Они сражались за Родину: Совит Яков Михайлович

Родился я в Петропавловке (Днепропетровская область) в 1923-м году 6-го января. Там был луковый завод и была водокачка, которая качала воду на элеватор хлебный и железнодорожную станцию. В семье нас было семь человек: четыре хлопца, дочь (самая старшая), отец и мать. Уже их нет никого, один я остался.

- Кто-нибудь ещё из вашей семьи воевал?

Все четыре хлопца воевали, с фронта вернулись побитые. Старший брат, Иван (он 18-го года), окончил Мелитопольское лётное училище и летал на Пе-2 ("пешка"). А это фактически штурмовик - они летали на штурмовку. Но он всё время находился на Ленинградском фронте. У него много боевых вылетов, он награждён орденом Красного Знамени, две "Красные Звезды" у него, "Отечественная война".

Миша, наш средний брат (20-го года), окончил десятилетку и поступил в Харьковское художественное училище. А тут война началась. Это училище расформировали, и его забрали в Полтавское бронетанковое училище. Он окончил его (в то время это всё быстро происходило) и всю войну пробыл на защите Мурманска на танке. Танк, начиная с самого "дубового", как он выражался, и до "тридцатьчетвёрки". Немцы ведь всё время лезли через Норвегию. Там есть Кольский полуостров: южная сторона - гранит. Наши сверлили этот гранит, делали капониры и ставили танки. Но за ними очень здорово охотились немецкие штурмовики Ю-87 - "лаптёжники" с выпущенными шасси. Бросали на них 50-килограммовые бомбочки: если она где-то рядом взрывается - срывает колпак поворотный на танке воздушной волной.

А младший, Алексей (25-го года), шофёром служил на нашем 3-м Украинском фронте. Он был в оккупации, и его хотели забрать в Германию на всевозможные работы. Сказали, мол, собирайтесь, пакуйте узлы. А он удрал. Смеялся потом: "Вот немцы какая публика". Он уже умер: у него нога была пробита и не заживала, всё время открывалась рана.

Сестра наша тоже была в оккупации.

«Перед войной 1941. Братья Иван и Миша Совиты»

«Миша 1945 год»

- Как жилось до войны?

Ну, я скажу, что мы не голодали. Мы были середняками. У нас лошадь была, но её в колхоз сдали. Крепкий вороной мерин. Мы его на речку Бычок водили: сами купались и с ним возились. На пашню его выводили, путы одевали специальные. И когда к нему приходишь, он даже голос подаёт, что это я пришёл. Я травки где-то насобираю, даю ему - он кушает. Путы снимаю, беру за уздечку и веду, потому что я не мог на него сесть (*смеётся). Но зимой в колхозах нечего было делать, и отец поехал в Сталино (Донецк сейчас), работать в шахте. И когда деньги получал, то приносил их нам. Ночью, вы представляете? Там девяносто километров, и за целую ночь он их проходил. А мы кроликами занимались. Кролики же быстро растут. И что мы делали? Зарезали кролика, беловали, то есть шкуру снимали с него и натягивали на такой треугольничек деревянный. Солью засыпали эту мездру (так она называлась), дней десять она стояла, сохла - соль жир забирала. Потом соль убирали оттуда и несли меховщикам. Меховщики принимали, давали нам крупу, сахар давали. Вот такое было.

- В школу тогда со скольки лет начинали ходить?

С восьми. В 32-м году я пошёл в первый класс. Я был левый, то есть левой рукой писал. И наша учительница, Вера Ивановна (я её вспоминаю всю жизнь), села возле меня, начала писать правой рукой и я тоже начал писать правой. И она всё время обращала внимание, как я пишу. Я иногда поправлял левой, но она сразу подходила. А мне всё равно: я и той рукой делаю, и этой - они равноценные. И сейчас вот эти все картины, что я нарисовал, какой рукой удобно было, такой и делал.

А рисовали мы все благодаря маме. Отец до коллективизации работал на почте: ездил на железнодорожную станцию и возил письма. Ну и привозил оттуда бумагу. Обыкновенную такую, беленькую газетную. И мама делала каждому тетрадку, наподобие альбомчика. Карандаши цветные были, и каждый из нас старался рисовать: младший, я и Миша. А Иван не рисовал, он уже в школу ходил. А что в это время в школе было? Сначала учимся мы, а после нас приходят учиться взрослые. Моя мама, старшая сестра Поля. Приходили мужчины с бородами, с чубами. Писали, решали - в общем, шла борьба с неграмотностью.

- Скажите, а в колхоз можно было не вступать или это было в обязательном порядке?

Обязательно было. И мы не возражали. У брата отца моего, дяди Назара, семья была. Мы жили на Советской улице, а их улица поперёк шла. Семья очень хорошая, трудяги. Они поставили клуню (так она называлась) и складывали туда снопы. У него были две лошади и две коровы, потому что было две семьи: семья ещё одного дяди (Коли) и их семья. И все работали. Родители едут на работу на зорьке, и мы едем. А чтобы хорошо пропахать землю, нужны были две лошади, потому что одна лошадь быстро устаёт. И лошадей ведь надо кормить, поить, давать им отдыхать. А раньше мы получали землю по едокам, по количеству людей в семье. И когда коллективизация началась и раскулачивание, к ним пришли: клуня же есть, два домика. А они построили один домик для дяди Назара, а другой для дяди Коли. Пришли: "Сколько земли? Эксплуатировал кого?". -"Нет, мы сами всё делали, никого не приглашали". -"Две лошади, клуня? Будем раскулачивать вас". Ну, он не возражал. И они написали, что он "кулак". А у нас была часть "кулаков", но мы их знали: такие дядьки с бородами, у них лошади были белые с серыми "яблочками", тачанки. Они привлекали людей к работе, и наш отец тоже работал - с лошадью ходил к ним, потому что лошадь хорошая была. А они платили за это.

- Сейчас говорят, что голод 32-го, 33-го годов был устроен искусственно. Геноцид, голодомор...

Нет! Была такая засуха, что идёшь, и пыль поднимается. Чувствуешь её на зубах, на всём. Это не был геноцид. Не только же у нас, на Украине, а вся Россия страдала этим.

- Как вы пережили это время?

Напротив нас жил свечкарь - богатый человек. Он делал свечи, и не только для наших двух церквей. Этот свечкарь уехал. Куда, мы не знали. Дом брошенный. И в этом доме колхоз стал учить шофёров и трактористов. Их всех кормили, кто там учился. Утром они приходят, идут в столовую. А нам же интересно, пацанам. Ну как же? Трактор - машина. И мы туда ходили. В летнее время они давали нам тряпки, чтобы мы пыль вытирали на тракторах, а за это из столовой несли нам хлеб. А хлеб такой вкусный был! Житный, ароматный - квадратики такие высокие. И мы с удовольствием кушали. Иногда в карман его клали, приносили домой. Трудно было в это время... А колхоз посадил сою. Тогда это в новинку было. Люди же не знали про сою. Она растёт, на веточке штук шесть стручков висит. И мы ходили в зимнее время, эту сою рвали, приносили домой.

- Её не охраняли?

Ну колхозная, а колхозы рассыпались - это же голодовка была. Некому было охранять. Соседка, вот этого дяди Назара жена, нам сказала: "Соя очень хороший продукт. Её можно варить, её можно тереть, из неё можно блины делать". А мы же не знали. Мы принесли: "Сейчас нажарим". Думали, что как кукуруза. Положили её на сковороду, а она как начала летать, стрелять вверх. Мама накрыла это дело и говорит: "Так не пойдёт. Вот у меня есть две ступки, хлопцы, берите и бейте на муку, на кашу". И мы стали бить, а она блинчики делать. Ну, раз блинчики пошли, то уже хорошо. Конечно, мы мечтали о хорошей пище, но никто из нас не пух.

В начале 39-го года я записался в аэроклуб, и за год нас выпустили. Аэроклуб имени Полины Осипенко в Днепропетровске. Летать учились на По-2. Его ещё называли У-2 (учебный). А По-2 - это от фамилии конструктора: самолёт Поликарпова. Ой, хороший самолётик.

«Курсанты Днепропетровского аэроклуба

Сидят: Совит Я, Набока И, Ничволода М

Стоят: Охрименко А, Земляной М, Жмуренко И»

До войны я закончил десятилетку. Меня и ещё пятерых хлопцев из нашего класса вызвали в военкомат. Мы прошли медицинскую комиссию, и нас сразу же направили в Одессу. Это было в 41-м году, ровно до войны: нас уже успели одеть. Я попал в лётное училище.

- Сколько вы учились?

Два года. Перерыв возникал из-за того, что не было горючего.

- На Ил-2 летали?

Нет, это же штурмовик, а наше училище - истребительное. Сначала мы стояли в Выгоде - станция такая. Там располагался полевой аэродром обыкновенный. У нас были самолёты И-15. Они такие же, как И-16, только двукрылые. Всё у них (и скорость, и ширина между колёсами) абсолютно одинаковое. И-15 похож на По-2, только нижние крылышки короче. Те же двигатели были. Мы с инструктором рулили на них до скорости взлёта. Дальше инструктор убирал газ, задача стояла - выдержать скорость. Был ещё самолёт И-163. У него вот эта плоскость присоединялась так, чтобы у лётчика было больше обзора. Потому что По-2 сверху накрыт, и лётчик сидел под плоскостью. А раз под плоскостью - у него ограничена осмотрительность.

У нас было распоряжение: сменить ленты-расчалки на И-15-тых. 3начит, плоскости надо снять (и верхние, и нижние) и положить возле самолёта. Дают новые расчалки, но каждый самолёт надо облетать. И в первый день войны не могли мы этого сделать: два "Хейнкеля-111" прилетели, посмотрели и даже сбросили бомбы. Но сбросили с малых высот, а с малой высоты бомба летит по скорости, и потом как лягушка прыгает. Там есть крыльчатка, которая снимает предохранитель при касании, и получается взрыв. У них многие бомбы не взрывались. Мы потом чинили наш аэродром: бутовали, забивали его. Поодаль вырыли обыкновенные окопы и там взрывали эти бомбы. Начальник боевой подготовки, капитан, подлезал по-пластунски, прослушивал, что часового механизма нет - значит, можно нести. Брали бомбу эту с крыльчаткой, ставили на носилки, на носилках немножко песка, чтобы она не шаталась, и туда относили. Там тоже потихоньку, и всё было благополучно. И вот так мы двое суток работали.

У нас был старший лейтенант, белорус, хороший строевик. Его задача - водить нас после подъёма: он впереди бежит, и мы за ним. Потом останавливаемся, и зарядка идёт самая настоящая. (Когда война началась, это всё сорвалось, конечно). Так вот, когда немцы начали бомбить наш аэродром, мы стали копать в посадке окопы. Рыть их надо зигзагом и во весь рост человека. Мы начали копать и дошли до глины, которая была такая твёрдая, что мы кайлами её долбили. Но на второй день, когда прилетели самолёты, и мы все сидели в окопах, нас обстрелял один "Хейнкель". И этому нашему заместителю по строевой подготовке прочесало ягодицу: все нагнулись, а он сверху нас прикрыл, и его простреляли. Поставили ему четыре какие-то щепочки, и он ходил хромал. Потом он сказал нам: "Копайте по профилю, как положено".

В этот же день политрук, капитан Шевченко, на И-15-м подбил один "Хейнкель", и тот сел за посадкой, за Выгодой. Наш старший лейтенант взял обыкновенное отделение, восемь человек, и мы пошли брать лётчиков. Только прошли посадку, и по нам как чесануло из купола самолёта. Как они стрельнули - мы легли. Старший лейтенант нам говорит: "Хлопчики, ложись". Мы легли в посадке, а он набил свою фуражку травой и всё водил, а немцы стреляли. Стреляли до полудня. И когда уже, видимо, выстрелили весь боезапас, то поняли, что тут всё ясно: самолёт же никуда не денется и не поднимется, раз сел на живот. Вышел лётчик, и штурман вышел. В красивых таких, мышиного цвета костюмах. Один из них снял шарфик беленький, помахал нам, и мы пошли. Старший лейтенант говорит: "Зарядить винтовки". И вот, нас восемь человек, мы идём таким полукругом, а он впереди. Подошли к ним, а языка же не знаем. Их четыре человека: два стрелка (нижний и верхний), лётчик и штурман. Они снимают пояса свои с "Парабеллумами". У "Парабеллума" ствол длиннее, чем у нашего пистолета. Лётчик и штурман отдали нам пояса, а у стрелков не было оружия. Мы приняли их и повели к штабу. А штабом у нас был самолётный ящик. Они идут и всё время смеются. Конечно, мы подумали так: "Пленные есть пленные, пусть смеются". Идём, полукругом их обступили. Привели. Их встретил батальонный комиссар (имел две "шпалы" на петличках), который немножко знал немецкий язык. Они стали между собой ворочаться и осматривать нас, что мы в кирзовых сапогах и с винтовками. Мы ведь малые тогда были, винтовка Мосина - она сама нашего роста, а тут ещё штык сверху торчит. И они показывают на это, смеются. А ещё они сказали (мы это слышали, когда их охраняли): "Завтра плен ваш". Ну, батальонный комиссар им сказал: "Нет, вы пленные". Потом приехала машина из города за ними. А мы всё время стояли и охраняли. Но они так смеялись и смотрели на нас и на самолёты: плоскости лежат, техники возятся... А вечером, когда построились все курсанты, батальонный комиссар нам сказал, что они смеялись оттого, что мы с винтовками их привели в штаб. Что мы с винтовочным патроном будем воевать против немцев.

- Чего же вы им по шее не дали, чтобы потише себя вели?

Нельзя. Батальонный комиссар рассказал нам, как обращаться с пленными, и мы всё сделали правильно. Всё время держали их в окружении и держали винтовки направленными на них, чтобы в случае чего... Но они были так красиво одеты. Комиссар правильно сказал, что лётный состав у немцев числится выше других. Мы потом убедились, уже после войны, как Геринг одевался. Геринг же был лётным министром у фюрера.

А в конце июня, когда немцы начали наступать на Одессу, наше училище эвакуировали в Сталинград. Дали нам платформы, мы плоскости со своих самолётов поснимали (с И-15-тых и По-2) и погрузились. На каждой платформе обязательно сидела пара охраняющих. Почему: как остановился поезд - люди с платформы начинают лезть. И наша задача - не пускать их.

- Были какие-нибудь случаи?

Нет, не было, просто отгоняли. Но люди уже знали и, если стоишь с винтовкой, не шли. И когда мы ехали от Одессы до Кировограда, то видели (мы же на открытой площадке сидели), как паровозы шли друг за другом, прямо как трамваи. Расстояние, может быть, полкилометра, может, километр. Всё вывозили из Одессы. А в Сталинград когда переехали, стали летать. Тоже на По-2, тоже скоростная была посадка. Аэродром "СталГРЭС". Наши аэродромы находились на высоте. Волга течёт строго на юг, и высота правой стороны где-то метров семьдесят.

Когда немцы захватили Ростов-на-Дону, опять приказ Сталина: "Училище перевезти аж во Фрунзе (*ныне Бишкек)" - в Киргизию. Там мы продолжали летать, но были перебои с горючим. В летнее время нас приглашали на поля: растёт конопля вот такой высоты, под два метра - это мужской стержень, а женский - маленький, где-то метр двадцать. У сельхозработников была задача эту короткую женскую коноплю выдёргивать, а мы потом связывали её и обрабатывали. Её когда теребишь, получается кострица. Кострица - это лук такой на стволе конопли. И никто из нас не знал, что из конопли делают, как сейчас, наркотики. Мы семечки собирали, кушали их, выплёвывали шелуху и всё. Они такие серенькие, кругленькие, как просо. А на вкус приятные, и запах у них хороший. Эта конопля в производстве нужная была: из неё брезенты для машин делали, мешковые ткани, чехлы на самолёты.

- Чем кормили вас там?

Кормили хорошо. Нас выручал "Ворошиловский завтрак" - это кусок хлеба, намазанный консервой. А консервы мы любили. Они такие вкусные были: и наши, и те, которые присылали англичане и американцы.

Кстати, старший сын Хрущёва летал, и он очень хорошо стрелял из пистолета. Они как-то заспорили между собой в эскадрилье, сын Хрущёва поставил одному сержанту пустую коробку из-под консервов на голову и стрельнул. И убил его (попал в голову). Хрущёв обратился к Сталину, а Сталин сказал, что мы сейчас находимся в состоянии войны, и там этот вопрос решает "тройка".

- И что, расстреляли его?

Его послали в штрафной батальон, а в штрафном батальоне он погиб (*данная версия не является официальной).

- Как вас готовили в училище? Каков был распорядок дня?

Я скажу, что хорошо, в том смысле, что мы и одеты были, и кормили нас, и обувь нам давали. В шесть часов утра вставали, раньше - никогда. Стали мы летать на "Яках", а после И-16-го самолёта на "Яках" мы брали по три, по четыре, по пять (самое большее) посадок у инструктора. Выпускали нас уже самостоятельно. Летали по кругу, потом в зону. А в зону летали с инструкторами. Инструктор показывал все то же самое, что мы делали на И-16-м. "Петля": делаешь петлю, разворачиваешься вот так, на высоте уже, и всё, летишь. Дальше "бочка": нужно задрать самолёт и потом вращаться вокруг, опять до такого положения, до горизонта опять перевернуться. "Ранверсман": летит вот так самолёт вверх, но не вводить его в штопор, а ручку вот так поворачиваешь, и он вниз набирает скорость. Нужно было удержать самолёт, чтобы он не попал в штопор. А "штопор" - это он начинает кружиться вокруг хвоста. И если ты не вывел его, то надо бросать самолёт, с парашютом спускаться. Но такого у нас не было никогда. Эти "Яки" такие хорошие: как дашь ему газ, он вытянет сразу, и руль сработает, чтобы вывести самолёт. Ещё у нас были "Кобры" американские: "Аэрокобра" и "Кингкобра". "Аэрокобра" короче, "Кингкобра" длиннее на метр. Горючее туда набирали, потому что наши самолёты летали по часу двадцать, а надо было, чтобы хотя бы по полтора часа.

- Американские самолёты хуже наших были?

Лучше. И лучше английских. Лучше наших в том смысле, что они были хорошо вооружены и брали много горючего.

- Английские тоже лучше наших были?

Английские - нет. Особенно "Харрикейн". Лётчики его не любили: всё время он висит на ручке, некогда отвернуться, куда надо. Тяжеловатый был.

- Ну а немецкие как?

Хорошие самолёты немецкие. Мотоциклы у них тоже хорошие были, "БМВ". Всю войну у двух наших техников самолёта были эти "БМВ". Они восстановили их: поснимали кое-что, подрихтовали - двигатели заводятся, а бензин у нас имелся.

- Как вас тренировали стрелять из самолёта? Мишени какие-то были?

Мешок пустой, где-то семьдесят пять сантиметров высотой. Были мешки и по метру. Подвешивали его на фале. Фала - это длинный металлический трос. Лётчик взлетает (всё это скручено в шар), а потом над аэродромом, чтобы все видели, раскручивает. Мешок надувается, и по нему стреляют. Пули красили жёлтой краской, синей, красной, в зависимости от того, какие лётчики летали. Длина фалы где-то метров шестьсот. Буксировщик разрешает стрельбу, мы под углом заходим, чтобы он видел, и поражаем мишень. Потом он сбрасывает этот мешок с фалой и всё, оценивают. А по земле проще: заходишь с пикирования, а эти места для поражения, они или круглые, или квадратные. Одна рука на газу, вторая на ручке. Сверху на ручке кнопка стрельбы. В общем, выпустили нас на И-16-тых и присвоили звания сержантов.

- В Киргизии вы были до которого времени?

До конца Сталинградской битвы. Вот окончилась Сталинградская битва, и нас стразу направили в Сталино (в Донецк), в РАП - резервный авиационный полк. Там с нами летали и проверили наши способности.

- И как вас оценили?

Оценили, что Одесская школа хорошая: По-2, УТ-2, И-16 и Як-1 (это четвёртый тип самолёта). Як-1 и Як-3 - они равноценные абсолютно, очень хорошие самолёты. Скорость большая, 650-670. Потом Як-7, Як-9 с пушкой калибра 37 миллиметров. Из этой пушки если по танку сверху попали, значит сразу этот танк вывели из строя. Стрелять большой очередью нельзя: нажал, два патрона пошли - достаточно. Если попал - с одного патрона уже всё.

И оттуда нас направили в населённый пункт за Запорожьем. Мы прибыли на аэродром, где располагался полк Амет-Хана Султана. Он тогда был у них командиром эскадрильи. А командиром полка был Покрышкин. Встретили нас хорошо: пригласили на обед (как раз время подошло), покормили. Нас было четверо всего лишь, мы на машине приехали. Это была зима. И вдруг слышим крик, шум. Мы встали, тоже пошли. Что такое? Садится Амет-Хан Султан на "Кобре", и у него подломилось переднее колесо. Ну, он завиражировал вот так. Конечно, колёса надо поменять, эти стойки все. Подходят люди и его бросают. А мы знали, как относились к чрезвычайным происшествиям у нас в училище: чуть-чуть сел, подломил, зарулил на большой скорости, и плоскость одна села - значит, самолёт выбрасывать, потому что этот узел нарушен.

- Наказывали?

Наказывали: грозились посылать в штрафбат. Но не посылали. Почему? То ветер сильный боковой был, то ещё что. А "Яки", у них всё-таки скорость больше, чем у И-16-тых, и лётчики иногда не успевали перенести посадочное "Т" против ветра. И получалось со сносом большим. А раз с большим сносом - самолёт садится, и обязательно вот эта плоскость "ноги" должна пойти под самолёт. Значит, надо менять винт. Винт трёхлопастной был на "Яках". Надо просмотреть двигатель: возможно биение коленвала. Тогда менять нужно двигатель. Теперь, если плоскость подложилась вот так, а там радиатор водяной, то радиатор тоже помялся весь, надо и его менять. А это же всё таких денег стоит. Самолёт вышел из строя - значит, это звено уже не летает.

- А его не наказали, Cултана?

Не-ет, его наоборот стали поднимать: он сбил два самолёта. А потом нас повели в штаб к ним и они говорят: "Если бы вы летали на "Кобрах", мы бы вас взяли. А так как вы летали на "Яках", мы вынуждены вас послать туда, куда вас направили из РАПа".

- А Покрышкина или Кожедуба видели? Вы лично.

Кожедуба видел я. Он же на Дальнем Востоке был в 52-м году. А я оттуда уехал только в 57-м. Кожедуб приезжал на Сахалин и рассказывал, как нужно атаковать, сколько нужно самолётов, что не нужно летать кучей. Как он говорил: "Нечего шестёркой летать. Четвёрка - самое большее. Вы и защитите друг друга, и где надо что сделать - всегда сделаете, и во время воздушного боя тоже лучше будете видеть друг друга."

В общем, нас направили в заповедник Аскания-Нова. В 31-й гвардейский истребительный полк 6-й гвардейской истребительной дивизии. Наша третья эскадрилья - воздушные разведчики. Как только говорят, что будем лететь туда-то - сто на сто километров этой местности мы должны знать по карте наизусть. Мы её несколько раз перерисовывали: куда идёт какая дорога, если есть речка, то где она, населённые пункты. Кстати, большинство населённых пунктов были с церквями. А говорят, коммунисты их пожгли. Да ничего подобного, кому они нужны? И на этом аэродроме, в Аскании-Нова, был случай уже при нас, когда один наш лётчик летел на разведку в паре. После дождя почва такая, что мотор тянет, а самолёт под тяжестью, потому что заправленный, и как бы на нос идёт. И он может чиркать землю. Это нежелательно, потому что когда такое случается, дюралевая конечность винта немножко сворачивается. Она искривлённая и уже не имеет ту площадь. Лётчики это ощущают. И на хвост, чтобы это исключить, на стабилизатор, сажали механика самолёта. Он садится и рулит так до взлёта. И вот, этот лётчик дал большой газ, а механик не успел соскочить и полетел на плоскости стабилизатора. На хвосте, вы понимаете? Но лётчик был хороший, командир звена. Он заметил в зеркало уже в воздухе, что механик не соскочил. Пролетел, набрал, конечно, большую высоту и вернулся на посадку. А посадку нужно совершать на большей скорости. Почему? Потому что нельзя ручку на себя тянуть, чтобы вот так самолёт встал, а надо увеличить скорость и приземляться. Он приземлился, и его наградили орденом Славы за то, что он сел с человеком на хвосте. А механик держался там, где рули ходят, за эту щель. Соскочил, за плоскость взялся (в плоскости такая выемка) и кричит: "Куда вы двинули?!". А двигатель же работает (*смеётся). Командир посмотрел, позвал его - ему посбивало кожу поворотом, и кровь текла - и отправил его в санчасть.

- Когда состоялся ваш первый боевой вылет?

Первый вылет боевой был из Аскании-Нова в 43-м году. Старший лейтенант Сучков, командир звена, взял меня и мы полетели. Он производит разведку, а я только у него в хвосте. Моя задача - следить, чтобы к нему никто не зашёл сзади. Потому что немцев ещё было много очень в Крыму, и они били наших. А когда мы вернулись, он при всех сказал: "Вот так и нужно летать, как он. Я поворачиваюсь сюда - он переходит на эту сторону, я поворачиваю туда - он переходит на ту сторону". А задача моя как ведомого - защитить заднюю сферу ведущего. И он когда заметил этот момент, ему понравилось: "Я всё время его вижу". А раз он меня видит, то он чувствует, что я смотрю за его сферой - значит, уже врагу зайти к нему на атаку, как к ведущему, нельзя, потому что я здесь. Но у нас там погибли два лётчика, которые прибыли из Одесской школы: Толя Коловнов и ещё один, Виданов фамилия его. Жалко, конечно, но что сделаешь - война...

А однажды Сучков не вернулся. Он взял Колю Никулина, и Коля прилетел один. Рассказал, что попал, наверное, в зону "Эрликона". Что такое "Эрликон"? Это крупнокалиберный пулемёт в шесть стволов, два и девять сантиметра высотой пулька. Они пробивают, конечно, обыкновенную жесть и защиту. Лётчики сидели в "чашке", спина в броне (и на "Илах", и на истребителях), и внизу мотор тоже защищённый. А "Эрликоны" были на автомашинах. Они всё время в движении. Его видно, что он стреляет, только рано на зорьке, когда темно, и вечером, уже когда солнце село или облачность - тогда видно, что сноп огня летит. Мы боялись этого "Эрликона" больше, чем пушек. Пушка когда разрывается среди лётчиков, она делает такой барашек белый. И мы лавировали, то есть уходили от этого: если барашек здесь был, то лучше на барашек идти, потому что они куда-то передвинут, а здесь уже стрельбы не будет, где это белое пятно возникло.

Были у нас лётчики очень хорошие, большинство из них сейчас поумирали - Герои Советского Союза. Это Решетов Алексей Михайлович, Морозов Фотий - двадцать один раз он сбил немцев, двадцать один самолёт, а двадцать раз его сбили. И уже в Аскании-Нова он был сбит и сел на парашюте. Приземлился неудачно, не мог ходить, так болела пятка. Его взяли в госпиталь. И он там, в таком спокойствии уснул, и думали, что он умер. Его вынесли и положили под сарайчик, накрытый камышом. Там снег был, он таял и капал. Эти, которые покойников выносили, пришли, а он языком облизывает воду, которая на него капает. Ну, они его обратно унесли, а так закопали бы...

Слева направо: Совит Яков Михайлович, командир звена Никулин Николай Иванович, Добровольский Алексей Андреевич

Наш полк послали в Бородянку - это километров, наверное, шестьдесят от Киева. Начали освобождать Киев. Потом Небрат, потом Вишневое. Когда освободили Одессу и Крым, немцы стали очень здорово грабить нашу страну: то есть они снимали сотнями километров рельсы, грузили на пароходы и отправляли через Румынию. Мы стояли возле Николаева, там санаторий был. И мы сопровождали бомбардировщики "Бостон" (двухмоторные американские), которые бомбили эти награбленные корабли. Немцы уже здесь не летали и нам не мешали. Я видел, как пароход сначала накренился, а потом носом пошёл прямо в пучину моря. Посыпались коровы, посыпались лошади, и немцы посыпались. Уже когда мы развернулись обратно, я посмотрел - немцы за хвосты держались коров и лошадей, а те плыли на берег. До берега метров триста было. Мы удивились тогда.

Освобождали и Львов. Наш полк сел в Великом Любене - это севернее Трускавца. Потом Мелец - это уже Польша, дальше Сандомирский плацдарм. Там реки Висла и Вислока. Обе реки большие. И они нас застопорили там, немцы. А оттуда потом приказывают нашему полку лететь на восток Румынии, в Фокшаны. Мы проложили маршрут от Мельца в Фокшаны и прилетели туда. Если бы мы задержались, то наш штаб был бы взорван. Штаб находился в маетке панском (*имение, поместье), очень красивом. А мы в это время спали в кабинах, под самолётами - это было в августе месяце. Спали не раздеваясь, но вшей не было. А получилось так: мы поужинали, начальник штаба собрал эскадрильи и сказал: "Всем проложить маршруты в Фокшаны". Мы проложили, а в половине пятого утра подъём. Первыми взлетает управление, потом первая эскадрилья, вторая, и наша третья. Взлетаем и летим. Прилетели в Фокшаны, а часа через два прилетают два наших "Дугласа". Начальник штаба позвал командира эскадрильи и сказал, что ровно в шесть часов утра дом, в котором был наш штаб, взлетел в воздух. Бандеровцы. Такой красивый домик был, мы всё радовались ему. Но они опоздали, потому там никого из наших уже не было.

Когда мы прилетели к румынам, те стали нас угощать. Начальник штаба с замполитом бегали и просили этих румын: "Уходите. Не надо, нельзя". Потому что они наливают. Но командиры эскадрилий сказали: "Вино не пить". И мы не пили. А они нам приносили такой виноград, как чернослив - крупный-крупный: и жёлтый, и белый, и розовый. Я, например, никогда не видел такого винограда.

- Расскажите пожалуйста про тот случай, когда вам голову разбило.

Это было под Будапештом в конце 44-го. Здесь были очень сильные бои. Наши переходили через Дунай, строили мост на правую сторону. Мы прикрывали их, потому что немцы прилетали и штурмовали эту переправу, били всё время. Полетели мы. Командиром эскадрильи у нас был Нестеров Игорь Константинович, Герой Советского Союза. Он привёл нас туда, и мы прикрывали эту полосу. Очень хорошо прикрывали, и спокойно было. А потом один наш лётчик сообщил: "К нам подходят 109-е". Ну, 109-е, так 109-е. Мы прошли некоторое расстояние, и командир эскадрильи сообщил, что поворачивается. Мы тоже стали поворачиваться. Они над нами пролетели. Командир эскадрильи: "Набираем высоту". Набрали высоту и стали терять их - разошлись. А потом они вернулись обратно, когда у них было преимущество по высоте. Мы поравнялись с ними опять: у них четвёрка, у нас четвёрка - и началась "карусель". "Карусель", конечно, неприятная вещь. Такой вой: видишь самолёт, только отвернулся от него - надо перевернуться в другую сторону, опять с этим газом. И даже слышно шум самолёта, который пролетает над тобой. У них тоже хорошие были "Мессершмитты". А в воздухе мы их отличали так: они любили жёлтую краску, немцы. У "Мессершмитта" бок жёлтый, на хвосте какие-то полосы, тоже жёлтые.

- А у вас какого цвета были самолёты?

У нас зелёные. И такие мятые полосы - белые, но не чисто белые, а с зеленью. Они проходили по плоскостям, по фюзеляжу. А низ голубой, как правило. Так зенитчиками тяжелее смотреть. Мы провели этот бой удачно: сбили один самолёт Мe-109 и два 190-х (*"Фокке-Вульф"). Даже в книге у меня написано. Сейчас я прочитаю (*берёт со стола книгу). Вот: "Истребители нашей дивизии продолжали прикрывать войска и вели бои с отдельными группами ФВ-190, которые пытались действовать по колоннам наших войск, находящихся на марше и на переправах. Как правило, наши лётчики встречали и уничтожали ФВ-190 ещё на подходе к Будапешту. В один из дней четвёрка истребителей 31-го гвардейского авиаполка в составе Нестерова, Совита, Шапиро и Паршуткина перехватила смешанную группу вражеских самолётов и сбила двух ФВ-190 и одного Ме-109". Это Мемуары Ерёмина, командира дивизии (*книга "Воздушные бойцы").

- Вы сбили кого-нибудь?

Да, мне приписали ФВ-190-й. Но как он падал, я не видел. Я помню, что прицеливался, взял упреждение хорошее и ударил. А уже после, когда мы все вернулись домой, наш Шапиро (он был тоже Героем Советского Союза) сказал, что я сбил самолёт.

- Наградили вас за это?

Меня наградили "Отечественной войной" 1-й степени уже в конце войны. А до этого меня наградили ещё "Красной Звездой" за количество боевых вылетов - сто.

- Чем тот бой закончился?

Я смотрю, он подходит. Я к нему, к нему. Он, конечно, маневрировал, но, наверное, меня не видел, потому что я успел взять упреждение вперёд его самолёта и выстрелил. А когда я развернулся и хотел пристроиться ещё к одному, в это время у меня сорвался капот. Уже после, как вспомню, когда это случилось, я успел нагнуться. Если бы не нагнулся, то, наверное, просто по лицу бы ударило. А когда я нагнулся - ударило по лбу, и посыпались кусочки плексигласа. А так мог бы и этот, второй самолёт сбить. Но всё внимание уже я переключил - кровь пошла. Вот у меня здесь шрам (*указывает рукой на полосу на лбу). А шлемофоны у нас на меху были, и очки выпуклые такие, большие. Ещё в полёте я облизывался, потому что кровь текла. И я заметил, что кровь солёноватая - вы знаете это? И когда я сел (вернулись мы быстро с этого задания), на меня посмотрели, а я стал смеяться, потому что ясно, что всё лицо в крови, и что я потерял капот. А уже после Нестеров тоже сказал: "Молодец, хороший был Ме-109". И буквально через три дня меня уже снова брали в полёт. Кстати, парашюты у них красные были, у немцев. А у нас - белые. Казалось бы, красными советские должны быть, наоборот...

А перед этим был бой у нас под Плоешти - это в Румынии, и я тоже сбил Ме-109. У меня два сбитых самолёта. Я выполнил сто восемнадцать боевых вылетов.

- А наземные цели вы уничтожали?

Мы штурмовали. Были у немцев такие лошади-тяжеловесы, которые помогали: боеприпасы привозили, еду, одежду. Всё, что надо, везли в части на таких лошадях. И мы эту колонну битюгов атаковали - это возле озера Балатон, в Венгрии. Там очень сильное было сражение.

Зимой 45-го мы ещё находились в Венгрии. Потом от Венгрии мы повернули к Австрии, а как окончилась война, от Австрии наш полк послали в Чехословакию. Чехи нас приглашали на торжественный обед. Мы же в столовой питались. Приходит глашатай и объявляет всем чехам: "Зитра у полудня всем свичным одеть чистые срачки на угощение стюгачек". Потом уже наш замполит узнал у них, что это они хотят сделать. "Свичным" - это людям, "срачки" - это по-нашему сорочки. А лётчиков они называли "стюгачками". Они возле аэродрома поставили столы. И техников кормили и угощали, и лётчиков. Приносили такие подносы, как полотенца, на подносах графинчик стоит, еда кое-какая. Ну, мы выпили, конечно, по стаканчику вина. Чех один надел полосу красную - "капут Гитлеру" - и выступать начал: половина русского, половина чешского. Мы уже поняли, в чём дело, что они очень довольны этим всем. А потом замполит пришёл: "Отставить обед! Ваш обед в столовой" (*смеётся).

Мы стали лететь оттуда через Краков и Ивано-Франковск (он тогда Станислав назывался) на Тирасполь. Когда мы прилетели и сели в Тирасполе, нас встретил замполит, подполковник Кравченко. Он выступил: "Война закончилась, Гитлер капут" - и стал плакать. И мы тоже не выдержали многие. Вы знаете, ну давило так... Мы же летели и видели, когда пролетали Краков, Станислав, как оттуда уже до Тирасполя все сёла были сожжены.

Лётчики эскадрильи Нестерова

1-й ряд, слева направо: Пономарёв, И. Нестеров, Н. Никулин

2-й ряд: П. Червинский, М. Мананников, Паршуткин, Я. Совит

(Чехословакия, 1945)

- Как происходил полёт в тяжёлых погодных условиях?

Только по приборам.

- Можете описать процесс после того, как кабина закрывается?

Значит, в чём заключается посадка в сложнейших условиях (дождь, туман, облачность)? Как и при стрельбе из пистолета или из винтовки, нужно иметь две точки: мушку и прорезь. Только тогда у нас получится прямая линия и поражение мишени. Так и на самолётах тоже. Ставятся на аэродроме в сложных условиях две точки. Я здесь могу нарисовать (*берёт листок бумаги). Вот аэродром идёт (*чертит), первая ближняя. Лётчик должен знать первый привод - ближний привод, в километре примерно от аэродрома, и второй - дальний привод, через километр от первого. Проходя их в сложных условиях, я должен совместить их по приборам. Тогда я захожу точно на аэродром. Если я нахожусь за облаками, как я должен попасть на свой аэродром? Здесь у нас стоит посадочный локатор, здесь стоит диспетчерский локатор поменьше и приводная радиостанция на двести, триста и даже больше километров (*рисует). Почему нужен привод? Вот лётчик по маршруту пошёл за облаками, заговорил, и от него сразу же на наш аэродром вот этот привод идёт. И оператор посадочной станции ему сообщает сразу курс и удаление. Если отсюда смотреть - это круг, триста шестьдесят градусов. А вот этот угол будет равняться примерно градусам десяти. Я дальше выхожу на аэродром и на аэродроме строю "коробочку". Что такое коробочка? Вот я вышел, вот дальний-ближний - я их пока не имею в виду. Выхожу и, зная, что мой курс посадочный тридцать, я поворачиваюсь здесь, на дальний и ближний привод. Иду, слежу. А здесь, с посадочной станции, у меня спрашивают мою высоту. Я ему говорю высоту, он говорит: "Снижайтесь". Моё расстояние сообщает: допустим, тридцать километров от аэродрома. Я снижаюсь, а оператор посадочного локатора мне задаёт высоты: правильно я иду или неправильно. И потом говорит: "Идёте точно, перед вами полоса".

- А что из себя вот эти точки представляют?

Там тоже сидят операторы и следят, выпустил я колёса или нет. Смотрят в бинокли, чтобы у меня колёса вышли и встали на замки. На шасси есть лампочки, которые это подтверждают. И я захожу на посадку, точно зная, что у меня замки прижались намертво. Даже если у меня будет скос какой-нибудь, то они не сложатся.

- Я читал, что в ночное время по плошкам с огнём садились.

Обязательно. И даже могут прожекторы быть. Плошки ограничивают, чтобы я никуда не сворачивал. А прожекторы, они дают лётчику расстояние, чтобы как можно ближе подвести самолёт к земле.

- Опишите пожалуйста, как проходит воздушный бой?

Я скажу, если мы четыре на два сражаемся - это уже страшно. Их в два раза больше. И они наступают на каждого, зажимают лётчика. У нас есть в кабине зеркало заднего вида, такое длинненькое, и там видно. Я смотрю - заходят. Лётчик, который хочет сбить меня, он должен угол уменьшить, прийти поближе и взять упреждение на стрельбу. Потому что скорость у меня и скорость полёта у снаряда - это нужно учитывать обязательно. А мы всегда знали скорости самолётов: и истребителей, и бомбардировщиков, потому что изучали их. Я должен поставить угол стрельбы моего самолёта на скорость снаряда и скорость самолёта, чтобы они встретились.

- Как высчитывается упреждение?

Прицел помогает. Он прямо в кабине перед лётчиком стоит. На прицеле есть радиальные колечки: они определяют, какая скорость у противника, какую я задал скорость. И прицел отражает на фото, сбил я его или не сбил. Мне некогда смотреть на это.

- То есть фотографируется ещё всё?

Да, это же воздушный бой. Смотришь туда-сюда, в зеркало. Скорость управления противника надо знать, его ракурс - под каким он углом ко мне подходит. Вот это ноль градусов, когда он в хвост заходит или в лоб. Но обычно в лоб не заходили. В лоб если заходишь, то меньше площадь поражения: ну что, двигатель и плоскости. Надо выбрать момент, чтобы стрельнуть по нему раньше. Если стрельнул по двигателю - даже иногда видно, как какая-то часть на самолёте отлетает. Если очень близко подходишь стрелять - опасно. Раньше на И-16-тых стоял пулемёт ШКАС: тысяча восемьсот выстрелов в минуту. Он если попал по плоскости, то перепилил её. А плоскость же несёт самолёт этот - значит, она сразу свернулась. А раз свернулась - ось сворачивается. Уже близко нельзя подходить, можно столкнуться. Потом УБСы были. Очень хорошие пулемёты, крупнокалиберные. На всех "Яках" они стояли. А на переднем крае всегда находится представитель от лётной части: от дивизии, от полка посылают туда лётчика. Но обычно это большой чин. Он помогает, говорит: "Внимание, вот шестёрка немцев". Охраняют штурмовиков, как правило, истребители. И он может сказать, какие типы самолётов.

- Какой немецкий истребитель был самым лучшим?

"Фокке-Вульф 190". Он чем хороший: у него была пушка, броня двигателя и броня лётчика. Если даже по плоскости попал, а в плоскостях баки с горючим, то у них поставлены такие резиновые уплотнители, что они сразу зажимают эту дырочку. Сразу, значит, пойдёт горючее, а потом не идёт.

- В каком звании вы закончили войну?

Лейтенантом. А уходили мы младшими лейтенантами.

- Вы же говорили, что вышли из училища сержантами?

Сержантами. И десять суток мы питались с лётчиками-инструкторами нашими. Кормили они нас. А потом нам младших лейтенантов присвоили и послали в Донецк.

- В Германии вы были?

Нет. Мы летали в Австрию, разведки там делали.

- Где народ вас лучше всего встречал?

И поляки хорошо встречали. И чехи хорошо относились к нам. Но венгры - нет.

- К Сталину вы как относитесь?

Знаете, у нас сейчас очень много пустозвонов, которые боятся Сталина. Боятся в полном смысле слова. Так руководить, как Сталин руководил страной... Ведь война началась, когда нашей стране было только двадцать четыре года, Советскому Союзу. А уже страна какая была? Какие были у нас заводы, фабрики, города какие, как росли? А в войну как Сталин прославился? Ведь он руководил всё-таки - Верховный главнокомандующий. Смотрите, как Москву защищали. Дай бог вам всем при таком Сталине жить, как мы жили.