Я родился в 1924-м году 25-го октября. Белорусская ССР, Могилёвская область, Ярославский район, село Ястребно. Но в 25-м году, когда мне было года полтора, мы переселились на Украину в херсонские степи. Николаевская область, Очаковский район. Отец наш, который был кузнецом, не имел там места работы, а здесь были пустыри, лошади гуляли. Нам дали по пятнадцать гектаров земли на семью (нас переехало человек тридцать), у нас появились две лошадки. Здесь уже была деревня Марицыно (*ныне Островка), которую организовали немцы. Они вырыли колодцы, дома хорошие построили. В одном здании была школа: хорошая, каменная, железом крытая. Озеро вырыли. Когда - не знаю, но мы уже застали воду. Озеро глубокое, купались все: свиньи с одной стороны, а мы, люди, с другой. В нашей школе было всего четыре класса и одна учительница. А средняя школа находилась уже за двенадцать километров. Мы шли туда пешком, занимались и вечером возвращались домой. Потом стали снимать там квартиры. Три-четыре пацана жили в одной комнатке у какого-то деда. И так до 41-го года.
- Сколько всего детей было у вас в семье?
Пятеро: Ваня, Надя, Толя, Саша и я.
- Кто-то кроме вас ещё был на фронте?
Ваня, танкист. Он закончил десять классов, а тогда десять классов были как сейчас институт (потому что мой отец, к примеру, четыре класса всего имел). И пропал без вести в первые дни войны. Мы и в Подольск писали - ничего...
 |
| «Ляльков Иван Владимирович. Ушёл в 1940 г. и навсегда» |
- Как вы пережили голод 32-го/33-го годов?
Пережили благодаря тому, что отец кузнецом работал, и был большой огород. У нас в подвале было много картошки, к нам из-под Очакова приходили люди, приносили рыбу, и мы менялись. Знакомых своих спасали. Картошки дадим: "Донесёшь?". -"Донесу". У отца в кузне на костре тоже варили картошку. Приходит человек в телогрейке, руки опущенные, нет ничего - его покормят. А потом колхоз немножко очухался, стали варить нам кондёр - это похлёбка из какой-то крупы, муки. Мы ходили и получали его. И я в четвёртом классе уже имел девяносто трудодней. За то, что помогал сеять хлопок в Очаковском районе.
- Как вы оцениваете уровень жизни в колхозе?
Хорошо. Колхоз спасал людей.
- Можете описать первый день войны?
Вся деревня плакала. Тут же объявили мобилизацию: "Всем явиться, сбор вот тут!". Две-три телеги запрягли и поехали. А мы, молодёжь, остались. Их, конечно, догнали, кое-кто погиб. Борис Бабич погиб. Андрусенко Лёня дошёл. Мы в одной пулемётной роте потом были... А во время оккупации нас гитлеровцы выгнали из нашей деревни, где мы жили вместе с немцами (десять фамилий немцев и двадцать фамилий украинцев). Приехали на мотоцикле: "Собрать быстро деревню!". Чисто на украинском языке. -"Мы соберём сюда немцев со всех окрестностей и сделаем немецкую колонию". А мы же брали пример с тех немцев, которые у нас жили. У нас домики хорошие были, с полами. А в других деревнях соломой всё крыто. А потом кто-то вспомнил, что под Очаковым есть Каборга (*ныне Осетровка) - военный городок. Решили идти туда. Там жили вольнонаёмные из России, но они вернулись обратно, а мы эти пустые домики отремонтировали и стали в них жить. И можно сказать, мы там спаслись от немцев. Тут забирали людей в Германию, а мы были под румынами.
- Как жилось в оккупации? Голодали?
У меня были две сетки рыбацкие и снасти - подарили люди, которые там жили когда-то. У нас ведь в колхозе ничего не было, даже крючка: надо было ехать в Очаков, чтобы купить крючок и нитку. И вот, я забрасываю на ночь сеть, а утром вытягиваю - ведро рыбы. Даже скумбрия попадалась. А к нам в Каборгу румыны пригнали цыган. В Румынии собрали и к нам припёрли. Разместили их в пустых казармах. И вот там люди страдали, цыгане эти. А мы как-то выкручивались.
- И что с этими цыганами сделали?
Половина вернулась, половину уничтожили. А в 44-м году, после освобождения, пришли к нам из военкомата Очаковского и говорят: "С такого года и по такой". Попадаю я и отец. И нас пешком отправляют на Одессу. В селе Красное напротив МТСа (*машинно-тракторная станция), поставили стол, сидят медики и военные: "А ну, присел. Руки есть?". -"Есть". -"На эту сторону". Отец подходит. -"Кем работал?". -"Я кузнец. С сыном вместе хочу. Ему девятнадцать лет, он молодой, а я уже был в армии". Отец ведь кузнецом служил в Гражданскую, ковал лошадей - это он мне рассказывал. А там умные люди сидели, говорят: "Езжайте домой, собирайте плуги, сеялки и выращивайте хлеб. А на фронте мы без вас разберёмся". Я отдал отцу свои сапоги, а сам постолы надел. И аж под Тирасполем, около села Глиное, их снял. Ноги были тёплые, камушки только мешали сильно.
- Как вы через Одессу проходили?
Мы сразу пошли на Куликово Поле. Там открыли амбар, а в нём полно пулемётов, миномётов. -"Заходи!". А нас уже, когда мы шли пешком на Одессу, примерно сформировали. Мне дали сначала автомат ППШ, а потом автомат в сторону, и я получил "Максима" на колёсах. Пистолет, конечно, не давали - дали карабин.
- А вы уже умели пользоваться оружием?
В 41-м году, когда наши оставили Каборгу, в окопах валялись гранаты, винтовки, пачки патронов. Мы с младшим братом пасли коров, чтобы не забрали нас в Германию. Румыны сказали: "Кто безработный - на работу". А мы при деле. И вот, я стрелял там и по трубе котельной, и гранату Ф-1 бросал - тренировался.
- А на эти звуки румыны не сбегались?
Румыны были далеко, под Очаковом. Километров десять-пятнадцать. Я осторожно пару раз выстрелю и опять спрячу так, как было. Потом красноармейца нашли в траве мёртвого. Я тогда не соображал пацаном, а женщины, у которых мужья были на фронте, записали его адрес. Сообщали куда-то или нет - не знаю. Но мы похоронили его там. Вот такие дела...
В общем, прибыли мы под Тирасполь. Там был такой красивый абрикосовый сад. Я попадаю в 109-ю дивизию, 312-й полк, пулемётный батальон (пульбат). Учили нас уже там, на месте. Траншея, в траншее палка, на палке "Гитлер", и бежит с этой палкой солдат. Его не видно, он сам в траншее, а ты за пулемётом - учили стрелять по движущейся мишени (потом мне это пригодилось). Подготовили хорошо. Были среди нас деревенские мужики в возрасте: мы думали, что они крепкие, здоровые, а оказалось - наоборот. Я молодой, девятнадцать лет - "Максима" таскал только так. Ещё удивлялся: "Колёса зачем?". Мы ему на щиток складывали шинель, груз какой-то, патроны. Идём, а лейтенант наш, Фролов, кричит: "Взять матчасть!". Значит, взять на себя. Я говорю: "А колёса зачем?". Он: "Молчать! Давай-давай! Что ты там натёр? Мы ещё не ходили, а ты уже хромаешь" - парню одному, Жене. Я крепкий был, а Женя что-то хромал. И оскорбительно, главное: "Сидели под юбками". Я останавливаюсь, поворачиваюсь, говорю: "Товарищ лейтенант, а зачем вы нас оставили?". -"Молчать!" - и к кобуре. А я говорю: "Мы идём туда, где можно стрелять и вперёд, а можно нечаянно выстрелить и в обратном направлении". Я думал, что он меня застрелит. Но он промолчал. Потом его убрали от нас и уже дали другого. Агеев, лейтенантик - молодой парень, 24-го года. У него было нас двенадцать человек, по-моему - отделение полное, пулемётный расчёт. Ну, что дальше?
- В Ясско-Кишинёвской операции вы участвовали?
Обязательно. Сначала повели нас по Днестру аж до румынской границы. Там в один момент "Катюши" сработали, и мы перебрались на противоположную сторону реки Прут. Бегом, с "Максимами" своими, с миномётами - всё вооружение на горбу. Смотрим - дома, сгоревшие свиньи под сараями на цепях. Полопалось сало, поджарилось, пахнет, а мы голодненькие. Нам выдавали американскую тушёнку с горошком, в каждой горошинке червячок. Чего так получалось? Наверное, какие-то витамины там были. А тут наварили нам по куску мяса с жиром - пообкакались все. Повымазывались жиром, шинель я запачкал... А нам надо было окружить немцев, чтобы не выпустить их в Карпаты. Если они уйдут в горы, там уже никакая техника не пройдёт. Мы шагали километров семьдесят, чтобы этот дым обойти. Добежали, командир роты говорит: "Окопаться!". А там поле, земля засохшая, её противотанковый снаряд не возьмёт. Что я лопаткой сделаю? Там вот такие трещины, настолько всё высохло. А нас до этого обогнали артиллеристы с двумя сорокапяточками. Я ещё руку положил на ствол, ездовой говорит: "Ты что, не видишь, что лошадки еле идут?". И батогом на меня намерился. И вот, оказывается, они прибыли чуть раньше, замаскировались снопами кукурузы и сидят там тихо, что их даже не видно. А нам тут что делать? Копать или не копать? Какая-то речушка, и положены брёвна через неё. Мы по этому мостику перескочили на другую сторону и лежим на открытом месте. Вдруг пыль, всё ближе и ближе: одна немецкая машина с пушкой, вторая машина с пушкой, третья... Шесть машин. А сопровождают их два бронетранспортёра, полные немцев. Корыта бронированные, только каски, мы видим, качаются. А пушки сзади едут. Доезжает один транспортёр, уже он почти на половине моста. Хлопцы из сорокапяточки в крест на борту только - ляп, и эта коробка переворачивает всех немцев в болото, только гусеницы сверху крутятся. Задняя дверь открылась, но ни один не успел даже вылезти. Доходит второй транспортёр, видит, что этого уже нет, и начинает на месте крутиться - куда стрелять? Впереди у него крупнокалиберный пулемёт, если бы он заметил, что в кукурузе ещё одна пушка... Но артиллеристы - молодцы, стреляли хорошо. Два выстрела и двух бронетранспортёров нет. Тогда шофёры побросали пушки, побросали машины и ходу. Мы потом заглянули в тот, что упал в болото, понабирали бумаги у них, чтобы письма домой писать. А ведь мы даже "Максим" не заправили. Вот дали бы они нам прикурить. Гоняли бы нас по полю. Но обошлось благодаря этим двум пушечкам. Как раз они их подкараулили посреди моста...
Вскоре Яссы капитулировали, а мы по Румынии пошли на Югославию. Расположились в городе Суботица у фотографа на квартире. Я думал там сфотографироваться. И он только выставил треногу, мы построились, и вдруг мина на крышу падает. Хорошо, что она сработала раньше, ещё когда ударилась о черепицу. Снаряд яму роет, а мина рвётся сразу. И на нас как посыпались осколки. И на фотографии я потом получился без руки. Я руку дорисовал и отослал. Мне пишут в ответ: "Ты что, руку потерял?". Я пишу: "Нет, это такая фотография"...
Затем мы пошли на Венгрию. Эстергом, Секешфехервар - это города по пути. Балатон - красивое озеро, но вода в нём жёлтая такая, глинистая. Мы шли по следам передовых войск, во втором эшелоне. Вошли в Будапешт в октябре месяце и заняли какую-то школу. Большой коридор, лошади стоят, и мы так: одно отделение - второй этаж, другое отделение - третий этаж, и по кабинетам. Окна открыты. Старшина принёс мне пятнадцать гранат, говорит: "Это карманная артиллерия". Я выставил их на окно, но пока без запалов (они у меня в кармане были). И, помню, дали мне флягу. Солдату дали стеклянную флягу. Я только карабин закинул за плечо, прикладом её - бац, стёкла вытряхнул из чехла, а туда гранату Ф-1 положил (без запала, запал был с другой стороны) - на крайний случай. Но, слава богу, обошлось. Всё время она была у меня на поясе. И тут выглядываю - целый взвод немцев у подъезда. А мы подпёрли двери партами. Слышу, они: "Айнс, цвай, драй!" - отодвигают. Если они попадут в подъезд, там уже бой начнётся. Значит, надо не пустить. Я две гранаты кинул на головы им, а меня заметили из другого дома и в окно дали очередь по косой. Штукатурка ударила по глазам, но очи остались целые. И я целый. Потом смотрю, в окно ко мне залетает шар. А я уже знал, что это такое. Это термит. Ракета, которая висит на парашюте и горит долго, пока не сгорит. Немцы пристроили такой миномёт (я его не видел, потом уже объясняли), этот шар термитный зажигают и бросают в ствол. Он там какой-то пружиной выталкивается и ко мне в окно залетает. Упал и горит. Я сначала спрятался, а потом думаю: "Нет, надо от него избавиться". Быстро открыл гардероб, костюм какой-то схватил, накрыл этот шар и в окно выкинул. Больше не стреляли...
Бывало всякое. Помню, едут немцы, обед везут, а мы в здании. Я говорю: "Хлопцы, обед едет". Выбежали - повар сидит, ещё с ним кто-то. Мы лошадок за уздечки, заворачиваем во двор - макароны итальянские. Это эпизоды такие.
Зима, мы сидим набиваем ленты на втором этаже. Окно нараспашку. Идут немцы, тянут по снегу на санках свой крупнокалиберный пулемёт. Мы перестали набивать ленты, один из ребят (уже не помню, кто) сразу за пулемёт, и я ещё подсказываю: "Бей по пулемёту" - чтобы вывести из строя его. Они поняли, что их обнаружили, бросили сани на полдороги и всё. Тогда находится немец посмелее (так же, как и у нас), разбегается, прибегает к этим саням, хватает верёвку - конечно, и он погиб, и пулемёту досталось. Война...
Перед самым Новым годом мы опять заняли какую-то школу. Одной улицы нам не хватило взять, чтобы к Дунаю выйти. Они уже ёлку нарядили, шнапс свой приготовили. Мы это всё свернули, "Максима" поставили. И видно, как по Дунаю льдинки идут, снегом потрусило немножко. А они перебегают с этой стороны на ту - связные, что ли? Мы им это дело прекратили. Потом однажды (я как раз был за пулемётом) выходит немец: нагло, шинель нараспашку - или раненый, или подпитый. И даже не бежит, а идёт. А у нас было рассчитано так, чтобы не длинную очередь давать, поэтому через два на третий мы пустое место в ленте оставляли. Я гашетку надавил, два выстрела, по-моему, сделал - он остановился. Постоял-постоял, вижу - присел. Ага, хорошо. Ну, мы даже не добивали. Утром думаю: "Ушёл он или забрали?" - они же пунктуальные были. Смотрю - лежит, снегом притрушенный. Ой, такое рассказывать - неприятно...
- Вам в Будапеште противостояли немцы или венгры?
Немцы и венгры. Немцы были отдельно, мадьярам они не позволяли сдаваться. Вот стою я возле окна, выглядываю, и мадьяр выглянул. Я ему машу: "Гьере иде!" - это по-мадьярски "давай сюда". Он показывает пальцем: "Пуф" - мол, стрелять будете? Я говорю: "Не-ет!". Показываю: "Поднимай руки вверх и иди". Через некоторое время он опять выглядывает, уже смелее. Я ему ещё раз показываю. И что вы думаете? Человек восемьдесят, наверное, сдались - целая рота, не меньше. Сначала двое перебежали. Немцы думают, что мадьяры наступают, а те по два, по три человека к нам. А последних потом подгоняли выстрелами, когда поняли. Но не убили ни одного мадьяра. Немцы просто не ожидали - те быстро проскакивали. Язьков наш засуетился: "Что у вас творится? Что там мадьяры делают?". А ему: "В плен идут". Он брился, и тут такая штука. На следующее утро говорит: "Так, земляк (он сам был из Очакова), я тебе даю помощь, бери всех мадьяров (среди них оказалось даже три офицера) и веди в штаб. Ты помнишь, где мы стояли?". Я чужой город помню, ага. Я свой хорошо не знаю. Говорю: "Примерно". -"Ну, найдёшь". Этих ребят построили, и мы вдвоём: я с автоматом ППШ и ещё один "дед" с усами. Ему, наверное, лет сорок было - дали мне помощника. Привели их в штаб, я говорю: "Вот пленные, давайте мне какую-то бумагу". О-ой... Выходит капитан, женщина. Из разведки, да. Я говорю: "Мне надо к командиру". -"Что вы хотели?". Пока я с ней говорил, хлопцы уже у мадьяров часы позабирали. У кого на руках, у кого к ноге привязаны: знали, что мы все без часов, а у них - у каждого почти. -"А винтовки куда?". -"Вон в угол". Так он её не ставит, а просто бросает, как дрова...
А 14-го марта мы поменяли пулемёт. "Максима" убрали на телегу, а сами взяли "Горюнова". У него всё такое же, как у "Максима" (броневой щит и так дальше), но его можно ставить на ручки и бить по самолётам. Они налетали очень низко, и можно было сбивать. Ну, мы пробовали, но не сбили ни одного. И вот, я сижу в громадном доме (я такие в Очакове и не видел), а рядом траншейка выкопана, колодец какой-то, и недалеко от колодца ячейка пехотинца. Я её занял, немножко почистил, поставил "Горюнова". Стемнело. А немцы, наверное, договорились, что надо прорываться. Мы ведь окружили там тысяч тридцать (так говорили, а кто их считал?). Вдруг слышу - железо, стекло тарахтит. Смотрю: и гражданские, и военные, и немцы, и мадьяры. Кто с зонтом, кто в шляпе. Я растерялся - живые люди. И я один, а недалеко от меня церквушка и там хлопцы, вся рота. Ну что, кого я буду спрашивать? Прикрыл глаза и... Остановил я эту колонну. Не знаю, может, кое-кто и проскочил. Да, война - это страшное дело.
В общем, пробыли мы в Будапеште почти до апреля 45-го года. А с Будапешта пошли на Вену. Утром нас собрали (и пехоту, и миномётчиков), погрузили на "студебеккеры" и вперёд. И потом мы стали двигаться вдоль Дуная. Помню, сначала в каком-то оросительном канале мы набрали воды, умылись. А потом пришлось брать один противотанковый ров. Командир роты вылез на бруствер: "Первая рота (я с пулемётом был придан в помощь первой роте), вперёд!". А его снайпер из этого противотанкового рва - раз, и он падает хлопцам на руки...
- Это Агеев?
Нет-нет, другой. Агеев - это командир нашего пулемётного взвода. На фронте, когда занимали мы большую территорию, нашу роту разбирали и "Максимы" давали в помощь пехоте. И ещё давали ПТР. Там, где есть "Максим", всегда должно быть противотанковое ружьё. А потом где-то в другом месте наши надавили на этот противотанковый ров, немцы выскочили, а у меня как раз пулемёт на ходу. И пока они под гору бегом поднимались, я две ленты выпустил. Говорю: "Это вам за брата!". Многие на склоне остались: кто раненый, кто убитый...
За горой какой-то городок был, его тоже взяли, а оттуда пошли как пехота. И по степи, и по дороге. Занимали города, где композиторы похоронены. И политработники: "Ничего не трогать. Мы - Советская армия". Даже ставили охрану, чтобы братцы там с дуру чего-нибудь не сломали.
Преследовали мы два танка немецких: один с горючим, другой без горючего. Тот, который с горючим, тянул другого на буксире, а этот развернул пушку и здорово мешал нам продвигаться. А нашему отделению пополнение как раз дали: Валько фамилия одного, а фамилию второго не помню. Он ещё учил нас песне: "Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза". Доходим до какой-то деревни я только говорю: "Ребята, рассредотачивайтесь. Вдруг мина взорвётся или что". Валько рядом был, второй номер, а тот с правой стороны от меня шёл, патроны нёс. И из окна крайнего домика его застрелили... Спалили мы тот дом. Больше домов не трогали, а тот спалили за это.
А Валько как ранило? Он такой неуклюжий был, в ватных брюках. Разворачивался в кювете, попу приподнял повыше, а в этот момент его из пулемёта прочесало. Разрывная пуля. Была бы простая, его бы убило. А разрывная только в вату воткнулась и сразу вырвала дырку вот такую в штанах. Кожу, конечно, разорвало, кровь бежит. Он упал на пузо, я говорю: "Ползи вон в то глинище". А мы пошли вперёд. Тут едет наш "бобик". Мы не поняли даже, почему так нагло? Впереди же немцы. И мы не успели его остановить, только крикнули, но водитель поехал дальше. И там его немцы остановили. Убили подполковника раненого - казнили, можно сказать, потому что спина была ободрана. А он на "бобике" просто пролетел. Ну ты же видишь, что мы за "Максимом" лежим... Ругали потом: обнаглели, мол, думали, что ерунда.
И потом эти два танка снова пошли вперёд. Увидели, что деревню, окружают, и всё равно спалят их. И опять: этот тянет того, а тот вместо пушки - башня развёрнута в обратную сторону. Ну, мы их преследовали недолго и потом где-то повернули.
Налетали американские бомбардировщики, помогали нам здорово. И сплошной вой сирен. Мы уже были возле какого-то города. Траншеи зигзагами, кое-где перекрытые сверху брёвнами, соломой от дождя. Немцы сбежали, и мы со своим "Максимом" решили занять эти позиции. Я уже был командиром отделения, первым номером, говорю: "Быстрей-быстрей, ребята". Хлопцы заскочили, а я шёл последним. Падает какая-то зараза (не то наша мина не долетела, не то немецкая), и мне под левое колено попадают два осколка. Я упал в траншею, хлопцы кинулись перевязывать - какое там? Отдал им извлекатель, который даётся к пулемёту. Если разрыв гильзы происходит, чем ты её вытащишь? Для этого специально с пулемётом идёт такая штука в виде патрона и с такими усиками. Туда её посылаешь, затвор передёргиваешь, и гильза выскакивает. Но мы этот извлекатель не использовали: стреляло всё хорошо, не смотря на то, что наши ленты были брезентовые, а у немцев - металлические, и нашими мы натирали ладонь докрасна. В общем, ребята спрашивают: "Пойдёшь без помощи?". Я говорю: "Пойду, одна нога есть". Хотел кальсоны разорвать, а они такие крепкие оказались. И нога мокрая. Думаю: "Ладно" - и пошёл в тыл. Тут едет "полуторка", водитель говорит: "Этот не наш, не из нашей части". А ему кто-то: "Да какая разница?! Он еле ногу тянет". Всё-таки взяли меня.
Приезжаем в какую-то деревню, ко мне санитарка с сумкой подбегает: "Так, вылазь на стол, снимай штаны". Думаю: "Перед женщиной штаны снимать?". Полулитровая банка стоит, в ней шприцы, скальпели. Я снял штаны, вылез, она укол сделала - после той боли эти уколы и не чувствуются. Потом слышу, кинула что-то одно, затем второе. Говорит: "Два осколка". Оббинтовала туго: "Через дорогу дойдёшь?". Говорю: "Чего ж не дойду? На одной ноге долечу". Пришёл, там солома, брезент танковый. Тот кричит: "Ай, мама!". Тот кричит: "Добейте!". Я только прилёг, подбегает другая санитарка: "Пузо открой" - укол от столбняка. Я гимнастёрку поднял, а укол такой противный. В живот. Дали стакан вина, кусок хлеба и колбасы (или даже брынзы, по-моему). Подходят машины, грузятся и на вокзал. Возили дня два. Куда? Я уже чувствую, что мне вроде как-то сладостно, тошнотворная такая боль. Пальцы под бинт засунул - воняет уже. Ещё провезли суток двое. Приезжаем в большой госпиталь. Палатка брезентовая, на стойках баки с жидкостью для промывания ран. -"Ложись". Штаны сняли, помыли ногу, снова забинтовали и уже в палату. И в этой палате месяц, по-моему, я пробыл.
А потом перевели меня в город Асод (Венгрия). Школа, второй этаж, там тоже девчата-медработники: "На перевязку". А мы, молодёжь, выглядываем и шутим: "Я вон к той, с косичками". Мне там ещё раз почистили ногу, зашили, и сейчас она живая. Но только сильно повредили вены, и из-за этого теперь синяки...
И в этом же Асоде однажды утром слышу, играет скрипка, барабан бьёт, выстрелы. Думаю: "Что такое? Наверное, заблудившиеся немцы". Бывало так, что какая-то рота отбившаяся могла прийти и наделать шума. Я в окно выглянул, а у меня ни карабина, ничего же нету. Нога короткая. Оказывается, День Победы! Мадьяры пришли со скрипками, празднуют. Я кинулся бежать на улицу, а хирург навстречу: "Куда? Швы разойдутся!". Какое там...
В общем, мы там подлечились, и дальше - кого куда. "Покупатели" приезжали. Построили нас: "Телефонисты есть? Пулемётчики есть? Артиллеристы?". И там мне сосед по палате подсказал идти в телефонисты. Я говорю: "Да я телефона и не видел. У нас в деревне ничего не было, кроме свиней, овец и лошадей". А тут: "Телефонисты есть?". Он толкает меня: "Есть!". Ну и я одновременно с ним: "Есть". -"Вон машина, садитесь". Оказывается, нужны были телефонисты аж в штаб 104-го зенитного артиллерийского дивизиона. Мы там дежурили, охраняли. После этого я ещё целый год служил в Костроме и уже в марте 47-го года приехал в Одессу.
- Как вас встречало местное население в Европе? Как освободителей или наоборот?
Как освободителей. В Югославии на улице подходит ко мне девушка. Я с карабином, а она руки мне на плечи положила и танцует. Радуется, что мы пришли. А в Венгрии, когда я в госпитале лежал, мы огород помогали копать мадьярам. Я ещё не знал, что такое асфальт, а потом смотрю, чего они копаются на дороге? Ямка. У нас бы эта ямка была лет пять, пока там кто-то шею не сломал. А у них вентилятор, щётка металлическая, эту ямку расчистили, обдули, и тут же варится смола. Я думаю: "Делать им нечего"...
Помню, стояли мы на границе. Речушка узкая, там Румыния, тут Югославия. Я дежурю за "Максимом". Ночь проходит нормально. Смотрю направо - женщина идёт, югославка. Приносит большую миску жареной картошки: в платке, четыре узла. А мы дежурили по очереди, и остальные хлопцы были за огородом в доме. И что я ещё запомнил: сверху на картошке айва. А она же твёрдая, зубами не угрызёшь её, невкусная. Ну что я буду говорить? Садится она со мной рядом, ноги спускает в траншею и говорит: "Надо позвать тех". Я думаю: "Ну да, я брошу пулемёт и пойду звать хлопцев?". Но хлопцы как-то сами догадались. Забрали эту миску жареной картошки, а она показывает, мол, айву кушай. Ну как я буду кривиться, когда это такой подарок? Очень хорошо относились, очень хорошо.
- А случаи насилия или мародёрства со стороны наших солдат были?
В Румынии расстреляли одного перед строем. Я ещё думаю: "Неужели расстреляют?". Бац и всё. Женщина пришла и плачет: "Так и так, ваш солдат снасиловал"... А было и такое. Пошёл я искать мыло (это в Будапеште). В одну кладовочку заглядываю, во вторую, открываю двери - не пойму: старшина Омельченко жопой сюда и две ноги голые торчат - мадьярка. Он ко мне поворачивается: Какого хрена? Закрой двери!". (*Смеётся). Я быстро двери закрыл...
- Я так понимаю, её не насиловали, она сама не против была?
(*Кивает) Мадьярки не против были, да.
- А у вас с ними ничего не было?
В этом отношении - нет. Нас когда построили в Красном на улице в два ряда: "В две шеренги становись!". Встали. -"Первая шеренга, два шага вперёд! Кругом!". Получился коридор. -"Снять штаны!". Думаю: "Не хватало ещё". Ну, кто постарше, те ремни сняли, пуговицы верхние отстегнули. А я вроде снял, но держу (*смеётся). Идут наши девчата-медработники: медсёстры, врачи, хирурги. Прошли из конца в конец и говорят: "В скором времени мы будем на фронте. Не вздумайте!". А я ведь из деревни. Что такое сифилис, я и слышать не слышал. А они нам и про триппер, и про сифилис. Ох! У меня аж пилотка на голове поднялась. -"Будут специальные девки, которые станут вас приглашать к себе в постель. А вы через день-два, через неделю-месяц выйдете из строя. Вы будете болеть потом всю оставшуюся жизнь". Как они наговорили...
- А пленных вы не расстреливали?
Нет. Один раз только мы заняли не то городок, не то большую деревню. Идём, а он спрятался в яме, где картошка хранится. Ну и сидел бы, пока не пройдут войска. Он вышел: "Словак! Словак!". А тут капитан подвыпивший (не из нашей роты). Посмотрел - немецкая форма (хоть бы снял). -"Ах вы, падлы!" - говорит. И мы тянем "Максима" рядом. Достаёт пистолет: "Вы сейчас все словаки!". И застрелил. Я возмутился. Ну, там разговор короткий. Поменьше гавкать...
- Можете вспомнить самый страшный эпизод за время боёв? Что запомнилось больше всего?
Село Ритопек, по-моему - это уже перед Будапештом. Наша разведка на лодках туда поплыла. Узнали, что там пусто, никого почти нет. Мы приходим, я смотрю - Василь Дидык, сосед мой по Каборге. Говорю: "Вася, как там дела?". -"Всё в порядке, не переживайте, мы всё очистили". Церковь, виноградники на палках, вот такие ягоды. Мы после Дуная вылезли на сопку, там ямку какую-то нашли. Я, Володя Сорокин из Очакова и Иванов из Анчекрака (*ныне Каменка). Иванов хвастался: "Вот, у меня немецкая винтовка". Стоим сутки, стоим двое. Старшина принёс нам пшённую кашу. А мы голодненькие порядочно. Только начали есть, вдруг немецкие горные войска на лошадях. Навьючены миномёты, мины и так далее. Я говорю: "Ребята, к нам гости". Один бежит, на спине катушка разматывается, и если он спрячется сильно близко, то нам с макушки не даст сопка видеть его. Иванов, как сейчас помню, говорит: "Ах ты, фашист! Сейчас я его остановлю". Стрелял Иванов хорошо. Выстрел - и только катушка мелькнула, полетел назад. И всё. А в это время нас уже засекли и поставили миномёт (да, наверное, не один). Одна мина, вторая, а третья повреждает нам "Максима". А внизу, в винограднике, штаб командира роты был и мастерские. Кирпичное здание в два этажа, бочки какие-то, и хлопцы там сидят, винцо попивают. (Как сказал грузин, командир роты: "Хрен с ним, кто там полезет? Завтра разберёмся" - и дал мне две гранаты Ф-1 на дорогу). А они полезли. И вот, смотрю, каска немецкая слева мелькнула. Я быстро наворачиваю запал и швыряю туда. Поменял позицию, выглянул - каска в другом месте. Ещё одну гранату туда. А их несколько человек, и уже подлезли к нашему гнезду. И каша в котелках пахнет. Спрашиваю: "Володя, что будем делать?". (Володя у нас как связной был). Он говорит: "Надо идти сообщать, что пулемёт не работает". Говорю: "Ну давай". Он в плащ-палатке, а я в шинели. У меня шинель задралась вверх, я на ноги как встал и аж в винограднике очухался. А Володи нет. По Володе дали очередь. И прострелили лёгкие...
На второй день забрали его комсомольский билет, а самого похоронили под этой церковью. Мы там ещё кого-то потеряли. По-моему, командира миномётной роты (они были на другом участке). Он как командовал - рот открыл, и руля прямо в рот попала. И такое случается...
- Вас не наказали за то, что вы оставили пулемёт?
Вечером стемнело, появляется подполковник: "Так, сюда, сюда". А мы по виноградникам лежим. Собрал нас человек двенадцать, если не больше, и говорит: "Пошли наверх - туда, где вы бросили пулемёт". Ну что, судить нас? Лезем потихоньку. Вылезли - Володя лежит, "Максим" искорёженный на боку. На этом всё и закончилось. Ритопек село, я запомнил...
- Сколько было человек в расчёте пулемётном?
Нормальный полный расчёт - это человек десять-двенадцать. Тащат с собой боекомплект (ящики патронов). Мы в Будапеште для того, чтобы таскать патроны, брали мадьяров. -"Гьере иде" - давай сюда. Улицей не идём, а идём по задворкам. Кое-где через забор. Даже бывало так, что мы на этой стороне забора, а немцы на той стороне. Забор высокий, как сейчас наши бизнесмены строят. Мы караулим их, они караулят нас. Ночью пролетает их самолёт, сбрасывает груз на парашютах. Мы бегом туда, а там печенье, другая жратва, мины для миномётов. Парашюты на деревьях висят, за ветки зацепились куполами. Мы мины отдаём миномётчикам: у нас мины калибром 82 миллиметра, а у немцев - 81. Значит, у наших на 1 миллиметр компрессия меньше.
- Что для вас было самым опасным на фронте? Миномёты, бомбёжки? Чего боялись больше всего?
Один раз я даже сказал: "О, господи!" - хоть никогда церковь не видел. Это было в апреле месяце под Веной. У меня была глубокая траншейка, а тут САУ немецкая шрапнельным долбанула. Надо мной лопнуло, я прижался к стенке противоположной, каску напялил, а колени спрятать некуда. Тогда я на колени положил коробки пулемётные, а вещмешок остался снаружи. Так две дырочки остались в вещмешке.
А такой случай. Сменился я с дежурства. Мы как раз договорились не уходить друг без друга и обязательно говорить, где будем. Я отдежурил, пришёл в какую-то конурку, а там цемент, холодно. Смотрю, фанерный гардероб. Так лучше ведь на фанере поспать, чем на полу. Я хлястик расстёгиваю, шинель становится широкой, воротник поднимаю, карабин обнял, вылез на ящик и лёг. А кругом всё время выстрелы, одуреть можно. В общем, лёг я и уснул. За день так намучаешься, что спишь как убитый. Просыпаюсь - вокруг меня мадьяры. Какой-то мужчина отдаёт мне карабин. А я так крепко спал, что даже карабин у меня забрали. Но не убили. Я быстро поднялся, вижу - они открывают двери этого гардероба, а там мадьяр застреленный. Говорят: "Герман пуф-пуф". Мадьяр, видимо, помог советским бойцам, а немцы расстреляли его за это. А хоронить когда? Так его в гардероб. Я на нём переспал спокойно и хоть бы что...
- Вам сейчас снится война?
Вы знаете, почти нет...
- Сейчас в современных фильмах часто показывают, как красноармейцы наступают, а позади них сидят НКВДшники с пулемётами и стреляют своим в спины. Вы можете это как-то прокомментировать?
Не может этого быть. Штрафники были. В Венгрии, помню, мы в такой глубокой балке сидим, поросшей лесом, а они мимо идут. И никаких заградотрядов не было. Не знаю, может, прятались где-то, но я не видел.
- А как эти штрафники были одеты, вооружены?
Хорошо вооружены, как положено.
- То есть это не были просто безоружные люди, которых отправили на убой?
Нет! Пусть не брешут. Хватало вооружения. Когда кто-то начинает городить, мол, винтовок не было - мне не верится. Если открыли ворота на Куликовом Поле, и я думаю: "Где они набрали столько оружия?". Миномёты, пулемёты. -"Заходи! Забирай!"...
И вот, эти штрафники прошли, а со мной напарник был из пополнения, второй номер. Мы "Максиму" прикопали колёса, чтобы ствол до самой земли опустился, а вдалеке была посадка. И там кто-то вроде перебегал. У меня на шее висел бинокль (не мой, а командира взвода, Агеева). Напарник говорит: "Дай я посмотрю". Я нагибаю голову, он снимает, смотрит, тут падает маленькая мина ротная, и я вижу, на бинокль кровь потекла с головы. Я сижу вот так, а траншейка узкая, и он начинает падать мне на колени. Я ноги раздвинул, немножко отодвинулся, он упал на бинокль и только вздрогнул. Ни слова, ни звука - человека нету. Что делать? Кричать ведь не будешь. Потом нас собрали, Агеев спрашивает: "Где бинокль?". Я говорю: "Я не взял, он упал на него". -"Немедленно неси мне бинокль!". Я с самого низа балки побежал обратно на гору, забрал бинокль, помыл его, почистил, а напарника своего из окопа вытащил и рассчитал, что он за дерево зацепится, и там его найдут (потому что потом ходили после боя). И даже не знаю фамилию его...
- И сколько у вас таких вторых номеров сменилось за всё время?
Двое. Второй номер должен был уметь стрелять так же, как и первый.
- То есть у пулемёта вас обычно было два человека в бою?
По штатному расписанию должно быть двое. Что такое штатное расписание? Ну, я не буду говорить, не хочу... Ладно. В штабе каждого батальона портной есть, парикмахер есть. И есть блядушка - связистка так называемая. А телефон тащим мы. Ну что они, девчата, должны делать? Такая обстановка...
- Она с командиром спала?
Не знаю, как там было, но знаю, что она ушла в декрет.
- Какова судьба Агеева, вашего командира взвода?
Он глупость сделал. ППШ, у него во время выстрела газом отдаёт назад, преодолевая пружину, такую бобышку. Она как по саночкам летает. И он пришёл выпивший, снял автомат и бросил. А эта штука преодолела пружину (там же расчёты делают, какая должна быть отдача, чтобы захватить патрон), захватила патрон, и ему выстрелило в пальцы ног. Его хотели под трибунал отдать, но мы не позволили. В Югославии под Белградом есть такой город Панчево. Его туда в госпиталь отправили, чтобы никто не узнал, что случилось. Короче говоря, пожалели парня. Потом он вернулся назад. А после войны корреспондент был у нас в Николаеве - Агеев. Я как услышал фамилию, думаю: "Пойду в обком партии". Хотел увидеть, он это или нет. И так собирался-собирался, и не знаю...
- У вас на фронте сапоги были или ботинки с обмотками?
Ботинки. Сапоги я не признавал. Идёшь по траншее - земля сыплется куда? В сапоги. Тогда надо ложиться на спину, поднимать ноги и вытряхивать. Наши ботинки хорошие были, кожаные, с заклёпочками по краям. Я голенище приматывал обмоткой, и ноги оставались сухие. До последнего носил их. А потом дали английские ботинки из красной кожи. Идём на ночные занятия - на траве роса. Возвращаемся на утро - ноги мокрые. Эти ботинки у них, по-моему, были для похорон. Картонные. Они просто разваливались.
Помню, бинокль нашёл на полу примятый - видимо, встал кто-то на него. Двенадцатикратный. Я смотрел на немца и орла на пряжке видел. Но куда его денешь? Когда ложка вот тут за обмоткой и котелок на двоих. И я даже не знаю, куда этот бинокль у меня делся. В Будапеште его у меня и не стало. Я ещё удивлялся, что корпус примятый, а он работает. А для пехоты ведь всё тяжёлое. Ложка тяжёлая. Мы кушали на ходу, спали на ходу. Смотрю, Лёня Андрусенко повернулся и пошёл куда-то в сторону. Кювета нет, дорога нормальная, растут такие кусты большие колючие. Наткнулся и проснулся. Я спрашиваю: "Лёня, чё ты туда пошёл?". А он говорит: "Я уснул". Начальник штаба (забыл его фамилию, земляк из Таврии) на лошадке монгольской едет и будит нас плёткой. Хе-хе. Тогда я говорю: "Так, Лёня, ты иди, а я тебя буду держать за рукав". Я держу его за рукав, мы перестаём говорить, закрытые глаза - сразу засыпаешь. Под шум, под всё. Идёшь, проспишь пятнадцать минут и чувствуешь, вроде спал часа полтора. Привал - мы вправо. Сразу упали и спим. Однажды чувствую, кто-то меня за ноги тянет, разворачивает. Я на вещмешке, на котелке головой. Открываю глаза - две лошади стоят. Кухня приехала и встать некуда, с дороги надо съехать. Вот они немножко съехали, а у нас привал - куда я буду бежать? Через кювет и упал на склоне. Спрашиваю: "Что такое?". -"Лежи-лежи. Нам нужно место, чтобы заехали колёса". Получили еду: "Подъём!". А кушать некогда. На ходу ложку вытащил, похлебал, остальное дал второму.
- Чем кормили обычно на фронте? Что кухня подвозила?
В основном, конечно, суп, борщ и макароны. Я получил два котелка, иду мимо кухни. Вижу, повар консервы вытряхнул и выкинул банку в канаву. Думаю: "Стоп". Подхожу, ставлю свои котелки, немножко из котелка в ту банку налил, побултыхал и вылил обратно. Приношу, ребята спрашивают: "Это что, нас сегодня консервами кормят?". Я говорю: "Какими консервами? Я не буду говорить, а то вы кушать не будете". Ну, в поле, там же не грязно. Кинул банку, да и кинул. А запах хороший.
- А спирт вам давали?
Принёс однажды ночью старшина спирт, я как раз дежурил. Лёгкий снежок выпал. Говорит: "Это я, принёс тебе выпить" - сам из Очакова, фамилию забыл. Спрашиваю: "Вино или спирт?". -"Спирт". -"Я спирт не пью". Он говорит: "Я уже налил в кружку, выливать не буду. Пей, а то замёрзнешь". Я выпил: "А запить?". Он говорит: "А ты супом запей". А суп тёплый. Ё-моё... Тёплый суп и чистый спирт. Это один раз я попробовал. Ну, до утра сменили меня, я нормальный был. Но ночью, помню, кто-то идёт. Я приглядывался-приглядывался: "Стой кто идёт!". Близко не хочу подпускать - кинут гранату, а потом будешь чухаться. Выстрелил. Оказывается, косуля бедненькая. Я её застрелил. А повар: "Вот хорошо, сегодня будет мясо". А мне благодарность. Э-ха-ха, вот такая была жизнь...
Ещё один эпизод. Вызвали командира взвода и говорят: "Разведка доложила, что вот на той горке, лесом покрытой, человек пятнадцать немцев. (А мы в деревне). Надо обойти с тыла и уничтожить. Притом немедленно". Пошли мы. Оббежали вокруг горки, зашли с тыла. А потом кто-то из нас поднял голову - по веткам тянется телефонный провод. И вам же, дуракам, сказало командование: "Ничего не трогайте". Лейтенантик, 26-го года рождения - пришёл к нам вместо Агеева. Куда Агеев делся? Или на повышение пошёл, или не знаю. Лейтенантик этот подпрыгнул, лопаткой достал провод, перерубил. Как мы провод перерубили - мы немцам дали знать, что мы идём. Они похватали манатки и бегом по вспаханному полю. Наши считают, что всё так, как договаривались, и дают артналёт 120-миллиметровым калибром. Я там носом камушки выгребал и думал: "Вот этот камень я выкину - значит, вот на столько я макушку спрячу вместе с каской". Артиллеристы снарядов не пожалели, слова свои сдержали: врезали так, что только копоть пошла. И вот, два убитых солдата, и лежит лейтенантик наш. Я посмотрел в яму - рука откинута, а на ней большие часы круглые. Только пришёл из училища. Он что забыл? Не лезть. Только после артподготовки. Вот это ему надо было выполнить. А потом, как дым разойдётся, мы бы всех немцев взяли в плен. А так, они один за другим стали отходить, а сзади оставили снайпера, чтобы он прикрывал тех, что бегут. Но не пристрелил он никого...
Помню, парень один, одессит, полез в карман, показывает золотые вещи: "Вот это я в Будапеште взял" - шарили там по буфетам. А я подкову только лошадиную видел. -"А ты что, ничего нигде не взял?". Я говорю: "Нет, мне надо только, чтобы я пришёл домой с головой". Так и получилось. Я принёс буханку хлеба из Одессы, холодец и мыла кусок.
- И никаких трофеев на фронте не взяли?
Ничего, абсолютно. Я только одну посылку с материалом послал из Венгрии. Старшина сказал: "Набирайте, плотненько сшивайте нитками, адрес пишите прямо на тряпке". И одна посылка у меня дошла в самую деревню.
- А какой объём можно было отправлять?
Сколько пожелаешь, на любой адрес. Соседям можно было отправить.
 |
| 06.12.2020 |
- Вам жалование на фронте платили?
По-моему, три рубля на папиросы. А я как комсорг говорю: "Ребята, не знаю, дойдут ли эти деньги туда, где танки делают, но никуда их не отсылайте, папиросы не покупайте. Дадим тому, который подписывает на заём".
- Вы курили на фронте?
Не курил и сейчас не курю.
- Как вы оцениваете роль Сталина в тот период?
Если бы Йоська Виссарионович был жив, у нас бы такого бардака не было. У меня, кстати, есть от Сталина благодарность. За Белград.
Комментариев нет:
Отправить комментарий