобождать города, станции, много-много селений. И каждый день - бой обязательно. Брянск я запомнил, село Лотаки запомнил, потому что там целый день дождь шёл, когда мы наступали. Так мы по дороге, где кювет, плыли буквально. Я тогда уже получил плащ-накидку (офицерам выдавали), а она промокла, и я опять отдал её в часть, и ходил без неё - без накидки легче было. До этого мы воевали на Центральном фронте, а когда подошли к реке Сож и форсировали её под Гомелем, тогда уже стали 1-м Белорусским фронтом. И вот, в этом селе Лотаки очень сильный бой был, целый день мы находились под проливным дождём. И когда освободили его, мой связной (у каждого офицера был связной, потому что проволочная связь нарушалась часто) приносит мне пистолет. И часов полные карманы. Я говорю: "Этого мне ничего не надо". А пистолет я забрал. Дамский пистолет маленький. Они там гранатами забрасывали, убили офицера немецкого, и вот он забрал у него пистолет и отдал мне.
И этот пистолет я провёз аж домой, в село Репяховку. Было это очень трудно: полевая сумка, в полевой сумке деньги, а двухсотки тогда большие были (восемьсот рублей нам платили каждый месяц), и я спрятал в двухсотки этот пистолет. И привёз его домой. Не смотря на то, что я два госпиталя прошёл, и везде проверяли. И дома уже сдал его в военкомат. А приехал я домой после второго ранения, которое получил 1-го декабря 1943-го года...
- А как вы получили это ранение? Можно подробнее?
Когда мы форсировали Сож, был сильнейший бой. Сильнейший! Такого боя я нигде не встречал. Да, перед боем нас собрал командующий фронтом, генерал-лейтенант Рокоссовский. Пришёл в погонах, красные полоски широкие на брюках, сапожки - красавец! Он нас готовил к форсированию Сожа. И когда мы переплывали на плоту на правый берег, вот что осталось в памяти и сейчас. Понимаете, выше и ниже нас по течению тоже были части. И вот мы проплывали, а несколько солдат (видно, в их плот попал снаряд) плыли и кричали: "Помоги-и-те! Помоги-и-те!". Ну хоть и в десяти шагах, а чем ты поможешь? Во-первых, задание боевое дано мне: форсировать Сож и высадиться там-то. А во-вторых, ну чем я помогу? Вот это осталось в памяти на всю жизнь. Что не можешь ты ничем помочь. Просит солдат, а ты не можешь...
И вот здесь, за форсирование и бой, который мы вели в том районе, меня представили к награждению орденом Отечественной войны 2-й степени. Но я его получил только после ранения... Это был не бой, а сплошной ад. Танков, во-первых, было много. Они шныряли и в одну, и в другую сторону. И наши, и немецкие - прямо среди нас. И теперь всегда, когда мы, ветераны, встречаемся, я говорю: "Давайте помянем танкистов". Я видел, как горели танки, и оттуда не выходили танкисты - они стреляли до последнего... Трудно, конечно, рассказывать и возвращаться, вспоминать всё. Но там был бой такой, что танки между нас, между пехотой, проходили буквально в сантиметрах. И там могли и свои танки раздавить, и немецкие - какие хочешь. Смешалось всё...
Бой мы вели целый день, и после этого пошли на северо-запад, на Калинковичи. Но до Калинковичей я не дошёл, а дошёл до Жлобина. Идём по дороге, а я должен вам сказать, что мы когда ночью шли - пели песни. Украинцев почти не было: "Распрягайте, хлопцы, коней!". Был у меня заводной парень, который начинал, а все подхватывали. Но заканчивали всегда песней "Вставай, страна огромная!". Понимаете: дождь, проливной дождь, идёшь - темно, падают солдаты, я падаю, поднимаю. И шли вперёд, шли в бой... И вдруг нас обстреливают из миномёта. Смотрю, впереди немцы. С миномётом на дороге стоят и обстреливают нас. Сразу команду подал: "В лес! Окопаться!". А там окопаться нельзя в Белоруссии, вот где мы были. Только на штык прокопал, дальше копаешь - вода. Ну что это? Мы в лес забежали, отстреливались от них, а потом вечером привезли обед. Мы пообедали, выпили по сто грамм спирта и: "Кто в разведку?". Говорю: "Я пойду". -"Берите отделение и идите". А мы днём видели, где немецкий снайпер сидел и обстреливал нас (было несколько раненых солдат). И мы пошли.
Идём, а тогда уже выпал снежок, покрыл землю примерно на палец. Пошли в одно место - вода. Обошли через другое, а я в сапогах, и я шёл впереди, потому что солдаты же в ботинках. Я послал одного бойца, говорю: "Иди впереди". Он дошёл - окоп. В окоп посмотрел - никого нет. Машет нам: "Идите". Мы начали идти - опять огонь. А этот боец уже прошёл того снайпера: он его не увидел - тот спал. И так я попал под обстрел. Зажглась ракета, и выстрелом меня ранило в голову. Я потерял сознание. Вот так на земле крутился (*вертит пальцем вокруг своей оси), и где я круг сделал, там, когда чуть-чуть открывал глаз, я видел только тёмное пятно. Это была кровь на снегу. Меня солдаты забрали, забинтовали и отправили на дорогу. Там меня подхватили, и я сейчас не могу вспомнить, но как будто бы я на подводе ехал. Приходил в себя, терял сознание, а потом попал в медсанбат...
После ранения сильно хочется пить. Я к ведру потянулся, набрал стакан воды, стал пить, но потерял сознание, упал, и стакан разбился. И что я запомнил: меня сильно ругала медсестра или кто там - медработник, потому что в халате была. И там меня перевязали, "вторая голова" получилась у меня (*указывает на левый глаз), потому что нельзя же наложить жгут сюда. Что же ты, шею перетянешь, чтобы остановить кровотечение? А у меня было сильнейшее кровотечение: вся шинель в крови, в сапогах чавкало. И вот так из этого медсанбата меня отправили в госпиталь.
В госпитале мне сделали несколько операций (то ли в Тамбове, то ли ещё где), и хирург мне предложил удалить повреждённый глаз. А я потерял сознание. Только он приходит - я теряю сознание. А потом пришла медсестра, сказала мне: "Идите в перевязочную". Я пришёл, сел, хирург поглядел и говорит: "Товарищ лейтенант, если вы не дадите сейчас сделать операцию, вы будете слепым на оба глаза". И я решился, потому что левый глаз весь был разбитый, осколки оттуда вытягивали. И после этой операции мне так больно было. Неделю или две я крутился, вертелся - сильно болело то место, где убили нерв между правым и левым глазом.
Ну, потом видят, что меня уже в армию не возьмут (тех, у кого послабее ранения, подлечивали и опять на фронт отправляли), и направили меня в город Красноярск, в Сибирь. И там на перевязке я сидел, медсестра реванолью обрабатывала рану, а я здесь прижимал вот так (дотрагивается пальцем до верхней губы) и говорю: "Там что-то есть". Она хирурга вызвала, говорит: "Как будто бы что-то краснеет". Хирург укол сделал и вынул конец пули, самое остриё. Оказывается, я был ранен разрывной пулей. Я и челюсти там лишился (не то, что зубов, а верхней челюсти), и потерял левый глаз.
В Сибири я пролежал десять месяцев, и в 44-м году меня выписали из госпиталя. Я купил себе брюки с кантом, купил ботинки, а пояс и гимнастёрка у меня были. Приехал домой, на станцию Людмиловка, и там ночевал под забором. Переспал, на заре встал - надо идти домой. А там двенадцать километров. Я пистолет вынул, положил в карман и пошёл пешком. Иду - дома горелые стоят, люди встречаются: "Вы чей? Вы откуда?". Я говорю: "Да вы не знаете, я такой-то, от вас далеко". -"Ну хорошо".
Иду уже по своему селу, а в том месте, где сестра моя жила, начиналась дорога от поля. Я подхожу к дому, вижу, что подсолнечники уже убрали, двое детей, и женщина стоит на дороге. Я поздоровался: "Здравствуйте". Вижу, она не реагирует. А я же до этого по-русски всё время разговаривал. Перешёл на украинский, мы поговорили немножко, потом я спрашиваю: "Ваня где?". -"Ваня на фронте". -"А это Люда и Витя?". -"Да". И тут сестра спрашивает: "Это ты, Гриша?". Я говорю: "Да...". А перед ранением, когда мы форсировали реку Сож, одну ночь мы переспали в каком-то селе. И я у женщины взял листок бумаги и написал письмо домой. Сообщил, что так и так, я на фронте, и послал им фотографию свою. Сказал хозяйке: "Опустите это письмо, когда возьмут Одессу". И Одессу когда взяли, она, видно, его опустила. И вот, я приезжаю домой, письмо своё читаю, фотографию свою смотрю. Спрашиваю: "Как это получилось?". -"А так: принесли нам, дали и всё". Вот такое тоже бывало во время войны...
Жил я у сестры (потому что больше не у кого), было очень трудно, и я пошёл в военкомат. Иду, встречаю своего директора школы довоенного, Звекова Ивана Васильевича: "Здравствуйте, Иван Васильевич". -"Здравствуйте, а вы кто?". Я говорю: "Гриша Потапенко. Помните?". -"О, помню!". И потом он говорит: "У меня нет военрука, давай ко мне военруком". Я думаю: "Ну что? Я же нигде не учился, девять классов окончил в Одессе заочно - в вечернюю школу ходил". -"Ничего, идём в военкомат". И с 10-го января 45-го года я стал военруком в сергеевской средней школе, и проработал в ней сорок пять лет. Был военруком, учителем истории, окончил одесский университет, построил дом, детей вырастил, посадил дерево - так что, я всё выполнил, что требуется от мужчины...
- Вы не могли бы описать День Победы 45-го года?
9-е мая мы встретили в школе. Все плакали, кричали, радовались, поздравляли друг друга. И этот день запомнился на всю жизнь.
- Вы не слишком устали? Можно задать несколько вопросов?
Пожалуйста.
- Сколько миномётов было у вас во взводе?
Три миномёта 82-миллиметровых. Ещё был миномёт 50-миллиметровый, ротный так называемый. Он всегда придавался взводу, и с ним у меня был один пожилой миномётчик из Средней Азии. Он носил, по-моему, три мины, миномёт на плечах, карабин, и вот с такой тяжестью он шёл, пока я был командиром взвода.
- Какое личное оружие полагалось вам и расчёту?
У меня был автомат. А потом я его оставил, взял немецкую винтовку, затем взял наган, и этот наган потерял. После перехода по брянским лесам мы зашли в одно село, и там впервые увидели людей гражданских. А до этого все сёла попадались разрушенные, одни дымари торчали только. И там мы сели на бревно и сразу заснули. А наган у меня был засунут под гимнастёрку, и так я его потерял. А расчёт - по десять мин на человека, и патронов у каждого в карманах, сколько хочешь, особенно к автомату. Сначала только командиры отделений получили автоматы ППШ или ППД. Потом получило отделение целое. Потом взвод. А затем рота. Но рота уже шла сзади, охраняла полк.
Нам никогда не давали отдыха, мы шли, шли и шли. Отдыхать нелья было, потому что противник окопается, и тогда тяжелее его сбить. У нас не было первой и второй линии. Мы воевали, соприкасались с немцами, побеждали и двигались вперёд. Всё время гнали их на запад. Иногда мы окопаемся за селом, а в селе, метрах в ста, немцы. Мы выбиваем их оттуда, и в первых домах находимся. Выгоняем их дальше, дальше и дальше. А они убегают. Но у них отступление тоже строгое было. Мы всё время шли пешком, а они отступали машинами. И когда мы доходили до какого-то населённого пункта, то посылали вперёд разведку. Иначе мы не заходили, потому что можно было попасть в засаду.
- Каким был средний возраст бойцов у вас во взводе? Это была в основном молодёжь или люди всех возрастов?
Всех возрастов. Понимаете, я же молодой, двадцать лет, а у меня были "отцы" во взводе. И вот этот "старик", что я говорил, нацмен с 50-миллиметровым миномётом, он вообще был очень пожилой.
- Как вы можете оценить боевые качества немецких солдат?
Они были хорошо подготовлены, неплохо вооружены. Воевать с ними было очень трудно. Очень. Ведь они же имели два года опыта, понимаете? В 39-м году они захватили всю Европу, только Англия осталась. У них опыта было больше, чем у нас. Но мы учились этому опыту. Надо было воевать, надо было гнать немцев на запад, откуда они пришли.
- Скажите пожалуйста, а вот в 41-м году, когда немцы стояли под Москвой, вы лично верили в то, что удастся победить в этой войне?
Я лично? Знаете, трудно было очень, потому что до этого нас учили, показывали в фильмах, что мы такие сильные, на штыках бросаем всех. Так что было тяжело. Но когда Сталин остался в Москве - да, появилась тогда уверенность, что мы победим.
- А как вы можете оценить личность Сталина?
Только положительно. Ни о каких зверствах, о которых говорят, я не знаю. Это пусть говорят. А так, у него были отличные качества. Он предвидел всё наперёд.
- Как вы считаете, за счёт чего советскому народу удалось победить в той войне?
Я считаю, что в той войне победил общественный и государственный строй. При социализме всё-таки всё было подчинено фронту. Вот я как-то раз шёл со школы домой, и смотрю - дети маленькие бегают по полю, некоторые босиком. Спрашиваю: "Что такое?". Они говорят: "Собираем колоски. Эти колоски сдаём на гарман, там их молотят и отправляют на фронт". Капитализму это не свойственно...
- У вас сейчас осталась ненависть к немцам или к кому-то из их союзников?
Ну, к немцам ненависть, конечно, была, но как-то сгладилась сейчас. Другая политика была, другие люди руководили. Я не считаю современных немцев врагами. Те - враги были, а эти - люди.
- Вы курили на фронте?
Нет, не курил. Выдавали мне папиросы, я пробовал, а потом стал отдавать солдатам.
- А спирт?
Спирт нам иногда давали на фронте перед сильными боями. А иногда давали и так - по сто грамм на каждого. И потом ведь получали на убитых тоже. (Ну, когда попадали сведения наверх, то уже не выдавали). А так, спирта было полным-полно.
- Как на фронте боролись с вшами?
Я, например, не боролся. Я их не видел. Наверное, они были, но не в массовом порядке, и я не могу сказать, что у моих солдат было много вшей. Ну а в военном училище - и говорить нечего: там не было никогда. Там всё было для солдата, всё ему отдавалось.
- Вы рассказывали про голод 33-го года. Скажите, а в чём, по-вашему, была его причина?
Причина в том, что всё забирали у людей. Плохое руководство, на местах особенно. Ну и неурожай был тоже - это одна из причин, но не главная, конечно.
- Как вы оцениваете вклад союзников в победу? Американцев и англичан. Помогли они или нет?
Конечно, помогли. Когда в Европе высадились английские и американские войска, тогда война была сокращёна - Гитлеру приходилось воевать на два фронта. Ну и мы им помогли: перебазировали всю технику и боевые части на восток, когда в августе месяце 45-го года началась война уже с Японией, и "животорезы" эти не могли ничего сделать. Но я бы сказал, что это не родные нам союзники...
- Я не совсем понял, а что с вашим старшим братом случилось?
В начале войны я с ним не имел связи. А потом как-то связался с его семьёй. У меня был их адрес, и я послал им восемьсот рублей с фронта. И тогда они написали мне, что Ивана забрали в армию. Он на востоке воевал с японцами. Больше я ничего не могу по этому поводу добавить.
- Скажите пожалуйста, какие были взаимоотношения между бойцами и командирами в Красной армии?
Дружественные. Очень даже. Офицер был как отец солдатам.
- Как вы оцениваете эффективность ваших 82-миллиметровых миномётов?
Это отличное оружие навесного действия. Можно из-за одного дома стрелять через крышу в следующий дом - до пятидесяти метров там минимальное расстояние. Уже нет прицела, но берёшь за ствол, поднимаешь его вот так, почти под девяносто градусов, и стреляешь. Мина вылетает, летит до трёх километров больше вверх, а потом переворачивается и летит под девяносто градусов вниз. А пушки ведь так не могут, им нужно расстояние определённое. Минометы этим и ценны, что можно из-за любого укрытия стрелять и поражать цели.
- Сейчас очень популярна тема НКВД и заградотрядов. Было такое, чтобы на ваших глазах кого-нибудь расстреляли, например, за дезертирство или мародёрство?
За дезертирство был один расстрел. Не помню, где именно, и за что конкретно - не скажу, но выкопал он себе яму, нашу роту привели туда, вперёд вышло отделение с винтовками заряженными, сказали: "По изменнику Родины - огонь!" - и его застрелили. Это был единственный случай.
- Ну вот сейчас Красную армию обвиняют в том, что сзади постоянно сидели заградотряды с пулемётами и стреляли своим в спину. Вы можете это прокомментировать?
Не могу. Я не видел ни сразу, чтобы стреляли по своим солдатам. Ни разу не видел и никогда не слышал даже. Сколько я пробыл на фронте, сколько в госпиталях пролежал - никто никогда об этом не говорил и не жаловался.
- У меня вопросов больше нет. Может быть, вы хотите от себя что-нибудь добавить подрастающему поколению?
Подрастающему поколению я желаю мира, достатка. Чтобы жили мирно - это же люди. А то сейчас превратились, неизвестно в кого...
 |
| 20.12.2020 |
Комментариев нет:
Отправить комментарий