Лимин Александр Леонидович

Я родился 5-го июля 1925-го года в городе Первомайске. Тогда это была Одесская область, а сейчас - Николаевская. В семье помимо меня ещё были брат, отец, мать, и тётя моя с нами всё время жила - она мне тоже была как мать.

 

- Брат младший или старший?

 

Брат немножко старше был, 23-го года. Олег его звали.

 

- Он тоже воевал?

 

Воевал. Только погиб в первые дни войны где-то в Белоруссии.

 

- Кем были ваши родители?

 

Отец у меня был инженер-железнодорожник и преподавал в Первомайске в железнодорожном училище. Мать - учительница. А тётя, матери сестра родная (у неё детей не было), она врач была.

 

- Как жилось до войны?

 

В общем-то неплохо. 

 

- Чем питались в основном?

 

Мы, так сказать, особенно не требовательны в этом отношении были. Питались обычно. Всё было: и мясо, и крупы.

 

- Раз вы жили в городе, значит про коллективизацию у вас нет смысла спрашивать?

 

Про коллективизацию очень много можно спрашивать, потому что я это всё наблюдал.

 

- Я думал, городов она не коснулась.

 

Так получилось, что тогда отец был мобилизован и работал где-то аж в Финляндии. Я его не видел годами. Мы жили больше с тётей вместе, и она везде получала какие-то новые назначения на работу. Масса сёл: и Степковка, и Зелёные Кошары - там она работала, помню. И даже в Черкасской области, под Уманью. Потом здесь вот, в сёлах Кривоозёрского района (сейчас он Николаевский тоже). Там мне запомнились Тридубы, Бурилово, Курячьи Лозы. На один участок врачебный в то время было что-то около девяти или десяти сёл. Ей приходилось всё это обслуживать. Транспорт был такой: лошадка и двуколочка. Возил кучер, и она успевала по всем этим сёлам одна.

 

- Вы тоже с тёткой ездили?

 

Да-да.

 

- А что насчёт школы? 

 

Первый класс, второй и почти весь третий я в школу не ходил, потому что мы в таких местах бывали, где со школой что-то не ладилось. А поскольку мать была учительницей, то она мне, собственно говоря, всё и давала. Она преподавательницей языков была, и даже одно вреня заведовала школой. Короче говоря, когда началась война, у меня уже было девять классов за спиной. По тем временам это считалось большим образованием. Когда я уже служил в армии, так у нас был командир полка Алтушко. Он мне так говорил (*копирует басом): "Я мужик архангельской, у меня четыре класса церковно-приходской школы. А ты - целый академик" (*смеётся). И десятый класс я уже заканчивал в Германии. В группе оккупационных войск, где я после войны служил, были созданы средние общеобразовательные школы офицерского состава - Советское государство заботилось об этом. Ну, туда попадали не только офицеры, а и рядовые, и сержанты - те, кто проявлял желание... 

 

- Ещё вопрос по поводу коллективизации: говорят, что был сильный голод в 32-м, 33-м годах и обвиняют в этом прежде всего Сталина. Что можете сказать?

 

То, что голод был - это совершенно верно. Но в вину Сталина непосредственно какую-то особую и в то, что это было умышленно сделано, я ни в коей мере не верю.

 

- Я слышал, что засуха была в то время - это правда?

 

Засуха была. Но кроме того у нас специфика народа довольно особая. Я вот почти всю Европу прошёл во время войны и после войны, и нигде подобного ничего не видел. Приведу небольшой пример. Кривое Озеро - большой район, богатый и всё такое. Там земли хорошие, богатые колхозы. И тогда ведь, в 33-м году, не было ни комбайнов, ничего: косили косами, вязали снопы и складывали их. Наворотят скирды немолотого зерна (пшеницы, ржи - током это называлось), а потом обычно привозят машину на паровом двигателе, которая молотит снопы. Скирды эти охранялись и всё такое, но кто-то их поджог. Кто поджог? Сталин, что ли? Я нигде ничего подобного не видел за границей, чтобы вот такой подход у народа был. Кто-то значит появился злобный, которому хотелось сделать хуже. И так уже чувствовалось недоедание, а взяли и подожгли ещё. А там в то время не было пожарных машин. Была одна легковая машина М-1 на весь этот район. А лошадьми пока приехали, всё погибло. И столько людей остались голодными после этого… Кто нанёс этот удар? Что это за человек? Мне кажется, это дрянные люди, которые могут водиться, к сожалению, только в нашей среде.

Теперь вот такое, я помню, в другом селе было. Так общались они, дети у них, то-сё. И тут вдруг приходят к одному из них и идут прямо в клуню. Копают там, вынимают полтонны или тонну зерна и забирают. И потом помню этот разговор, как тот хозяин, у которого забрали зерно, говорил: "То ж оцей Iван, то вiн оце пiдглядав за мною. Я ранком вчора iшов, нiс мiшок зерна до дому, вiн це забачив, пiшов i сказав. I оце вони прийшли, ці хлопцi-комсомольцi, i забрали у мене все зерно". Значит не Сталин же забирал, а забирали свои, местные.

Или вот, например, такое дело: признали его "кулаком", позабирали всё, а самого вместе с детьми в Сибирь отправили. И что же у них кулацкого было? Они уже потом, я помню, вернулись оттуда, и мы беседовали: "Ось, подивiться: у всiх хати пiд стрiхою (это солома или камыш), а у нас i ще там в де-яких людей хати пiд бляхою (то есть в железе)". Вот это уже было признаком того, что они "кулаки". А они не были, собственно говоря, "кулаками". Но тем не менее пришли и всё у них позабирали. И кто? Местные забирали. У нас люди привыкли, к сожалению, друг друга топить. Не помогать, а наоборот.

Анекдот, между прочим существует такой, расскажу тоже. Человек попал в ад и смотрит, какая деятельность там происходит: в казанах варятся представители разных национальностей. Вот, смотрит, один казан открыт, оттуда люди в смоле выскакивают, убегают, прибегают и с улыбкой обратно в котёл. -"Это кто такие?" - спрашивает. -"Это русские". -"А куда ж они бегают?". -"А тут рядом есть кабачок один, им по сто пятьдесят грамм наливают - выпил и сюда довольный". Ведут его дальше, там ещё один котёл. Сидят в нём какие-то люди, и котёл открытый. -"А этот вот открытый, так чего никто не вылазит?". -"А мы его не закрываем, потом что тут украинцы сидят: если кто-то один попытается вылезти, его сразу же остальные тянут за задницу обратно и всё". Дальше идут, там котёл с железной сеткой, закручен, замазан, камни наложены. -"Это кто такие?". -"Это евреи". -"А чего же они так закупорены?". -"Только хоть один вылезет - всех остальных тоже вытянет за собой"... 

 

- Первый день войны помните?

 

Конечно. Уже закончили школу, был хороший день такой, тёплый, солнечный, тихий. Мы лежали на траве и рассуждали, что делать нам. Тогда в основном были семилетки. В той школе, где я учился, только-только начали старшие классы вводить: восьмой, девятый и десятый. Но дело в том, что имея даже семилетнее образование и аттестат, можно было работать, к примеру, учителем в младших классах. Ну и потом, с восьмого класса можно было поступать в разные училища - в общем, возможности большие. Я, значит, мыслил себе учёбу дальнейшую, и вдруг смотрим - летят самолёты, советские и вражеские. Завязался бой. Ну, собственно, не бой, а очень быстро сбили два наших самолёта. Их было что-то около девяти штук. Я даже не знаю, каких. Это были не истребители и не бомбардировщики, потому что мы потом рассматривали там остатки...

 

- А немцев сколько было?

 

По-моему, три истребителя. Это даже было после того, как мы услышали по радио об объявлении войны. Тогда ведь радио какое было? Вот эти громкоговорители были установлены на улицах, и в 11 часов 22-го числа в июне месяце состоялось выступление Молотова, который сказал, что на нас напала без предъявления войны Германия гитлеровская. И после этого выступления вот этот бой был. Ну и тут началось всё. Наши войска тогда передвигались то в одну сторону, то в другую. И танки там были, и бронемашины, и пехота, и конница. Они как-то курсировали вдоль Днестра: одни на Балту двигались, другие на Первомайск. Чтобы такие сражения были - мы этого не замечали. Но слышали, что там идёт борьба. Тётя стала в госпитале работать, ей звание присвоили: капитана сразу дали. Раненых много было, больница целиком перешла на это дело.

А потом появились уже вражеские войска. Первыми вошли румыны: они шли рядами такими, вооружённые. Между прочим, дождь шёл как раз, и они были в палатках. Где-то там шли бои, слышна была стрельба, не очень резкая. Оказывается, это оставались наши части, и шло сражение какое-то. И часть там попала в плен, часть погибла, а часть отошла куда-то. Потом, когда всё утихло, мы с ребятами пошли и посмотрели, что там осталось много оружия: пулемёты (ручные и станковые "Максимы"), винтовки и даже пушки 45-миллиметровые. А мы же комсомольцами были, преданными своей стране. Мы так посмотрели на всё это дело, друг на друга, и решили, что будет борьба, и мы тоже будем бороться. У меня друзья были: Думанский Ваня, Коноплёв и так далее - вместе учились в школе. И мы по ночам это оружие затаскивали и прятали, где только можно. Ну, в основном на природе: были неподалёку глинища такие - там, значит, зарывали его. Пушки вот эти выкатили, а рядом лесок был и два пруда - так мы утопили их в этих прудах. Вот так.

 

- А немцы в селе вашем остановились или нет?

 

Нет, первые не останавливались. Они шли. Причём вот так шли: румыны, потом венгры ехали, а потом немцы. Те вообще красавцы: воротнички, всё это дело, в субботу и воскресенье они не воюют, "мундгармоника" у каждого (*губная гармошка). Играют, выпивают, шоколад едят и всё такое. На остальных своих союзников они так смотрели... Итальянцы - те тоже машинами ехали. Ну, тех в основном девочки интересовали: "Сеньорина-а-а!" - орали (*смеётся).

 

- А к местному населению все эти вышеперечисленные как относились? Были случаи проявления жестокости?

 

Ну, первое время не было этого заметно особенно. Сама по себе война, конечно - это разрушения, гибель и прочее такое. А так, буквально, если в первые дни чтобы шли и расстреляли кого-то - я такого не помню. Но потом, когда они, скажем, начали забирать в Германию на работу (это уже в конце 41-го года, или даже не в конце, а с октября месяца где-то), то началось, да. Ну, безусловно, проявлялись и случаи какого-то саботажа, и, так сказать, действия, направленного против этих оккупантов. И они уже начали тогда расправляться. Начали искать активистов, коммунистов, комсомольцев. Между прочим, я тоже пострадал солидно. Мы шли с товарищем и встретили группу то ли румын, то ли венгров - я даже не знаю. (Кстати, венгры тоже отвратительные были). Мы поздоровались и считаем, что всё нормально. А они подзывают нас, и один из них мне говорит: "Чё ты эту фуражку носишь?" - я не помню, что у меня было на голове такое. Говорит: "Ты, видно, комсомолец. Если встречаешь нас, ты должен снять шапку и низко покланяться. А ты шапку не снял, не покланялся, и в шапке приветствуешь нас, мерзавец такой". И надо сказать, что сзади, сюда вот, меня ударил прикладом. И как ударил? У них же приклады оббиты металлом - так я даже сознание потерял.

 

- Он на русском говорил, что ли?  

 

Да, на ломаном. Между прочим, некоторые из них и чисто говорили по-русски. Это те, кто в румынской и венгерской армии были, а жителями они являлись Черновицкой области, Ивано-Франковской и так дальше. Там, помню, Василий был - он чисто по-русски говорил. Я просто удивился, спрашиваю: "Вася, откуда у тебя такой разговор?". А это вот русины были.

Такая картина ещё наблюдалась: здоровые мужики-резервисты наши, в возрасте около сорока лет приблизительно, не хотели воевать. Кидали оружие и сдавались - было такое. В основном воевали молодые. А те разбегались кто куда. Старались, конечно, попасть куда-нибудь, где женщины остались без мужей. Муж погиб, она сама хозяйство ведёт, так он под юбку к ней спрятался. А немцы начали их тянуть в лагерь военнопленных, заставлять что-то делать там, посылать в Германию. Короче говоря, появились такие притеснения, и эти люди стали тогда идти в партизаны. Создался партизанский отряд и в нашем Савранском лесу. Назывался он "Буревестник". И надо сказать, что этому "Буревестнику" то оружие, которое мы прятали вместе с товарищами, здорово помогло. Местное население, конечно, знало обо всём, и были такие, кто предателями являлся. Появилась так называемая "фельджандармери" - полевая жандармерия. И особенно девицы там были такие, уже не первой молодости. Они с этими солдатами якшались и рассказали, что мы занимаемся тем-то и тем-то. И нас конечно бы уничтожили, но мы сбежали.

 

- Вы тогда в каком селе находились?

 

Тогда мы были недалеко от Кривого Озера, в селе Гедвилово. А потом перемещались и в другие места.

 

- Вас предупредил кто-то?

 

Да, предупредили: были и такие люди. И мы, значит, смылись. Всячески спасались от этого дела...

Затем мы попали в село Бобрик. А тут итальянцы появились. Солдат там не так много было: их где-то потрепали, и сюда они как бы на отдых прибыли. Воевать они не хотели: карабины свои, маленькие такие, забрасывали, и только смотрят, где потанцевать, попеть и с девочками пошушукаться. Нас там нескольких привлекли к погрузке зерна. Зерно забирали из окрестных сёл, привозили на станцию и грузили на машины. А потом эти машины с итальянцами направились куда-то в Ростов. Лично я с одним из водителей, итальянцем, в хороших отношениях был, и поехал с ним аж туда, на "Голубую линию", на Кубань. Там у нас родственники жили - это станица Лабинская на реке Лабе (приток Кубани). Я туда добрался, связался с этими родственниками - они царствовали там буквально в этих плавнях. Потом добрался туда, где ещё одни родственники жили - это станица Кагальницкая. А потом оттуда меня призвали в армию. Это уже было начало 43-го года. Призвали в Лабинском военкомате и направили в училище: Челябинская область, город Чебаркуль. Там воинские училища располагались. Нам говорили, что года полтора-два мы поучимся, а потом нам присвоят звания офицеров, и дальше уже будет в зависимости от обстановки. Ну, интересно там было, в этом Чебаркуле...

 

- Кормили как в училище?

 

Неважно, я бы сказал. На фронте - там хорошо. А в училище рыбу варёную частенько давали, просто кусками. Хлеба, по-моему, восемьсот грамм в сутки норма была ("ворошиловская" она называлась). Каши разные крупяные. Жареного там ничего мы не получали никогда. Солдатское питание было только варёным.

 

- А американская еда была?

 

Да. Сосиски в банках были, тушёнка в большом количестве. Но наша нам нравилась больше, она более пряная такая.

 

- Каким боевым навыкам вас там обучали?

 

Прежде всего - это навыки бойца: маршировка, штыковой бой и так дальше. Стрельба из всех видов оружия: винтовка, пулемёт, и, поскольку это было артиллерийское училище, то мы из пушек 45-миллиметровых стреляли.

 

- Распорядок дня помните?

 

Конечно. Подъём уром, сразу выскакиваем на физзарядку - зима же, холодно (это как раз в то время, когда в Сталинграде решались события). А у нас старшина был, сибиряк такой. И вот, помню, взяли мы с собой всё, что он сказал, и побежали. Прибегаем на реку - там вода замёрзшая и снег. -"Вот тут долбить" - говорит. Начали долбить, сделали воронку большую, стали брать воду по его команде и этой водой мыться до пояса. Вёдра у нас были не металлические, а брезентовые такие. Потом опять физзарядка и бегом. Прибежали в казарму. А у меня же дома всё-таки врачи были. Я наслушался всего этого дела, и сам, бывало, тоже чем-то болел - знал, что существует такая вот чахотка скоротечная (туберкулёз). Думаю: "Ты посмотри, этот старшина - враг народа. Он нас, молодёжь непривычную к этим сибирским холодам, заставил раздеться, холодной водой умываться. Значит надо ожидать вот этого туберкулёза и гибели". Кашлянул, посмотрел - крови пока не заметно. А я знал, что основной признак - это когда кровь появляется. Температуры вроде тоже нет. Я товарищей своих спрашиваю: "Как вы себя чувствуете?". -"Да ничего". -"Не кашляешь?". -"Нет". Другой: "А я кашляю". -"А ты плюнь, посмотри"... (*Смеётся). Короче говоря, такое было. Но потом я понял, что этот старшина сделал великое дело: он закалил нас. На фронте мы ложились спать просто так, на мёрзлую землю. Разделись до гимнастёрки, легли на бочок, плотненько друг к другу прижались, кто-то прикрыл фуфайками да шинелями, и всё. 

 

- А на землю клали что-то?

 

Листьев каких-то немножко. Мы же обычно останавливались в посадке какой-нибудь. За всё время пребывания на фронте в зимний период единичные случаи были, чтобы в помещении пришлось ночевать. А так - в полевых условиях всё...

«Так я выглядел, когда становился военным человеком (42-43 год)»

В училище нас до офицерского состояния не доучили. Кончилась Сталинградская битва, и немцы решили расправиться с Красной армией на Курской дуге. Мы прибыли туда где-то 30-го июня 43-го года и расположились со своим противотанковым орудием недалеко от Прохоровки. Я был в качестве наводчика.

 

- Я слышал, что расчёты 45-миллиметровых пушек называли в то время "прощай, Родина".

 

Говорили, да. Дело в том, что нашей задачей было не допустить того, чтобы танки вражеские прорвались и давили нашу пехоту. Таким образом, мы должны были находиться в одних рядах с пехотой, а иногда даже и впереди неё. И кроме того, нашей задачей было уничтожение огневых гнёзд. Наблюдаем, где пулемёт какой, где орудие, где ещё что такое. И тут дуэль определённая, кто кого. И вот эти все условия вели к тому, что большие потери были среди артиллерии противотанковой. Прибывают люди: с кем-то мы ещё не познакомились хорошо, не узнали, как его зовут, а тут вдруг какая-то потасовка, и его уже нет - убит. И во всех отношениях мы довольно беззащитны. Ночью уставшие все, залезем в земляночки, а часовой уснёт - молодые ребята же. А немцы проберутся и поубивают всех, гранатами забросают. Это так говорили нам всё время: "Та-а, немцы - это ерунда, с ними мы расправимся очень просто". А они очень хорошие солдаты, исполнительные... Да, так вот, почувствовали мы уязвимость свою и решили между собой обсудить вопрос: "Что нам делать? Как нам выдержать всё это?". Если будешь плохо воевать, то тебя убьют: или враги, или, чего доброго, и свои могут, потому что ответственность надо же тоже нести за свои действия. А, собственно говоря, кто ответственный? Возраст у нас по девятнадцать лет, а кому ещё и не исполнилось девятнадцати. Реже кому за двадцать было. И вот, мы пришли к такому выводу, что мы сами свою судьбу должны решать. Нужно быть фронтовыми волками: всё уметь, всем пользоваться, и это нас спасёт. Орудия свои мы стали маскировать. Наделали специальных погремушек, чтобы если там, на расстоянии, кто-то будет лезть (а немцы часто разведку боем проводили), то нам подастся сигнал. А если есть сигнал, значит мы должны стрелять.

 

- Первый бой помните? Как с немцами столкнулись впервые.

 

Вот я же начал рассказывать, что где-то 30-го июня мы приехали в часть. С нами ехала масса молодёжи: из Баку, из училища пехотного, откуда-то со Средней Азии погранвойска - короче говоря, стягивали всех, нужны были силы. И, вот, нас тоже туда привезли. Выдали нам оружие, орудие дали и на передовую - это было уже 3-го июля. Передвигались только в ночное время. 4-го июля мы окапывались, занимали позицию, а 5-го начался бой. До этого были какие-то стычки, но то другое. А вот это был первый бой. И надо сказать, что он мне запомнился тем, что 5-е июля - это мой день рождения. Я так, помню, подумал, что в этот день я родился и в этот день меня, наверное, не станет…

Мы усиленно окапывались, чувствовалась напряжёнка. Нам сказали вырыть две огневые позиции: основную и запасную. И тут, значит, что получилось? Немцы собирались начать наступление, а нашим, по всей видимости, это стало известно, и они всё предусмотрели. Немцы приготовились к наступлению в 6 часов утра, а наши на два часа раньше начали артподготовку по их позициям. Там и РСы были ("Катюши" так называемые), и много чего другого. И ровно в 4 утра вот это "поздравление" с днём рождения мне последовало (*смеётся). Два часа молотили, всё там горело буквально. Потом артподготовка прекратилась, но немцы тем не менее своё намерение собирались выполнить.

И вот, мы услышали гул танков. Он всё нарастал, и в конце концов они появились на горизонте. Но прошли немножко стороной от нас, мы по ним огня не вели. А рядом была ложбинка, и по этой ложбинке стали двигаться немецкие бронетранспортёры с пехотой. Я по одному ударил бронебойным снарядом, он сразу же остановился и прекратил движение. Оттуда выскочили человек двенадцать, наверное, солдат вооружённых, их обстреляли из пулемётов, они развернулись и отошли. Лежать остались двое или трое убитых, и на этом всё затихло. Нам стало интересно, что же произошло с этим транспортёром. Мы туда отправились втроём, с нами ещё два пехотинца, нашли там нескольких убитых, и раненый там ещё был (его куда-то забрали). Оказалось, я попал в этот вал, который колёса вращает (кардан, кажется), и перебил его. Мы там пошерудили, нашли сигареты - они хорошие у немцев, да. Печенье - небольшое такое, сладенькое. Оружие какое-то: пистолеты и прочее. Вот такой эпизод. Это первый.

А потом, через некоторое время, на нас полезли уже те, которые стороной прошли. Им там дали отпор, они вернулись сюда и с той стороны уже на нас попёрли. Ну, тут, конечно, стрелять из пушки по танкам сложное дело, серьёзное. И расстояние же надо выбрать правильное. Начинать можно метров с пятисот. Но самый, мне казалось, лучший результат - это где-то с трёхсот метров, потому что дальше он уже быстро накатывается и тяжело попасть. В общем, мы с соседним орудием подбили несколько танков. Пехоту обстреливали из пулемётов. Нам, между прочим, не положены были пулемёты, но уже тогда мы себе завели пулемётик ручной. А дальше у нас появились и другие виды вооружения: очень хороший был немецкий пулемёт "МГ" и автоматы.

 

- Сколько человек у вас в расчёте было?

 

Семь. Ну, это с теми, кто подвозил снаряды. Два заряжающих, три подносчика - они же помогают в защите пушки от каких-то угроз. У нас орудие на конной тяге было. Четыре лошадки, небольшие такие, но работящие. Их жалели больше, чем себя. Мы если позицию занимаем, то ищем овраг. В овраге их распрягаем, смотрим, чтобы им там было уютно, хорошо и сена хватало, а пушки катим дальше на место сами, потому что лошадей могут убить. И каким образом это делалось? Были у нас такие шлеи прочные из брезента, к ним кольца приделаны на цепи, а на станинах орудия и на лафете крючки имелись. Это кольцо кидаешь на крючок, запрягаешься сам как лошадь и тащишь пушку. Пехота если там есть благоразумная и отзывчивая - тоже помогут выдвинуть орудие вперед.

 

- Что в ваши обязанности, как наводчика, входило?

 

Моя обязанность - это прицелиться прежде всего. В лафете отверстие есть, и там прицел. Я смотрю через этот прицел (а иногда приходилось и прямо через ствол целиться). В ствол посмотрел, зарядил снаряд. Снаряды у нас самые разнообразные были: бронебойные, зажигательные, подкалиберные (это вообще страшная вещь), фугасные. И была у нас картечь. Не путать со шрапнелью. Шрапнель - это в воздухе снаряд разрывается и таким вот образом осколками поражает цель. А картечь - это как из гладкоствольного ружья стреляешь дробью. Эта картечь ужасно косит: по пехоте если драбалызнешь несколько раз... 

Потери были большие. Но благодаря тем действиям, про которые я говорил, что мы очень тщательно маскировали огневые позиции, продумывали ходы сообщений и здорово укреплялись, нас ликвидировать было очень трудно. У нас и гранаты были, причём немецкие тоже. Наша граната, она просто как консервная баночка: выдёргиваешь кольцо и бросаешь. Но её как-то и бросать неудобно, и она летит недалеко. А немецкая - такая же самая фактически, но ручка у неё длинная деревянная. Внизу на ручке крышечка такая, как пробка. Она откручивается, и к ней прикреплён шнур - это запал. Берёшь эту гранату - тут открутил, здесь выдернул - и бросаешь. Она очень далеко летит благодаря своим свойствам. И потом, так она устроена, что она не сразу взрывается - можно успеть её отбросить обратно. Мы когда стояли в обороне на Одере, так там было такое место, что расстояние между нашими траншеями и немецкими достигало где-то метров тридцать, не больше. Так что если сильно швырнул гранату, то она перелетает через траншею. И они иногда успевали её взять и откинуть обратно.

 

- Вы тоже так кидали?

 

Не-не-не, это риск большой. Я, например, не любитель был. Да и все товарищи, которые рядом со мной там находились, они глупо себя не вели. На войне надо быть осторожным. Те, кто излишне храбрились - погибали ни за что. Вот, например, я всем говорю: "Посмотрите, нас подстерегает снайпер. Будьте очень осторожны. Я вам сейчас продемонстрирую". Беру, значит, шапку на штык, поднимаю, и сразу уже дырка есть. Говорю: "Вот, видите? Будет с каждым, кто вот так высунется". И тем не менее, один из пареньков (мы недалеко выкопали яму для естественных надобностей, но в достаточной степени не углубили её), он утром пошёл, снял штаны, сел там, и его прямо в лоб снайпер уложил. Я потом изучал это дело: у него получилось так, что часть головы была выше бруствера. Хороший паренёк, но глупо погиб. Значит, вот такого допускать нельзя: если погибаешь, то только уже когда выхода нет.

Я, между прочим, наловчился стрелять из пистолета. На передке у пушки есть такой ящик, в котором и снаряды, и другое имущество содержится. Так я туда кидал трофейные пистолеты немецкие. Мы ведь первыми шли фактически (пехота и мы тоже), ну и забирали у пленных пистолеты. Там были и "парабеллумы", и "вальтеры" - всё, что хочешь. И только где-то остановимся, я там повешу кусочек сахара, там коробочку от спичек, и - бац, бац, бац. И если я первым стреляю, то уже гарантия, что противник в меня не выстрелит, он будет пристреленный. Но жалко иногда становилось, и из-за этого я однажды пострадал. Шёл уличный бой, я выскочил с пистолетом из-за угла, а тут немец. Я воздержался от стрельбы, думаю: "В плен возьму". А он выстрелил прямо в меня. Вот тут прошла пуля, и был сосуд повреждён. Я на улице находился, а наши ребята уже проникли на верхний этаж и видели всю эту картину. Видели, что тут я нахожусь, что у меня ранение, а тут немец стоит, и мы друг друга подстерегаем. Я слышу, как он дышит, он слышит, как я дышу - тут же бегом всё делалось. И я знаю, что если я услышу, как он повернётся уходить - я сразу выскочу и выстрелю в него. А если он услышит, что ухожу я - он со мной так же поступит. Ребята это дело увидели сверху и в него, значит, пальнули. Кричат мне: "Он готов!". Это было уже в Германии...

Кроме того, мы при себе имели и ещё одно оружие немецкое, называлось оно "панцерфауст". Трубка такая, вот такой длины приблизительно, и она нафарширована - ну, типа ракетного действия. Берёшь её таким вот образом, прицеливаешься - тут планка на сто двадцать и на восемьдесят метров. И снаряд так устроен, что как только касается чего-либо - сразу получается взрыв. Я расскажу, как мы в первый раз добыли эти панцефаусты и решили потренироваться. Это было в Белоруссии. Захотели мы, значит, рыбы и пошли к какому-то водоёму. Рыбу мы обычно глушили гранатами: "лимонку" оборонительную взял, вытянул кольцо, кинул - она тонет быстро, на дне взрывается, и рыба всплывает. А у панцерфауста же удар ещё более сильный. И я думаю: "Тут если запустим, то рыбы, наверное, пуда два будет". Мы встали на берегу (берег довольно высокий), я взял это дело, прицелился, нажал - бац! Этот снаряд медленно летит, его даже можно увидеть. И мне показалось, что он ещё даже не коснулся воды, и как драбалызнет - мы перекинулись вверх ногами от ударной волны. Одному товарищу ухо осколком посекло, всех оглушило здорово. Тут мы заволновались, потому что могли за это понести наказание. Это было примером того, что может произойти, когда ещё не хорошо знаком с чем-то.

Были у нас и противотанковые гранаты. С ними связан случай на Курско-Орловской. Я не видел этого, но товарищи рассказали. Танки немецкие пошли, а тут расчёт орудийный стоял. И один из ребят (по-моему, командир орудия или наводчик) бросал гранату. Он вот так её откинул, чтобы бросить, а она дотронулась до чего-то и взорвалась. И почти весь расчёт погиб, а кто-то остался ранен и вот это рассказал.

 

- Я вижу у вас нашивки за ранения. Расскажете?

 

Да. Вот эта чёрная полосочка - это контузия, жёлтая - это тяжёлое ранение, а красная - лёгкое. У меня осколки ещё вон торчат в ноге и в костях, мне делали снимок (*засучивает штанину на левой ноге).

 

- Можно?

 

Пожалуйста.

 

- (*Щупаю ногу и отчётливо ощущаю под кожей кусок металла). Ого, ничего себе...

 

Как это получилось? Мы вели бой и перешли как бы сами в наступление. Пехота немножко продвинулась вперёд, мы взяли нашу пушку и стали тащить её следом. Протащили и на открытую позицию просто поставили. Стали готовить её к стрельбе: развернули, станины укрепили, а немец заметил, сволочь, и обстрелял из этого, как оно называлось? Ну, такое самоходное орудие...

 

- "Фердинанд"?

 

Да-да-да, "Фердинанд". Ха-ха-ха. Это мерзость такая, что вот, буквально, смотришь - вспышка, и моментально уже взрыв здесь. Зрение у меня было отличное, и я их обычно замечал: только пошевелится где-то что-то - я уже знаю, что это он там, и уже начеку. А тут он первым выстрелил, ещё мы пушку не развернули.

 

- А ваша пушка вообще брала "Фердинанды"?

 

Да, а чё? Брала. Особенно, если в борт. Осложнение только с лобовой бронёй бывало. А если по гусеницам или по бортовой части, то всё это поджигалось. И вот, я разворачиваю пушку, собираюсь стрелять и вдруг чувствую, как в сапогах чавкает что-то. Думаю: "Что это может быть?". И состояние такое, что не чувствовал я боли никакой, а только как будто палкой ударили по ногам и по спине. (Оказывается, у меня множественное ранение было: и в позвоночник осколки попали, и в шею). И надо огонь вести, но не клеится что-то у меня, не получается. Смотрю вот так на солнце, а оно превращается в месяц. Я его перестаю видеть. Потом вообще потемнело в глазах, и я упал...

Полежал какое-то время, потом открыл глаза - посветлело. И страшно мне захотелось пить, помню. Там ещё несколько ребят были ранены тоже, и надо сказать, что пушка повреждена была. Это мы, конечно, оплошность сделали, что высунулись... Да, и что же пить? Рядом какие-то лужицы (недалеко, видно, скотник был и колодец какой-то), а там зелёное что-то плавает. Я говорю: "Пить хочу". -"А что же тебе дать? Там такая вот дрянь". Я говорю: "Пускай, лишь бы вода - любая". Они чем-то зачерпнули, я напился этого, сколько мог - опять немножко светлее в глазах стало: большая кровопотеря. Тут бой затих, санитары вытащили меня и в госпиталь поволокли. Там врач подходит, посмотрел - я с закрытыми глазами лежу, вот эта зелёная дрянь на губах, скользкая, как водоросли - и, помню, говорит: "Этого можно списывать. У него, видно, кишечник". А я ему: "Ничего подобного, живот у меня целый". -"О-о-о!". Забрали меня, там обработка хирургическая, всё такое... Это тяжёлое ранение.

 

- А контузия?

 

Контузия - это в Белоруссии одну сопочку мы заняли. Она очень немцам нужна была, и они собирались её у нас забрать опять. И что? Решили авиацией подействовать: налетели "штукас" эти - "Юнкерс-87".

 

- "Лаптёжники"?

 

Я не помню, чтобы их так называли. Они пикирующие: уходят в пике, и прицельное бомбометание у них. Там они понемножку сбрасывали кроме бомб ещё и бочки с дырками. Эти бочки визжат - шум такой, что можно обделаться от страха, ха-ха. И вот, они налетали девятками: девятка отбомбит и уходит, девятка отбомбит и уходит. Пока одни отбомбятся, другие уже опять возвращаются. И перемесили там всё вдоль и поперёк. Ребята говорят, что при моём росте я летел на высоте где-то метров пяти. И потом меня засыпало землёй. Помню только, что я пришёл в себя, как-то выцарапался из-под этой земли и так смотрю: "Ох, боже мой, это что ж такое? Я один, видно, остался. Никого больше нет"... Потом затихло вроде, уже перестали бомбить. Смотрю: выкарабкивается один, второй, третий. Там в блиндаж кто-то успел залезть - тоже живой остался...

 

- А лёгкое ранение вы как получили?

 

Лёгкое ранение - это гранатой кинул в меня немец. Граната взорвалась, и сюда вот попало, в левую ногу с внутренней стороны. Тут до сих пор ещё осколки сидят.

 

- Орденом Славы вас за что наградили? Его ведь не так просто было получить.

 

Да, ордена ни за что не давали. Солдат, он для того и существует, чтобы воевать и безо всяких там защищать, погибать. Вот, смотрю, к нам прибыло пополнение. Ещё не узнали, как его зовут (кто говорит, что Ваня, кто говорит, что Коля), а его уже нет, погиб он. Так вот, очень многие делали что-то полезное и проявляли героизм, но никаких наград не имели. Для того, чтобы солдату получить награду, ему нужно выполнить больше, чем положено. Вот так. А положено ему очень многое.

 

- Ну то есть вас наградили за конкретный подвиг или это после какой-то операции выборочно награждали?

 

Скажем так, за количество подбитых машин. Не всё учитывалось, что я подбил, но по моим подсчётам я подбил где-то семь танков. А то, что мне посчитали - это четыре. Ну, конечно, ещё броневики, машины, солдаты и всё остальное.

 

- После тяжёлого ранения вы снова вернулись в свою часть?

 

Да. Это был 226-й гвардейский стрелковый Лодзинский Краснознамённый ордена Суворова полк.

 

- Много среди вас оставалось тех, кто воевал с 41-го года?

 

Единицы буквально…

1944 год

Несколько концлагерей я освобождал. Первый - Майданек, это возле Люблина. Дело было в 44-м году, летом. Ну, картина, конечно, там страшная, как и во всех концлагерях. Чем они занимались? Из людей удобрения делали - в мешках стояли. Отдельно волосы - из них тоже что-то изготавливали. Кожу также снимали для целей определённых. Массовые убийства, спаливания...

Потом освобождение Варшавы было 14-го января 45-го года и наступление на Германию уже окончательное - Висло-Одерская операция. 14-го января мы начали вот это освобождение Варшавы, а 17-го закончили и двинулись дальше на запад. Причём уже научились воевать от и до: немцев, так сказать, уважали, но не боялись, как это раньше было. Мы шли вперёд, а те, что оставались сзади (сколько их там: тысяча, десять тысяч, пятьдесят тысяч), с ними мы разделывались потом. Вот в Минске осталось что-то около семидесяти или восьмидесяти тысяч. И в Бреславле, и в Кракове тоже, а мы - вперёд, и всё.

Участвовал я и в освобождении Освенцима, где отец Ющенко сидел. Это было после того, как 17-го января 45-го года мы освободили Варшаву и двинулись на запад. Снег, мороз, мы встали в какой-то посадке, там что-то ели. И тут наши танки идут: около двенадцати или четырнадцати штук. Подошли, остановились, из одного танка вылез такой кряжистый, невысокого роста майор или подполковник и говорит, мол, в тридцати с чем-то километрах находится концлагерь Освенцим, и они получили распоряжение помочь его освободить. -"Но ведь я не могу помочь, потому что у меня нет на броне никого". Танк тогда чувствует себя хорошо и более эффективен, когда на броне есть люди. Эти люди, во-первых, ведут обстрел, во-вторых - наблюдение. Если увидят, что где-то пулемёт строчит - выстрелят туда трассирующей пулей. И уже танкист заметит и из пулемёта обстреляет, снаряд пошлёт и так далее. Майор этот говорит комбату нашему: "У меня на броне были солдаты, но сейчас никого не осталось. Дай мне стрелков, потом они присоединятся к вам". А у нас как раз с пушкой поломка была. Мы сели и отправились с танкистами. Двигались часа полтора. Подошли к Освенциму - там пост: домик деревянный и шлагбаум. И немец стоит в ботах соломенных, греет ноги. Наш танкист прямо на шлагбаум наехал, раздавил, а тот орёт: "Ду бист ферюкт! Вас махст ду!?". ("Ты сумасшедший! Что ты делаешь!?"). Ну, я ему ответил: "Етц ауфхенген!" ("сейчас повесим") - что и сделали.

 

- Повесили его?

 

Конечно. Дальше сразу начали наводить порядок в лагере. На сторожевых башнях ещё кто-то был - их тоже пустили в расход. Потом подошла ещё какая-то стрелковая часть со стороны 1-го Украинского фронта. И тут посмотрели мы, что там творится... Боже мой, ужас! Какой у них вид был, у этих узников... Мы пооткрывали все запоры, они вылезают - скелеты одни. Я видел всё то, что фашисты применяли для истязания заключённых. Повозка огромная, камнями гружённая - заставляли возить её. И нам сказали, что некоторое количество узников было отправлено под эсэсовской охраной по шоссе на город Ченстохов. Это большой промышленный центр в Польше. Между прочим, довольно активные бои там проходили. Так вот, этих эсэсовцев мы догнали аж на окраине Ченстохова, и там освободили ещё часть узников. Эсэсовцев почти всех уничтожили. Единицы, может быть, где-то спрятались...

Так, поговорим о фронте и кулинарии. Когда мы стояли в обороне на Висле, то, конечно, были периоды такие, что недоедали. Молодёжь - всё время чего-то хочется. Посъедали всё, что у нас было: каши всякие и прочее. Готовили как? Блиндаж был такой, типа земляночки, сверху ветки, доски какие-то, их прикрыли землёй, и печку там сделали. Но вот топить чем - уже грешили немного, потому что использовали иногда даже ящики от снарядов (хотя нельзя было, их полагалось сдавать). Они сухие, из ёлки и сосны, и горели без дыма. А неподалёку от нас артиллерия 76-миллиметровая располагалась. У них сначала были такие же небольшие лошади, как и у нас, а потом они поменяли их на немецких тяжеловозов. Приходилось видеть? Это очень большие кони, копыта у них огромные, но они почти не бегают, а только вот так идут. Но тяговая сила колоссальная. И вот, мы узнали, что одного такого коня во время обстрела убило. А мы ведь тоже к артиллерии относимся противотанковой, значит можно пойти и достать мяса там. Ребята спрашивают: "Кто пойдёт?". Выбрали меня и ещё одного. Ну, видимо считали, что я мог это увереннее сделать: переговорить, достать, убедить и так далее.

Пришли мы на место - там комбат (капитан). Спрашиваем: "У вас тут коня недавно убило? Мы тоже артиллеристы, нам бы мяса". Тот отвечает: "Да куда там, моментально всё слопали. Тут же столько народа, а кухни нет". (Кухню, оказывается, разбили во время артналёта). -"Ну не может быть такого. Сколько там нам надо? Нас два расчёта каких-то всего". (Тогда кто-то выбыл, и нас человек двенадцать оставалось). Тот опять: "Да я бы дал вам! Что же я, пожалел бы? Ну нету, нету ничего!". Я спрашиваю: "А где его разделывали?". -"А вон там, в овраге". Говорю: "Ну, может, кишки какие-то остались, железы?". -"Да, может быть". -"Ну ладно". Пошли мы туда и смотрим: действительно, там притрусило всё уже (это был январь 45-го, 6-е или 7-е число, по-моему), но видно, что разделывали. Шкура валяется, кишки, ещё что-то. И я смотрю - да, вот это самое "дело" лежит с одним яйцом. Мы так друг на друга посмотрели и кинули в мешок...

Возвращаемся к своим, все спрашивают: "Ну что? Где? Давай-давай! Будем варить". -"Что ты будешь варить? Нечего варить". -"Как?! Коня такого, понимаешь ли, убило, а вы не могли чего-нибудь прихватить? Кости какие-то, мозг повыбивать. Топор нужно было взять с собой". Я говорю: "Да есть у нас и топор, и всё остальное - не было ни костей, ничего". -"Да ну… Всё, больше вы не пользуетесь авторитетом". Говорим: "Ну, между прочим, кое-чего мы там всё-таки нашли". Достаём, все так посмотрели: "А это съедобное?". -"Ну давайте попробуем". Порезали меленько совсем, разделили, по-моему, на шесть котелков (один котелок на двоих), засыпали туда мясо, потом добавили то, что оставалось (крупу какую-то и прочее), ну и вот это яйцо. Варили часов десять, наверное. И сделали суп.

 

- Ну и как, нормальным он получился?

 

Да-а, прелесть просто. Ничего вкуснее мы не ели. Понимаешь, холодно ведь. Очень часто не успевали приготовить поесть. Кормили два раза в день: утром туда с термосами являешься, берёшь что-то (часов в пять-шесть, не позже), и вечером какой-то чай, каша (уже часов в десять). А всё остальное время в этих траншеях, в окопах своих. Холод, мороз, молодые - чёрта бы съел, наверное. Правда, консервы получали (и американские, и наши), но тоже не мешало бы побольше. А тут смотришь, поляк этот: живёт богатейшим образом, у него десятки коров, свиньи и всё прочее. И нет чтобы сам подумал о том, чтобы нам привезти что-то поесть. Если так у него прийти забрать, то действительно могут расстрелять - он пожалуется. А уже если какой-нибудь фокус провернуть, то другое дело. У нас хорошие были костюмы из английской шерсти - из Ирана мы получали. Шинели добротные, свитеры - у офицеров особенно. Ну, и нам тоже кое-чего доставалось. Обувь была: ботинки, сапоги с подошвой тёплой. Вот, а командир - тоже ведь солдат. И, значит, заходим к поляку этому: "Тебе нужны ботинки и свитер?" - допустим. (А так попроси у этого поляка сала кусок или ещё что-нибудь: "Нитс нима, пшисько герман забрав" ("ничего нет, всё забрал немец"). -"А где у тебя туалет?". -"Нет, нима, герман пшисько съев" - туалет съел, ага...). Тот: "Да-да-да, варто". -"Ну давай килограмм сала, две буханки хлеба, биндер (это водка их) - вот это отдаёшь и забирай". Он сразу к жене своей, принёс, отдал. Оказывается, у него всё есть: и сало, и хлеб, и колбаса. Мы уходим. Только вышли, сразу заскакивают другие наши товарищи с повязками - патруль. -"К вам заходили только что? Что они принесли? Потому что они будут наказаны, но учтите, что это военное имущество, вы его не имели права брать, значит вас тоже будет трибунал рассматривать". А что он сказать может? Как бы отделаться только. -"Так, ладно, мы это заберём, если хочешь, а если нет, тогда с нами идёшь. Составим акт, и будешь потом с трибуналом разбираться". -"Не-не-не, ничего не надо, забирайте". Таким образом, всё получили обратно и имеем сало, имеем выпивку дополнительную, хлеб. И много эпизодов таких. Мудрые солдатики были...

 

- В Польше к вам мирное население нелояльно относилось, да?

 

Многие очень лояльно относились. В Польше были такие большие поместья, но хозяевами назначили немецких баронов, а те поляки, что были раньше владельцами, они как бы управляющими стали. Так вот, я помню, зашли в одно такое поместье - они сразу зарезали кабанчика, стали что-то готовить, печёнку жарить и прочее. А мы все уставшие, с пушкой, я немножко подмазал её, посмотрел, как она работает, сел в кресло и заснул. Просыпаюсь - боже мой, что делается: я разутый, брюки у меня ватные подкатаны до колен, ноги в миске с тёплой водой, и две красавицы, дочери управляющего, моют мне ноги.

 

- Ни хрена себе.

 

Я обомлел просто. Мне никогда кроме мамы никто не мыл ноги, а тут такая ситуация. Этот пришёл: "Мы хотели, чтобы вам облегчить" - и всё такое. Короче говоря, вот такое отношение было. А бывало, что и похуже.

Между прочим, когда мы украинско-польскую границу преодолели, то некоторые из более старших товарищей, которые воевали ещё в Финскую войну, стали говорить: "Нам надо возвращаться, у нас дети дома, а мы свою Родину уже защитили". Но приехал к нам высокопоставленный человек (генерал армии) и сказал: "Братцы, запомните, что путь ваш домой через Берлин лежит. Значит, думайте не о том, чтоб домой попасть, а думайте о том, чтобы Берлин взять"…

После этого, когда мы уже совершили прорыв на Висле, то захватили одно имение. Там тоже немецкий барон хозяином был, но он удрал. А вместо него поляк какой-то остался. Он спрятался от нас. Коров у него несколько десятков, свиней - больше сотни, наверное. Вот, и каждый стреляет себе кабанчика. Что он с ним сделает, он не думает: сейчас же вот будем двигаться в наступление. Я лично пристрелил свинтуса такого, килограмм на шестьдесят, наверное. Быстренько скомандовал, чтобы помогали - ребята там боевые такие были. Повытаскивали из библиотеки старинные книги всякие, обложили, зажгли, обшмалили его, ножом поскоблили. Я спрашиваю: "В чём его готовить будем?". Воды нет - так снег есть. Посмотрел, а там ванна. Притащили эту ванну сюда, забили её чопом, кинули туда кабанчика этого, снегом засыпали. Всё, что было, поснимали: двери, окна, стулья, кресла - обложили эту ванну и зажгли (такие вещи дорогостоящие, но нам тогда наплевать было). Смотрю - кипит уже. Оно, значит, варилось там где-то с час, не меньше. Потом воды не стало - кабанчик уже жарился там. И тут команда: "Приготовиться к движению!". Что делать? Сразу всё сворачивается, и дальше догонять немцев. А с этим что делать? Пропадёт? Ни в коем случае. Нашли какой-то большой мешок: тут петли, там завязка. Я говорю: "Ну, бог с ним (я всё-таки ответственный в каком-то смысле - командир орудия, ха-ха), кидай сюда его". Один держит, другие кинули этого свинтуса в мешок, ещё и топлёным салом залили. Я почувствовал, что потекло мне аж в сапоги. Но тем не менее холодно, и поэтому быстро всё там схватилось. Пошли.

И появилась у нас вот такая шамовка. А хлеба не было. Где-то какие-то галеты нашли: они часто у немцев попадались, небольшие такие. Как наелись этого мяса, и начался понос. До неимоверности. Мы ведь жира до этого не ели практически (это уже дней двадцать прошло после того, как мы варили вот эту "штуку" конскую), а тут такое мясо жирное - свинина с салом пополам. И пахнет так - каждый по куску такому слопал. Оно застыло уже, так даже просто с куском мешка отрезали и ели. У нас был Ткачук - здоровый такой парень, украинец, откуда-то с Сумской области. Так его настолько разобрало, что он сел просто на станину, штаны опустил и вот так ехал. И дорожка такая тянулась. Я тоже выскакивал, где какая канавка, какое-то дерево. Да и вижу, что все таким же образом всё время спускают штаны. И вот так мы, значит, двигались. Что делать? Тут остановились возле одной посадки, и я смотрю - дуб стоит. Вспомнил, чему дома учили, нарезал веточек сырых целый котелок, снега туда набросал, вскипятил. Получились буквально как чернила. Налил себе три четверти солдатской кружки, выпил и сразу воскрес. И тут я всех начал тоже угощать этим делом.

Между прочим, товарищ у меня там был, Поликарп. Мы с ним просто побратались на фронте: он был наводчиком, и я был наводчиком. Потом он стал командиром орудия, и я тоже стал командиром орудия. Так вот, Полик тоже участвовал в этом и тоже "приболел".

Поликарп

И вот, мы сунулись уже на Берлин. Там Зееловские высоты, преодолеть которые очень сложно было. Потери пошли. Данные такие, наиболее правдивые: у нас потери там достигали пятнадцати тысяч в сутки. Обороняли Берлин, считай, миллион солдат немецких. Причём полмиллиона из них составлял сам гарнизон Берлина, а полмиллиона находились в лесах. Между прочим, если бы кто-нибудь мне сказал, что там, в Германии, такие леса могут быть, я бы никогда не поверил. Юго-восточнее Берлина и немного юго-западнее есть масса лесов, и там были сосредоточены войска. Причём такие, преданные Гитлеру: эсэсовцы, которых привезли откуда-то из Испании, из Франции, из Италии. И вот, мы когда сунулись на Берлин через Зееловские высоты, то большие потери понесли, и безрезультатно всё это было. А тут ещё и сведения такие, что они всё время пополнение получают из так называемой Франкфуртско-Губенской группировки - тоже около полумиллиона солдат там. И мы форсированным маршем, значит, огибаем этот Франкфурт, форсируем опять Одер и врезаемся клином таким: справа Берлин остаётся, его мы тоже осваиваем, и тесним и уничтожаем вот эту группировку, которая здесь. Уже они не могут в Берлин давать подкрепление и сами находятся под прицелом. Там в основном техники уже не было, потому что танки не пройдут по лесам этим. Орудия ещё действие своё осуществляли, потому что они на конной тяге, и по лесам можно перемещаться. Мы постоянно сталкивались с немецкими войсками, и такие вот бои с применением огнестрельного личного оружия всё время происходили. И надо сказать, что пленных маловато брали. Потому как что с ними делать? Так ведь? Таким образом, многих там уничтожали.

 

- До рукопашной доходило?

 

Да, и это бывало.

 

- Приходилось вам один на один с немцем выходить?

 

(*Вздыхает) Да...

 

- Расскажете?

 

Ну, как-нибудь немножко погодя... Я расскажу о другом. Помню, лесистая местность такая и луг довольно большой. Смотрим - какая-то железная дорога, причём узкоколейка. Видно, лес там разрабатывали, вывозили. А рядом домик небольшой. И мы заметили, что там немцы в форме. Мы туда. Их там семь человек оказалось. Молодые ребята, примерно нашего возраста, самому старшему было двадцать четыре. Двое вообще без оружия. А я, между прочим, со школы ещё немецким языком немножко владел, мог объясняться. И спрашиваю их: "Вер зинд зи?" (*кто вы?). Они говорят: "Вир зинд але пионирен". Знаете, что это такое? По-немецки "пионирен" - это род войск, сапёры. И вот они говорят: "Вир керен унс аус урляб". "Урляб" - это отпуск. Они возвращаются из отпуска. Ну, я им сказал: "Вы узнаёте, с кем имеете дело?". -"Да". Говорю: "Так что, как видите, ваша ситуация сложная". А деть их некуда вообще-то. Если их оставить, то кто-то из нас один, а то и двое, должны караулить их, вести куда-то. Так же? Враги ведь. Значит, только вывести, расстрелять, и всё. А в то же время тоже ведь люди. Посмотрел - ребята такие неплохие. Мешки свои они пораскрывали: и вурст есть (*колбаса), и шинка - всё такое. И у меня душа как-то заболела. Поговорил с ними - вреда большого они не нанесли, только то, что связаны, конечно, с немецкой армией. Я так подумал и говорю: "Постараемся, чтобы вы нам полезными были, если сможете". А у нас уже ребята поуставали: тащат на себе миномёты дивизионные, а там и ствол, и плита.

 

- Так вы уже не в артиллерии тогда были?

 

Я был в артиллерии, но это стрелковое подразделение, а мы как бы приданы туда. Был там взвод миномётный, был взвод артиллерийский, ещё какие-то. И нужно тащить вот эту плиту, а она же такая тяжёлая. Я не помню точно, но что-то около семидесяти-восьмидесяти килограмм.

 

- И что, на руках её тащили?

 

На плечах. А пулемёт станковый тоже: один несёт ствол, и туда ещё залита вода. Он же водяного охлаждения, а где воду потом брать? Поэтому налил и уже не выливаешь, хранишь эту воду внутри. Тот несёт казённую часть, другой колёса несёт, тачку эту - тоже согнулся в три погибели. Ребята молодые ведь. А другие несут снаряды, гранаты несут, пароны... Вот, и я говорю: "Так, ребята, стрелять этих не будем". -"Как так? А что мы с ними будем делать?". -"Очень просто. Видите, уже вон некоторые едва-едва ползут? Это будут делать они, немцы будут нести". Я их нагрузил, значит, и говорю им: "Только кто-нибудь в сторону туда-сюда - але шиссен". -"Вир махен гут". Двигаемся дальше таким образом. Потом были стычки небольшие, я присадил их, говорю: "Я наблюдаю за вами".

Затем зашли мы в какое-то село. Там старики жили, немцы (маленькое лесное хозяйство). Я расспросил их, говорю: "Тут немцы были?". -"Да, тут где-то рядом школа фельдфебелей, но они вот только вчера ушли, никого нет". Ребята занялись, кому положено, приготовлением еды (в основном трофейной), и разместились мы в школе. Поели - отдыхать. Такой вот большой класс, там скамейки сдвинули, одни на другие поставили. Я этих немцев посадил вдоль стены, а сам в кресле сел напротив и автомат держу. Смотрю, они подоставали припасы из своих мешков, мне предлагают, угащают. Я говорю: "Нет, я не хочу кушать, я только поел". И уснул.

Спал я недолго, минут пятнадцать, наверное. Проснулся и сразу за автомат - обстановка ведь напряжённая. Они увидели, и говорит мне один: "Руиг, камарад". Товарищ по-немецки - это "геноз", а "камарад" они называли друг друга - это тоже типа "товарищ". Говорит: "Канст ду шляфен ("можешь спать" - значит). Вир махен нихтс шлехтес. Вир зинд але мюден". "Мюден" - уставшие. Ну, думаю, преступление это? Нет, не преступление - всё-таки человечность. Говорю: "Ну хорошо, я спать не буду". А сам вздремнул (*смеётся), поспал. Потом проснулся - они ничего: тоже поели и отдыхали.

После этого они с нами дальше продолжали движение. Потом мы вышли на автостраду, по которой вели колонны пленных немцев. Так, по-моему, четверых отдали туда, а остальные страшно просились, чтобы их оставили у нас. И их оставили. Так потом начались бои, и один погиб в бою, воюя против своих.

 

- В своих, что ли, стрелял??

 

Да, стрелял. Стрелял и погиб. А двое остались. Один из них, по-моему, упросил комбата, мол, тут недалеко его родня, дом, и чтобы его отпустили. И тот его отпустил. А второй, Курт его звали - самый такой разбитной. Механиком он был или ещё кем-то в этом роде. И мы с ним даже как-то сблизились немного: он меня называл Алекс, а я его Курт. И я не заметил, куда он делся, потому что потом начались пертурбации всякие. И появился он совершенно случайно. Мы тогда уже в Веймаре дислоцировались какое-то время. И вдруг трактор едет с двумя прицепами. Водитель меня увидел, остановил трактор, заглушил мотор, подбежал и обнимает так. Я смотрю, а это Курт. В гимнастёрке нашей, без погон, правда. Оказывается, что он как бы вольноопределяющийся, что ли, и работает в нашем подсобном хозяйстве. Хозяйство это находится в Польше, и оттуда поставляют сюда продовольствие: мясо, колбасы - всё там делают. И он сразу же меня угостил и колбасой, и ветчиной. А нас уже, так сказать, прижимали - я же всё-таки не офицером был тогда. И после этого, как только он приезжал оттуда, меня всегда расспрашивали: "Откуда у тебя это всё? Как тебе вдруг привезли? Ты что, генерал потайной?". Хе-хе... 

Я смотрел телевизор недавно, так там сообщали, что всё немецкое поколение, родившееся в послевоенное время (45-й, 46-й, 47-й год) - это дети русских, украинцев и так далее. Чуть ли не десять миллионов родилось. Я не знаю, было ли настолько массовым это дело, но тем не менее интимности такие расскажу. В городе идёт бой, немцев вышибают, везде стрельба, то-сё. У нас штурмовые группы создавались: автоматчики, пулемёт, ПТР. Так вот, смотрим - какое-то шевеление. Открываем подвал, а там беженцы попрятались: есть старики, а есть и довольно симпатичные особы женского пола, так сказать. Но тут же бой идёт, никак нельзя. Что делать? -"Але руиг!" - чтобы спокойствие было, и закрываем чем-то, подпираем. А бывало, что двери просто забьём гвоздями, чтобы никто не выбежал. И когда всё уже успокаивалось, тогда возвращаемся, чтобы ближе быть в соприкосновении (*посмеивается). Но там так: если кто-то начнёт приставать или какое-то насилие совершать, то они начинали шуметь и всё такое. Короче говоря, нас рассматривали как бандитов, что ли. Поэтому пользовались таким способом, очень хорошим. Зашёл, посмотрел - там симпатичные какие-то есть: "Але фашистен!" ("все фашисты" - значит). Але шиссен" ("всех стреляем"). Тут они: "Вас хат эр гезагт?" ("что он сказал?"). -"Эр загте але шиссен". -"О, майн гот! Шиссен? Варум шиссен??! Битте, нихт шиссен!". -"Нихт, але фашистен - але шиссен" - и всё. Опять: "О, майн гот! Майне летцте штунде" - это женщины, девушки. Ещё раз: "Але шиссен". Всё, уже погибают они буквально. Потом успокаиваешь всех: "Кайне ангст, вир шиссен мит фляйш пистолен" ("не бойтесь, стрелять будем мясными пистолетами"). Ой, какие они довольные становились! -"Битте! Филь данк! Битте-битте!" - совсем другое дело.

 

- А не расстреливали разве за такое? Ведь был приказ...

 

Был приказ, и расстреливали, да. Поэтому надо было избежать и этого расстрела, и в то же время как-то для себя что-то менять. Мы этим пользовались. Вот так...

Все говорят много о Рейхстаге. Но у них же была ещё Рейхсканцелярия. Причём это очень важный орган. И мы, в том числе я, брали её.

 

- А канцелярия эта далеко от Рейхстага находится?

 

Прилично. Там канцлер, там Гитлер, и там были бункеры. Именно там, не в Рейхстаге. И вот здесь наша часть заканчивала войну. У меня есть фотографии, которые я взял в бункере Гитлера.

Так вот, когда штурмовали бункер этот и канцелярию, там сильные бои были. Мы её три дня мусолили: где-то с вечера 29-го и до 31-го апреля. Здание такое многоэтажное, и нам доложили, что там чуть ли не батальон целый эсэсовский в подвале. Подкатили туда два самоходных орудия - КВ вот эти, "Клименты Ворошиловы"...

 

- КВ - это же танк?

 

Это был не танк. Вот я читаю, пишут: "Танк, танк". Это самоходное орудие 152-миллиметровое (*судя по всему, речь идёт о самоходке СУ-152, построенной на базе танка КВ-1с). А танк самый большой был - это ИС, "Иосиф Сталин". А КВ - это не танк. Хотя его, по-моему, даже кто-то из генералов называл танком. Страшной разрушительной силы...

И, значит, подкатили эти орудия, и с двух стволов ударили по первому этажу. Я смотрю - как врезали, а это здание будто дышать стало. Приподнялось и рухнуло. И там всех... (*свистит). Ну, тут мы изобретательность проявили: поразбирали эти вот гвардейские миномёты и прямо из окон палили, куда хотели. Наша пушка уже там была в отставке, потому что в основном нужна была сила стрелковая - пехота. Сунулись было через Шпрее, а там аэродром, самолёты поднимаются. Я глубоко уверен, что Гитлер скрылся, потому что до последней минуты самолёты взлетали и садились.

Мы стали подтягивать оставшиеся силы. Уже всех буквально пособирали, кого только можно было, для последнего удара: санитарную роту, музыкальный взвод и так далее. Перед нами была штрафная рота, человек девятьсот. Там встречали даже своих командиров некоторые солдаты. Они переправились через Шпрее (это что-то среднее между рекой и каналом) и вступили в бой. И буквально через два часа никого не осталось. И дальше уже за нами было слово. Выступил Жуков (я его вообще видел несколько раз, и на охоте с ним бывал уже после войны), и такими слова его были: "Гвардейцы, я - командующий фронтом маршал Жуков". Потом он сказал, что наша Победа близка, что мы уже вот-вот с врагом справимся окончательно. И ещё он сказал: "Я в вас верю, Родина вас не забудет. Вперёд, в последний бой". Мы кинулись туда, и это был действительно последний бой по взятию Берлина. Дальше уже начали изучать то, что нам досталось - бункеры разные.

Между прочим, немцы метро затопили: взорвали шлюзы на Шпрее, и вода хлынула внутрь. И там утонули и немцы (потому что на некоторых станциях госпитали находились), и наши тоже некоторые погибли, кто оказался в этой ситуации. Ну а здесь, в бункерах, много разных закоулков было. Мы по ним шарили, находили убитых, отравленных, трупы собак. И где-то там нашли как будто бы Геббельса труп обожжённый, потом ещё кого-то и якобы Гитлера.

 

- Правда, что Геббельс голым лежал? Я читал где-то.

 

Я, честно говоря, не видел, чтобы он был голым. Я слышал тоже об этом, но дело в том, что весьма возможно, что это был двойник. Ну, по росту и по всем данным похоже, что это был Геббельс. Я очень хорошо помню другое дело, что мы начали шерудить немножко дальше, а там монастырь оказался в подвальных помещениях. Мы туда забрались и нашли там вино. И я, помню, полный мешок набрал бутылок вина. Ха-ха-ха, таким образом отмечали.

 

- Трофеи какие-нибудь кроме фотографий привезли домой? Оружие, например?

 

Нет, оружие нельзя было возить. У меня было ружьё, которое мне подарил Главнокомандующий группой оккупационных войск (он им стал после Жукова) - Чуйков Василий Иванович.

 

- Ничего себе, лично вам?

 

Да. Чуйков был охотником, и Жуков тоже. Они приезжали к нам, а я имел отношение к пограничной службе (граница с американской зоной). Наше подразделение выполняло там обязанности по охране. И вот, они высказали пожелание поучаствовать в охоте на свиней диких. А поскольку у меня стаж в этом отношении имелся, и я считался неплохим охотником, то отправили с ними меня.

- Расскажите про встречу с американцами на Эльбе.

 

Мы выполняли операцию по уничтожению Франкфуртско-Губенской группировки. Там сильная потасовка была и упорные бои, вплоть до рукопашной.

 

- И какие чувства возникали, когда в человека стреляешь?

 

Ну, чувства разные бывали. Конечно, это всё - дело труднопреодолимое. Но всё-таки обстановка заставляет человека в результате совершать и такое тоже. Другого выхода нет...

Так вот, мы охватили Берлин с южной стороны и подошли к реке. Какая река - даже особенно не поинтересовались. И форсировали эту реку с помощью тех средств, которые там были: какие-то катера, лодки и прочее. Форсировали по всем правилам, которые к тому времени освоили (мы уже не раз преодолевали реки и создавали плацдармы). Сразу укрепились, почувствовали, что ничего такого нет - значит можно двигаться вперёд. Ещё немного продвинули, и тут нас обстреляли из пулемётов и миномётов. Мы тоже открыли огонь. Потом кинулись туда, откуда по нам стреляли. Пока добрались, там никого уже не оказалось. Но следы того, что там находились люди, были явными: ящики с каким-то продовольствием лежали, тушёнка, сигареты, патроны валялись, оружие кое-какое, обмундирование. Причём я обратил внимание, что обмундирование зелёного цвета. У немцев оно сероватое, а тут зелёные свитеры. Что такое? В общем, я два свитера новых себе взял. Между прочим, я ими пользовался лет тридцать. Мне кажется, что один ещё даже где-то остался. Потом поищу. Кстати, вот фляга моя.

И, значит, я сразу заподозрил неладное и подумал, что это венгры. Потому что у венгров вот такого зелёного цвета обмундирование было. Думаю: "Откуда они тут взялись?". Мы их, между прочим, не любили. Они злые были, жестокие - похуже немцев. Продвинулись мы ещё вперёд и встретили гражданских немцев (какое-то поселение). Спрашиваем: "Тут солдаты ваши были?". -"Да". -"А куда же они делись?". -"А их уже почти неделю нет". -"А кто тогда вон там, в посадке был и стрелял пару часов назад?". А они говорят: "Это ами зольдатен" - американские солдаты. Оказалось, что это встреча с американцами была у нас.

 

- Интересно, они знали, в кого стреляют?

 

Они не знали вначале. А потом поняли, потому что мы ещё продвинулись вперёд и там уже встретились с ними.

 

- Кого-то из ваших они успели убить?

 

Не-а. Никто из наших не был убит, и никто из них не был убит. Но была вот такая стычка. Нас заставили белые повязки надеть на рукав, что-то белое на голове устроить, на машинах повесить флажки белые, а на танках и на орудиях везде белые полосы были. Обозначалось, что это мы и что мир. И американцы то же самое как будто бы сделали себе. И вот это была встреча. Среди них были канадцы украинского происхождения, так что мы могли объясняться. Это произошло 27-го апреля 45-го года. Если в часах буквально, то где-то в два-три часа дня. Мы по-солдатски выпили, угостили их этим делом, они нас своим. Причём мы хлопали друг друга, обнимались. И наша водка им очень понравилась. Потому что их вот эти виски, конечно, критики не выдерживают. Между прочим, в Одессе сейчас разыскивали участников встречи на Эльбе, и оказалось, что я чуть ли не единственный оставшийся. Ещё кто-то есть, наверное...

К слову скажу, что я видел всех выдающихся людей того времени, возглавлявших армии. Я видел де Голля на расстоянии каких-то пяти метров.

 

- Ничего себе, это где?

 

В Потсдаме.

 

- Вы были на Потсдамской конференции?

 

Ну, в конференции я не участвовал (*заливается смехом).

 

- Я имею в виду, в то время.

 

Да, да. Я там был. Я десятый класс оканчивал в Потсдаме. Потсдам - это поселение королей и императоров немецких, и каждый из них при своём царствовании возводил там себе дворец. В некоторых оставались драгоценности большие, камни разные вделаны были, изумруды, ещё что-то такое. Я помню, один раз американцы забрались туда и решили поворовать: взяли зубило, молоточек, и двое на посту встали, а один выдзёбывал вот это. Так наши прихватили их там и устроили...

- Кроме де Голля кого вы ещё видели?

 

Видел Монтгомери - командующего английским корпусом. Нам сказали, что он должен приехать, и мы собрались посмотреть на него. Короче говоря, приезжают броневички такие, мы думаем: "Наверное, Монтгомери должен быть на какой-то машине особой, и он наверняка будет чем-то отличаться". А потом кто-то говорит: "Да вот же он!". -"Где?". -"Вот он!". -"Кто?". Оказывается, он точно такой же, как и все англичане: пилотка на нём зелёная, тут какие-то знаки отличия. И по виду он худощавого телосложения, относительно невысокого роста (ну, может, чуть выше среднего). Вот это Монтгомери был. И так он суетился там с солдатами, и рядом генералы были. Короче говоря, у них в этом плане очень демократично.

 

- А Черчилля не видели?

 

Нет, Черчилля не видел... Да, ещё видел Эйзенхауэра.

 

- Скажите как профессионал, чем отличается танк от самоходки?

 

Разные назначения у них. Танк - это такое закрытое, так сказать, сооружение, с люком, с башней и прочим, и туда не заберёшься никакими возможностями. А самоходное орудие, оно в основном что? Спереди лобовая защита довольно мощная, сбоку немного, а сзади вообще почти ничего. Так что ПТР запросто пробивал эту броню - она лёгкая. Кроме того, те самоходки, которые были у нас на фронте, они почти все открытые. Таким образом, очень опасно для расчёта, скажем, в городе, потому что с балкона или через окно бросят гранату, и всё. Ну и, пожалуй, у танка больше скорость, потому что самоходка предназначена для чего? Передвигать орудие.

 

- В каком звании вы закончили войну?

 

Очень высоком: не маршал, не генерал армии - гвардии старший сержант. Ха-ха-ха, вот так.

 

- А командиром орудия вы когда стали?

 

Командиром орудия я стал уже где-то в декабре 44-го года.

 

- Про фаустпатроны вы так и недорассказали.

 

Да, так вот. Мы увидели, что немецкие гитлерюгенд очень активно ими пользуются: сидят в подвалах и по нашим танкам лупят за милую душу. И мы решили, что тоже должны их заиметь. Потому что гранату противотанковую, скажем, из окна не бросишь, из подвала откуда-то - тоже. А панцерфаустом можно: снаряд как из стрелкового оружия летит. И мы, значит, обзавелись этим делом и стали пользоваться. Первой мишенью был даже не танк, а какой-то гренадерский броневик, что ли. Я по нему с восьмидесяти метров запустил. Разворотило там всё к чёртовой матери. Всю переднюю часть (там не толстая броня, сантиметра три где-то) этот панцерфауст уничтожил. Потом в уличных боях несколько раз приходилось использовать. Тут, допустим, улицу не пройдёшь - обстреливают из окон. Так мы делали что? Проваливали стену. А как её по-другому провалишь? Гранатой сложно, долбить тоже не вариант... Между прочим, писатель есть такой, Сизоненко. Он написал книгу "Валькирии не прилетят". Так вот, он с нашего полка.

Кстати, вот у нас, например, был Гастелло - один из первых лётчиков, совершивших таран, так немцы это тоже делали - я наблюдал сам. В частности, когда мы уже под Берлином находились, на Одере, там была переправа сделана: мосты сапёры соорудили, и огромное количество противовоздушной обороны собралось. Там стояло несколько дивизий зенитных, представляете себе? Кроме того, аэродромы рядом, и вылетали самолёты наши, когда немцы летели сюда. И очень трудно им было, никак не могли они повредить вот эти пути снабжения, эти мосты. И я видел, как немецкий лётчик пикирует прямо на мост: взрывается сам и уничтожает всё, что на мосту находится. Два случая таких я наблюдал...

 

- Расскажите, почему вы решили стать хирургом?

 

Сейчас. У меня, между прочим, зрение повреждено. Я начал рассказывать, но забыл. У нас сильные бои происходили, и наше орудие отбило атаку немцев. Мы несколько танков разбили, но наша пехота отошла, и наши два орудия остались как самостоятельные. Потом подошло подкрепление, и наши в наступление перешли. Но они не знали, что тут мы находимся. И когда наступали, с ними был взвод огнемётчиков, которые запалили из огнемётов по нам. Огнемёт - это страшная штука. И на какое-то мгновение я попал под облучение. У меня был ожог второй степени, и это повлияло на глаза. А вот это прошу прочесть вслух, если можно (*протягивает газетную вырезку).

 

- Фронтовые мечты. "Много тяжёлых вёрст войны прошёл я со своими товарищами в те незабываемые годы. Много нам пришлось пережить. Мы лицом к лицу сталкивались со смертью, мы мокли в раскисших окопах и мёрзли на передовой в лютые морозы, мы, отбивая атаки, не спали по нескольку суток, мы стреляли, взрывали, брали в плен...

Но все эти адовы круги не смогли вытравить в наших душах доброго, светлого - всего того, что когда-то называлось мирной жизнью. Каждый из нас, порой втайне от друзей, вспоминал то, такое далёкое, такое неповторимое время, и - мечтал... И мечты эти иногда бывали совсем фантастическими, а иногда очень даже реальными, такими исполнимыми, желанными, вот только если бы не война... Но каждый из нас свято верил: войне скоро конец, она долго не продлится. Мы в это верили, когда только-только надели военные шинели, мы в это продолжали верить тогда, когда наступили тяжелейшие дни наших поражений и отступлений.

Вспоминаю то грозное военное время, и перед моим мысленным взором встают мои боевые окопные товарищи. Вот один из них - командир орудия, старший сержант Семён Воронин из Галкинского района Курганской области, герой Сталинградской битвы. Семён по своей мирной профессии был учителем, учил детей справедливости, честности, доброте. Часто он вслух мечтал о том, как закончится война, он вернётся к себе на родину, в Курганскую область, и снова примется учительствовать. Он привьёт детям ненависть к насилию и разбою, нежную любовь к родному краю, своей Родине. Мечтам его, к сожалению, не суждено было сбыться - Семён Воронин геройски погиб в феврале 1945 года на польской земле, освобождая город Радом.

Видимо, мечты С. Воронина, не раз высказываемые им в короткие минуты передышки в окопах и землянках, отразились на комсорге нашего второго батальона 161 стрелкового полка 95 стрелковой дивизии Александре Кореновском. Ему посчастливилось дожить до Победы. И мечты Семёна Воронина он воплотил в жизнь. Сейчас Александр Кореновский работает директором средней школы села Шевченково Килийского района.

Отличным бронебойщиком был и товарищ Александр Лимин. Постоянно видя смерть вокруг себя, тяжёлые муки и страдания раненых солдат, он всем своим существом стремился хоть как-то облегчить их, помочь им. Не смог за все годы войны привыкнуть Саша Лимин к человеческим мукам, напротив, именно война сформировала в нём его будущее призвание. Александр Лимин стал после войны медиком. Ныне он - доктор медицинских наук, работает в Одесском мединституте.

С болью вспоминал и я минувшие мирные будни, ясное небо, ласковое солнце. И мечтал, мечтал... О чём только не думалось, что только не снилось солдату в короткие минуты передышки! Но одно знал я твёрдо: чтобы все люди нашей Родины дышали спокойно, чтобы мир был надёжен, я должен воевать. И когда приблизилось время великой Победы, я уже знал, кем я стану. Я решил посвятить себя военной службе. Родине нужны надёжные защитники. Родине ещё долго нужны будут верные солдаты. До тех пор, пока не исчезнет с лица земли последняя ракета, последняя пуля, последняя крупинка пороха. Тридцать два года после войны служил я в рядах Советской армии.

...Каждый воин в промежутке между боями горячо мечтал, что после войны люди будут добрее, человечнее, жизнь будет прекраснее и светлее. За эти мечты отдали свои жизни миллионы советских людей, а мы, оставшиеся в живых, должны воплотить их мечты в действительность". П. Ильницкий, ветеран Великой Отечественной войны, полковник в отставке, диспетчер строительного треста. 6 мая 1983 года.   

 

Понятно теперь, что меня связало с медициной?

- Да, но мне сказали, что был один конкретный случай. Про клятву что-то. Хотелось бы из первоисточника услышать.

 

Это было в Белоруссии, во время операции "Багратион". Мы захватили переправу - железнодорожный мост через реку. А потом немцы накопили силы и на нас начали давить. Обстрел шёл и орудийный, и миномётный, и пулемётный. Я там непосредственно не был, я чуть-чуть дальше находился от этого места. Но о том, что немцы отбили этот мост обратно и нескольких наших товарищей прихватили в плен, я знал (нам сказали). А потом мы получили подкрепление и опять вернули этот мост. И вот, был там один солдат, звали его Серёжа. Очень хороший паренёк, давно уже воевал с нами. Был он пулемётчиком. Так эти фашисты-эсэсовцы его захватили и что они сделали? Когда мы опять отбили этот мост, там валялись убитые немцы, кто-то раненый доходил, часть удрала, а этот Серёжа со связанными сзади руками лежал. И они коробку для пулемётной ленты на костре раскалили докрасна (на ней тиснёная звезда была, большая такая) и приставили ему к груди. И она как бы приварилась к телу. У него всё это буквально зажарилось. Когда он ещё был жив, я подошёл (ну, я же с медициной ничего общего тогда не имел), так вот немножко приподнял, чтобы убрать эту коробку, и увидел, что она приподнимается вместе с кожей, и лёгкое выглядывает, тоже повреждённое. Ну, его быстро забрали... И вот тогда мы поклялись, что будем мстить за него, понимаете? Мстили...

 

- Он умер?

 

Да.

 

- А вы над пленными так не издевались?

 

Был момент...

 

- Расскажете?

 

Ну вот, когда насмотрелись того, что они наделали с нашими, то решили попробовать пробивную силу ружья ПТРС. Выстроили двадцать человек в затылок друг к другу, по росту так, и сзади в межлопаточную область произвели выстрел. Так вот, шестнадцать человек она прошила из двадцати. Семнадцатого немного повредило, потом его тоже... Не надо этого вспоминать - это ужасы войны. Там иногда человек, насмотревшись чего-то... Мы были мирными добрыми людьми. Что это, лицо бандита? (*Показывает на своё фото). А тем не менее... Да, что посеешь, то пожнёшь... Но, надо сказать, что в то же время и жалко тех, кого приходится убивать.

 

- Чего жалко-то?

 

Ну, вот я смотрю на этих немцев пленных: молодые ребята тоже, по шестнадцать-семнадцать лет, а кто и постарше. Но такие же, собственно, как и мы. И так подумаешь, что его ждут где-то мать, отец, а он в результате погибает...

 

- Из тех, кто с вами начинал воевать летом 43-го, остался кто-нибудь в живых?

 

Да, остались. Мы после Победы встречались. В Москве у нас были сборы, есть фотографии. (*Судя по документам, начинал войну Александр Леонидович в 161-м стрелковом полку 95-й стрелковой дивизии, а заканчивал в 226-м гвардейском стрелковом полку 74-й гвардейской стрелковой дивизии).

 

- Вы курили на фронте?

 

Да, немножко до фронта ещё даже начал. Собственно, с 42-го года. И курил до 86-го, а потом бросил. Жаль, что поздновато... Бывало, стоишь на посту: уставший, мокрый. Другой раз уснул, и немножко мороз прижал. И всё это превратилось в какую-то корку. Начинаешь ворочаться - она хрустит, ломается, пар от тебя идёт. Потом куришь, дым пускаешь под одежду, он идёт вокруг и отсюда выходит. Дым тёплый, и так приятно становится...

- Говорят, вы участвовали в Параде Победы в Москве?

 

Было дело. Сразу же после войны началась подготовка в параду. Между прочим, в Берлине тоже был парад Победы. Оккупационные войска участвовали: наши, французские и так далее. А тут демобилизации пошли. Первая была по 1900-й год рождения. Потом сразу же вторая пошла - по 1905-й год. Потом третья - по 1910-й. Потом сразу отпустили тех, кто с 10-го по 20-й родились. И кончилось тем, что в 46-м году осенью демобилизовали 24-й год. Кстати говоря, некоторые из тех, кого мы освобождали в Германии (остарбайтеры), они пришли в армию намного позже нас и раньше нас ушли. Они фактически в войне и не участвовали, потому что их прихватили уже в самом конце.

И вот, все старики демобилизуются, а тут к Параду Победы подготовка (но ещё об этом никто не знал). Начали нас готовить: отобрали молодых - а я же был молодой тогда, двадцать лет всего-навсего. Хотя у меня к тому времени ещё плохо зажила рана вот здесь, но я это скрывал. Надо сказать, что тренировки к параду производились на аэродроме Темпельхоф. Нагрузка потрясающая: мы в день там больше двенадцати часов маршировали. Разваливались сапоги буквально через несколько дней, гимнастёрки выцветали. Тут прилетает самолёт с каким-то маршалом - проверить, как мы там ходим уже. Так и сяк, значит: "Всем СВТ выдать" - винтовки эти со штыками. Потом кто-то другой: "СВТ устарела. Первому ряду (а я иногда попадал и в первый ряд даже по росту своему) ручные пулемёты дать". Это ж попробуй его потаскай при такой жаре - двадцать два килограмма он весит. Короче говоря, загнали "в доску" уже.

Тем временем начали формировать войска. Нам тоже сказали вначале, что мы в Россию будем отправлены. Но потом оставили здесь, в Германии, а в Россию поехали другие. Оказалось, что их отправили на Дальний Восток, Квантунскую армию придержать. А потом нам заявляют, что мы едем в Москву от 1-го Белорусского фронта, и перечисляются лица. Был у меня товарищ, Николай Петров, старшина. Хороший парень, москвич. А командовал дивизией тогда генерал один (забыл фамилию) - тоже москвич. И он знал этого Петрова каким-то образом. И вот, значит, такое задание боевое нам даётся: чуть ли не целый вагон отводится, будем везти то-то и то-то, и в том числе трофейные немецкие знамёна. Мы их взяли в штабе 8-й армии, и потом ещё из 5-й армии какие-то знамёна были. Надо сказать, что многие из них оказались выпачканы, некоторые в крови даже. А то мокрыми их смотали, там плесень пошла: тряхнёшь - запах такой неприятный. Нужно было их сушить, щётками обрабатывать - на кой чёрт они нужны? Ругались там... Потом всё это погрузили, и оказалось, что в нашем вагоне ещё и вот этого командира дивизии, генерала, некоторые, так сказать, трофеи находились. Пианино было хорошее, чемоданов десятка три - всем этим делом Николай Петров занимался. В нашем распоряжении было несколько человек и почти весь вагон, потому что ещё кто-то, видно, из командного состава что-то поручил перевезти.

Привезли всё это в Москву, и там Петров стал заниматься тем, что отдавал, кому что передали. Я в это не вникал совершенно. А нас с этими знамёнами разместили в каких-то казармах в пригороде Москвы (по-моему, 89-я дивизия внутренних войск там располагалась). И вот, началось формирование. Я думал, что нам предложат принять участие в Параде Победы: всё-таки молодые, столько тренировались и так дальше. Но об этом перестала идти речь, а определили нас в так называемые носильщики знамён - батальон, кажется, сводный. Короче говоря, двести человек подобралось для этого - двести знамён там было этих трофейных. Их высушили, привели в порядок. Фронтовиков набралось только меньше половины. Таким образом, сто двадцать человек среди этих двухсот - люди, которые совершенно не принимали участия в боях и вообще в армии служили всего каких-нибудь три месяца. Молодые ребята совершенно. Это уже был, по-моему, 27-й или даже 28-й год рождения. Ходили там всякие мнения: некоторые говорили, что всего пятьдесят человек достаточно, потом перешли на сто, а потом на двести перешли. Двести этих носильщиков - двести бросков надо было сделать...

- Так вы бросали эти знамёна или нет?

 

Бросали, да, ну и что? Не будем вспоминать.

 

- Вы же историческая личность, я впервые такого человека встречаю, а вы не хотите рассказывать.

 

Ха-ха-ха. Я рассказал. Ничего такого особенного.

 

- Вы помните, какое у вас было знамя?

 

М-м-м, да: это было знамя гренадерского полка какого-то. Где-то у меня даже осталась фотография. Что-то связанное с Гитлером там написано было: "Гренадир режимент". Бросали всё к одному месту - к Мавзолею туда.

 

- И каким по счёту вы были, не помните?

 

Где-то восьмой или девятый. У меня где-то были фотографии такие, когда нас на тренировке снимали.

 

- Покажете?

 

Если найду. У меня об этом неважные воспоминания. Не хочу я...

 

- Почему, если не секрет?

 

Ну, получилась такая штука. Бог с ним, это не имеет такого значения...

16.06.2013

Наградные листы ветерана c podvignaroda.ru 
(кликнуть для увеличения):

 Орден Славы III ст.