Родился я 27-го января 1924-го года в станице Зимовники Ростовской области. В нашей старинной казачьей семье было четверо детей. Родители мои умерли: мать умерла, когда мне было восемь лет, и к нам уже пришла мачеха (её дочка была старше моей сестры), а когда я в десятый класс перешёл - умер отец. В 41-м году я закончил школу с золотым аттестатом. В том году в нашем классе таких было четверо, а в соседнем классе, "А" - двое. У них был золотой и серебряный, и у нас тоже были золотые и серебряные. Но что серебряный, что золотой аттестат давал возможность не сдавать экзамены. Тогда по закону, если меня заставили сдавать и подзасыпали, то я мог написать жалобу, и их судили бы.
- Остальные дети в семье были старше или младше вас?
Все моложе меня: два брата и сестра. Анатолий, средний брат (он 25-го года), был ранен в 42-м году на Клухорском перевале. Очень тяжело ранен был, долго лежал, демобилизовался, и после войны работал сперва инструктором райкома партии, а потом секретарём поселкового совета. Умер в 82-м году. А младший, Борис, окончил морское училище во Владивостоке (не офицерское, а сержантское), и был старшиной второй статьи. В 44-м его прислали под Нарву, там он на торпедном катере был командиром боевой части. Лодка его под торпедой подорвалась в Балтийском море в октябре или ноябре - уже холодно там было, и он остался в живых от экипажа один. И вот, он мне рассказывал, что его к берегу прибивает, а на берегу немцы сидят. Они: "Буль-буль, рус! Буль-буль!". Он говорит: "А я отгребаю в море". Доотгребался, значит, что простудился, страшно заболел, долго лежал сначала в Кронштадте, а потом в Ленинграде. Ночью наша подводная лодка подняла его, он на какой-то деревянной хреновине там зацепился...
- А почему же немцы не стреляли в него?
Чёрт его знает. Говорю: "А чё ты отгребал?". -"Так у меня партийный билет в кармане был". Понятно? Сразу расстреляли бы. А умер он в прошлом году (*в 2017). Он 27-го года, но год себе прибавил, чтобы на фронт попасть, и поэтому загремел туда вот...
- Сейчас бурные дискуссии ведутся на тему событий 1932-1933 годов. Вы голодали в то время?
Голодал, но это был не голодомор. Тогда шла "пятилетка", причём надо было с американцами расплачиваться за станки, машины и прочее. Ведь в то время, начиная с 27-го года по 37-й (особенно 27-й год), в течение 29-ти минут готовый завод собирали. Покупала Советская власть заводы целиком. Да, вот Сталинградский тракторный, Харьковский и так далее. И до, по-моему, 37-го года построили 300 заводов. А почему получился голод - потому что они отказались брать у нас золото за заводы, которые мы у них покупали, и стали требовать хлеб. Вот этот хлеб им начали поставлять. Установили норму: сколько оставить на пропитание, на посев и так далее. Так что, голодать - голодали, но это не был голодомор. В то время голодомор был устроен в Америке, понятно? И вот эти картинки, которые они сейчас показывают - это американские картинки.
- Великая депрессия?
Да-да-да. А во время этой Великой депрессии у них умерло пять миллионов человек. Вот они сейчас когда показывают статистику, то в этой статистике пяти миллионов не хватает: куда они делись? Умерли во время "депрессии" этой. Ну и мы, конечно, тоже очень трудно пережили: матери уже не было, отец один остался, за нами то бабушка смотрела, то дед. Лебеду ели, жмых брали с маслобойки и прочее. Но пережили...
- У вас кто-нибудь умер из знакомых?
Нет. А сейчас всё валят на Сталина. Сталин в то время был никто. НИКТО. Кстати, я его видел живого.
- Обалдеть.
Да, на параде 7-го ноября 1951-го года в Москве. Я там учился в Военном институте иностранных языков на политическом факультете. Мы в параде не участвовали, а перекрывали дорогу. А 9-го марта 1953-го года, когда его хоронили, я стоял ещё с каким-то смершевцем около калитки в проходе, который ведёт к трибунам Мавзолея со стороны Александровского сада. А потом от конца трибун мы с ним маршировали: он в гражданской форме, а я в военной...
С двенадцати лет нас, пацанов, уже отправляли в колхозы: там были шалаши какие-то, и мы пололи перец, картофель и так далее. Осенью - уборка урожая. А в четырнадцать лет я уже сел на соломокопнитель на комбайне. Тогда ещё не было таких соломокопнителей, которые тюками выбрасывают, а было так: движется комбайн, к нему прицеплена эта штука, на которую идёт солома, а моя задача - сидеть на стульчике и скидывать её через определённое время, чтобы ряд получался, и можно было потом поехать и забрать всё это сразу. И потом нам за эту работу давали не деньги, а продовольствие: я получал и пшено, и помидоры, и огурцы - вот этим обеспечивали нас.
- То есть помимо 33-го года вы не голодали?
Нет. Сказать, что мы роскошно питались - конечно нет, но голода не было. Причём это же станица, а не город, там особенно не распитаешься. Это Сальские степи - 250 километров от Ростова и столько же от Сталинграда. В Сталинградскую битву моя станица знаменитой оказалась, потому что 5-й гвардейский механизированный корпус два раза брал её, и два раза его выгоняли. А командовал этим корпусом в то время полковник Васильев. Вот с его сыном я учился в институте... Ну, раз последовательно, то давай последовательно.
18-го июня 41-го года у нас был выпускной вечер (ну, тогда без всяких выпивонов и прочего). А с 21-го на 22-е ребята и девки наши решили классом погулять. Меня пригласили, но я сказал, что не пойду: мне не в чем было. Я ходил в дедовых ботинках вот таких (*разводит руки), а дед сторожем работал на каком-то предприятии. Мы с братом вдвоём в одних галошах в школу ходили: он с утра, а я после обеда. Если он загулял (а он маленький ещё был), значит я сижу дома (*смеётся). Учились мы в две смены. Школа большая была, межрайонная - на пять районов. Там четыреста только комсомольцев училось. Я входил в состав комитета комсомола, заместителем был - читал лекции. У меня память хорошая была, я читал очень много, книги собирал. Короче, собрались они, я сказал, что мне не в чем, и они мне принесли какие-то, мы называли их "спортсменки" - ну, спортивные тапочки. Дождь начался, я завернул спортсменки в газету, пришёл к Вере Курепиной (у неё мы собирались), помыл ноги в луже, надел эти тапочки, мы попрыгали там, а утром я ушёл. И со мной ушёл один парень, Илья Бойко. Он в 8-м классе остался на второй год по русскому языку, и меня к нему подсадили, сказали: "Будешь ему помогать". И мы с ним 8-й, 9-й, 10-й класс сидели за одной партой. И когда уже были экзамены, мы опять сели вместе, а учительница пришла и нас рассадила - меня одного в самый конец. А у него было воспаление: где-то в лапту с девками гонял (он был старше меня) и простудился. Но в итоге написал на четвёрку. А я на пятёрку написал, да ещё взял и сзади чёрта нарисовал. Думал, дадут по мозгам мне за это, ха-ха, за этот диктант. Но нет...
- А зачем?
Да, дурак был (*смеётся). В общем, утром все пошли на речку, а мы с Ильёй пошли домой ко мне. У меня никого не было, я говорю: "Пойдём поспим". Ему ещё шестьдесят километров ехать в свой колхоз предстояло, в другой район. А я потом решил к деду пойти, к отцову отцу. Там бабуля жила у нас, она неродная была мне, но замечательнейшая женщина. Я не знал, что она мне неродная. Её дочь, моя тётка, тоже служила в армии. На два года старше меня, была оружейником на самолёте дважды Героя Советского Союза Лавриненкова. Там она замуж вышла за Колю Обидного. Коля - лётчик-истребитель, сбил два истребителя немецких, и каждый раз ему в голову попадали: ведомый Миколу бухнет. Он называл: "Мессера сбыв". Полтавчанин был, хохол. В Запорожье жил, в Запорожье они и умерли...
Проснулись, идём (я в центре жил), смотрю - около райкома партии народ. Дальше прошли квартал - справа в переулке военкомат, и там толпа. Говорю: "Илья, что это такое?" -"Да, наверное, митинг какой-нибудь". И мы с ним разошлись. Меня догоняет девчонка, посыльная военкомата, и говорит: "Тебе повестка". Я говорю: "Какая повестка? Меня ещё на учёт не брали, я маленький". А мне действительно семнадцать лет было, не брали ещё. Она говорит: "Так ты что? Война!". -"Какая война?". -"С фашистами". -"А куда идти?". -"Иди в сельсовет".
- А до этого слухов никаких не ходило?
Никто ничего не знал. Я, правда, читал и догадывался, что война начнётся вот-вот. "гитлер против СССР" - Эрнст Генри, "Европа под гитлером", "Танковая война" Гудериана, потом ещё Дуэ - всё это я до войны прочёл. Читал я много.
А наш математик, Кошарнирский Николай Григорьевич, кандидат физико-математических наук: он преподавал в Киеве, заболел туберкулёзом, и его в наши степи направили. (Так он там до конца войны и пробыл. Потом директором школы этой стал, а потом уехал в Киев опять). Я пришёл к нему, он сидит, улыбается. Говорю: "Николай Григорьевич, ну чё меня позвали? Ведь меня ещё на учёт не брали". Он отвечает: "Ты понимаешь, какая получилась история? Надо набрать пять человек в академию. Из того класса - одна девчонка и один парень. Парень больной. Из вашего класса - вас трое и одна девчонка. Причём: один немец, один 25-го года - сын директора школы, и вот ты". Оказался я один. Говорит: "Выбирай: или в медицинскую, или в ветеринарную". А я ему: "Не знаю, пойду бабушку спрошу". Пришёл, говорю: "Бабуля, меня в Красную армию берут". Она в слёзы: "Как же? А дети? Куда же детей?" - я ведь их уже сам практически содержал, отца уже не было.
- А от чего отец умер?
Он работал где-то бухгалтером, в какую-то командировку поехал в апреле месяце, и по дороге в машине мотор испортился. Пока шофёр там ковырялся, он вышел, сел на сырую землю, схватил воспаление лёгких и в течение суток умер. У меня так же дед умер. Но деду было сто лет - вот этому, к которому я пришёл. Он старинный был дедуля, могучий такой. Ну вот, например, у него кобылёшка была, херовенькая такая, сивая, а он строился, из речки воду возил. Опустит бочку вниз, наберёт воды, вытолкнет её наверх сам плечом и запрягает конюшку свою - вот такой был.
И вот, я ему говорю: "Дедуля, так и так, что делать?". Бабушка: "Ну хорошо, Коля, езжай учись на доктора. Мы старенькие, нас лечить будешь". А дед сидел-сидел (он старый ямщик такой), говорит: "Нет, Коля, не ходи на доктора, иди на ветенара (так он называл). Понимаешь, человека зарежешь - судить будут, а лошадь зарежешь - заплатишь, и ладно". В общем, я пошёл, сказал, что пойду в медакадемию, а немцы Ленинград окружили, академия куда-то эвакуировалась, и я никуда не поехал.
- То есть вы на доктора всё-таки решили поступать? Дед вас не убедил?
Нет, дед не убедил меня. А перед 7-м ноября 41-го года немцы взяли Ростов. Где-то через неделю их выбили оттуда, а меня послали в авиационную школу. Я приехал в Ростов, прошёл экзамены - это было уже, по-моему, или в декабре 41-го, или в начале января 42-го - и попал в третий набор училища истребительной авиации, которое находилось тогда в Майкопе. Дали мне документы, всё это я с собой таскал, от них у меня теперь остался только аттестат: он развёрнутый был, двойной такой, а меня на фронте сбило миной в воду, я упал и намочил его (я носил в кармане все документы). Так я оторвал левую сторону, а правую оставил.
- Как изменилось питание с началом войны? Впроголодь жили?
Ну конечно впроголодь. Понимаешь, в чём дело: перед войной люди как-то ожили, стало лучше. У нас заработала маслобойня, завод какой-то, мы получали хорошую помощь, я уже считался помощником комбайнёра - в общем, было нормально.
И вот, значит, я прошёл экзамены в 42-м году, а меня не вызывают. Ребят из первой и второй групп вызвали и послали в Майкоп, а тут опять немцы начали на Сталинград наступать, и их всех - хлоп, и в пехоту. А я смотрю, немцы уже идут на нашу станицу. Пришёл в военкомат, девчонка наша сидела там, Галя Ильченко, выписывала эти повестки. Говорю: "Галка, выписывай и на меня повестку". Она мне: "Тебя тут нету, ты в училище пойдёшь". Я говорю: "Ты не рассуждай, выписывай повестку, а то немцы придут - повесят. Ты понимаешь?" - я же комсомолец был, да ещё руководящий. Ну, она мне выписала, и я попал в 305-ю команду. Создали такую команду во все училища: и в пехотное, и в танковое, и в авиационное, и мы пешком начали отступать в сторону Кавказа. Со мной один парень шёл, Федя Плотников, он жил в Грушевке, через речку от нас - кузнец колхозный и тракторист. Красивый парень был, крепкий, курчавый такой, старше меня: он в танковые войска шёл, поскольку тракторист. А я перед отъездом ещё работал немножко в конторе при финотделе, которая налогами командует. И мне выдали триста рублей - тогда это большие деньги были. Я пополам поделил их: сто пятьдесят Федьке отдал, и сто пятьдесят себе взял. Командовал нашей группой какой-то политрук, старший лейтенант - я тогда в этом не разбирался. Вот он залезет на повозку (мы же везли с собой наши мешки), и: "Товарищи, поднажмём! Немецкие танки в двухчасовом переходе от нас". Ёлки-палки, мы пешком идём, а они 60 километров в час делают.
- А вас сколько примерно было?
Чтобы не соврать, наверное, человек тридцать или сорок. Дошли мы до какого-то колхозного тока или колхозного двора - там куры, гуси, утки, и некоторые наши хлопцы давай гоняться за ними. Я говорю: "Федь, пошли, ну их на хрен, а то ещё застукают тут". Мы взяли свои сумки с повозок и ушли, а они остались. Куда потом делись эти ребята - не знаю.
Да, кстати, я хорошо рисовал. И когда началась война, стали прибывать эвакуированные жёны офицеров (ну, тогда - командиров), которые на западе воевали. Их распределяли по домам, и к нам тоже поселили двоих женщин: у одной маленький ребёнок, а у другой девочка постарше. И вот она мне дала фотографию, говорит: "Сделай на память портрет мужа". И я ей на полотне нарисовал портрет.
- Вы сами научились рисовать?
Да, а кто там меня будет учить в станице? Я не зарабатывал, правда, этим делом, но если попросят - нарисую. Холст готовить - достаточно расходная штука, поэтому я на стекле некоторым рисовал: им один хрен, на чём... Так вот, она мне костюм дала за это. Я сначала не брал, потом их дальше повезли, она забрала этот портрет, а костюм мне оставила. И когда я уехал, то куртка осталась дома, а штаны на мне были. И в штанишках этих я шёл. Обувь у меня тоже какая-то спортивная была, но я её разбил уже к тому времени.
И вот, мы с Федей идём по степи, а холодно ведь, жрать у нас ничего нету. Шли по дороге, нашли кнут. Хороший такой, махровый. Зашли в деревню, продали его бабке одной, она нам дала по стакану молока и по сухарю ржаному. Мы погрызли их и пошли дальше. А ночью же надо отдохнуть, кругом полынь, ковыль. И вот, спина к спине ляжем, потому что холодно, а как подзамёрзнем - вскакиваем, и вперёд на запад. И таким манером мы дошли до Майкопа. Пришли, а в Майкопе училища нет. Нам говорят: "Езжайте в Грозный, училище эвакуировали туда". Ну, мы с Федькой пошли в Грозный.
- Пешком?
Пешком конечно! Всё время пешком, от самого дома. Когда мы пришли в Грозный, там были ещё и другие солдаты. Нас собрали в кучу и послали в Гудермес на овощной завод консервный. Эти консервы мы грузили, и потом их куда-то увозили от немцев. Там нас загребли, посадили на товарный поезд и привезли на станцию Отай Кола - уже в Азербайджан. Разгрузили, я попал в 1341-й пехотный полк 319-й дивизии. Командиром дивизии был комбриг Монахов (кстати, он так и не получил генерала). В Отай Коле начали формировать полк наш. Посмотрели - людей-то нет, идут в основном горские эти кадры (*крутит пальцем у виска). Значит стали подбирать командиров на взводы, и меня - в пехоту. Причём в самую последнюю, 9-ю роту, в третий пехотный взвод. Тогда в ротах был взвод пулемётный и взвод миномётный ещё, понятно? Взводом миномётов у нас командовал старший лейтенант, выпускник артиллерийского училища, а пулемётным - лейтенант Волков. Командиром роты был младший лейтенант Чернов. А меня поставили и. о. командира третьего взвода. Почему? Потому что когда я в 41-м году не попал в училище, и из нас команду создали, там начал формироваться казачий полк добровольческий. Нас в этот полк и шуганули. Но когда этот полк вышел на Ростов, чтобы его освобождать, он до станицы Мечётинская дошёл, и его немцы самолётами в степи разгромили, ни хрена не осталось. Но нас оставили и создали своеобразную школу от этого полка, приделали нам звания: ну, например, командир полка - это бывший начальник кожсырья. Подполковника ему две "шпалы" прицепили, понятно? А нам - по "сержанту".
- Вас хоть стрелять научили там?
Да, но у меня ещё до войны было четыре знака доблести: "Готов к труду и обороне", "Готов к противохимической обороне", "Готов к санитарной обороне" и "Ворошиловский стрелок". И уже с этим всем я пришёл в армию. Посмотрели - хлоп, и командиром взвода меня, два "треугольничка" в петлицы. Но дело в том, что на фронте потом это всё не признали. А здесь меня назначили, потому что больше некого было. Как говорил Куропаткин: "Только скудность в людях заставляет государя императора использовать меня в качестве главнокомандующего армией российской" (*давится смехом). Так и я тоже - "полководец".
В моём взводе было трое русских: я, Багров - дед, и Мезенцев Саша. Они все старше меня, мне восемнадцать лет.
- С фронта уже?
Нет, на фронте не был никто. Ещё один был еврей одесский, инженер по холодной обработке металла. Два узбека было: Комбаров Ортег-Бай и Болтабаев Роз-Бай - оба Баи. Ох, такие кадры (*смеётся), я их обучал...
- Как вас экипировали?
Да никак. Как ходили мы во всём своём, так и... Понимаешь, я тебе, конечно, скажу, но только ты же не печатай это.
- Как же я могу не печатать такое?
Обожди, так что, я тебе расскажу, какими нас на фронт отправили? Да меня свяжут. Ты понял, нет? Да, ещё были три азербайджанца: один - тупой, как бревно, другой - хитромудрый такой, уже окончил мединститут, фармацевтический факультет, а третий "десятилетку" окончил, старше меня на два года. Первый по-русски ничего не понимал, остальные оба понимали, и оба дурачками прикидывались: "Бильмирам" - и всё, "не понимаю". А всё остальное моё войско - это были горские евреи. Они из этих диких гор. Собирались, пели красиво. Вот я их учил. Была винтовка (но мне автомат дали дегтярёвский - ППД), я затвор показываю: "Что это?" - он сидит, не понимает. Я: "Ну что это??". -"Стебель, гребень, рукоятка" - всё. Вся наука кончилась. И дурака валяет, понимаешь, из себя.
А Саша Мезенцев своеобразный мужик был. Он учился в Ленинграде в медицинском институте на третьем курсе (это 34-й год). Почему я его начал расспрашивать, потому что когда мы пошли на фронт, мы пешком же пошли, вот куда не придём в районный центр, он: "В этом гадюшнике я сидел, вот в этом сидел..." - во всех гадюшниках был. Думаю: "Что же это такое?". А потом говорю: "Саш, ну-ка ты давай садись, расскажи мне, почему у тебя так получилось?". -"Ну что, товарищ командир, пошли мы в политех к девчатам на танцы. Идём, а там стоит какой-то кадр у окна на втором этаже. Большое окно - это старинное здание в Ленинграде. Ребята говорят: "Видишь? Вот Николаев стоит". -"Кто он такой?". -"Да какой-то профсоюзный вождь у них". -"Да на хрен он мне нужен, ваш Николаев? Я пришёл к девкам". А этот Николаев Кирова застрелил. Понятно? Стали собирать информацию, кто же знал этого Николаева, и Сашу, Александра Сергеевича моего, этого архангельского мужичка, тоже загребли. -"Ты видел его?" -"Видел". -"Ну и что ты сказал?". -"Я сказал, на хрен он мне нужен, я не к нему пришёл". -"Ага, врага народа не рассмотрел - пять лет на Вайгач (*остров на границе Баренцева и Карского морей)". Говорит: "Но ты понимаешь, там я не один сидел. Со мной сидели учёные люди". Они там организовали типа техникума, и он закончил этот техникум по нефти, редким и цветным металлам. И попал в изыскательную партию в Азербайджан, простудился там, подхватил лихорадку в плавнях этих, в болотах, и болел часто. А у меня во взводе он заместителем был. И вот, значит, когда эти мои кадры начинают дурить (а они страшно боялись автомата), я говорю: "Саш, ну-ка нагони им холода в одно место". Он берёт автомат: "Ну-ка бегом по кругу! Будете останавливаться - пристрелю. Поняли?". Они бегают, подбегают ко мне: "Товарищ командир, мы всё понимаем". Я говорю: "Понимаешь? Всё, садись".
- А что случилось с этим Федей, с которым вы вместе шли?
С ним получилось так: мы же в этой команде были, но стали отбирать на фронт, и Федю моего тоже забрали, под Нальчик бросили. И он там в первом бою был ранен. Ему искалечило руку, он потом вернулся домой и больше на фронт не попал. А я остался здесь. Нас так и не доучили, погрузили в вагоны и повезли на этот же участок. Уже выдали нам гимнастёрки, шинели, мне шапку дали, обмотки дали. А штаны и ботинки не дали, и мы - кто в чём. И вперёд, на запад.
- А вооружение какое было?
Винтовки образца 1891-го/1930-го годов. Длинные, со штыками - все с такими ходили, тогда не было карабинов. А у меня автомат. Мы до какой-то станции доехали, но надо было пешком идти в степь ещё. Нас остановили на пассажирском вокзале в Махачкале, а там дагестанки сидели, торговали виноградом, селёдкой и прочим таким делом. Ну и у кого-то ума хватило остановить наш поезд напротив этого базара. "Иваны" увидали, что там торгуют, шинель с себя, и в одном белье туда. А эти девки, бабы как увидели, так всё побросали и убежали (*смеётся)...
Стали мы рыть окопы, а кругом голая степь, только перекати-поле гоняет. Был уже конец сентября, даже, пожалуй, где-то середина октября. А они, азербайджанцы эти, все были как однофамильцы (забыл фамилию). И вот этот молодой стал симулировать. Я говорю: "Если ты копать не будешь, зараза - пристрелю". Он копает. Потом смотрю, рядом высотка небольшая, и тракторист гоняет сеялку - засевает озимые. Вижу, моё войско бежит к этому трактору, потом оттуда бежит обратно, уже понабрали курая какого-то, уже в котелках что-то жарят-парят. Тот парень остановил трактор, подходит ко мне и говорит: "Слушай, воевода (*оба не выдерживаем, начинаем смеяться), если ты своё войско не остановишь, оно у тебя передохнет. С кем ты воевать будешь?". Я говорю: "А что?". -"Да они у меня, гады, пшеницу из сеялки воруют, а она протравленная". Я Багрова подзываю: "Дед, ну-ка давай сюда. Рассказывай, в чём тут дело?". А он: "Товарищ командир, ничего не будет: солдатское брюхо и долото переварит". Вот такая штука была.
Потом нас оттуда сняли и бросили под Ардон, хутор Ардонский (*ныне село Мичурино). Я уже не был командиром взвода. Вот там у нас командиром роты был старший лейтенант Хмелевский. Щёголь такой, понимаешь, сапожки хромовые, подтянутый. А походных кухонь же не было: в склоне оврага траншею прокопают, котёл на неё поставят и варят там первое. Вторую такую же прокопают, и чай варят. Третью такую же - второе варят. Ты приходишь, они насыпают тебе в котелок. А давали один котелок на двоих - это на первое, и на второе так - и всё это дели потом, понятно? И вот, вечером стали нам давать еду какую-то, дед мой ковырял-ковырял и выматерился, говорит: "Гады, перед смертью и пожрать не дадут!". А руководство всем этим питанием взяли на себя азербайджанцы. Вспомнил: Мамедовы Мамеды все трое. И сидел рядом на горке старшина какой-то. Смотрю, у него четыре угольничка - мы называли "пила". Он слыхал, что мой Багров сказал, и, видимо, донёс.
И вот, значит, на следующий день нас построили, и пришли два младших лейтенанта из Бакинского училища. Их прислали командовать взводами вместо нас. На них солдатские шинели, обмотки, ботинки - всё как и у нас, только на воротниках фиолетовым карандашом кубики нарисованы - вот и весь табак. А дед мне перед этим говорит: "Товарищ командир, я сына потерял...". Сын у него был капитаном, батареей командовал где-то на фронте, уже имел орден Боевого Красного Знамени. И он так переживал, говорит: "Я третью войну ломаю" - у него за спиной Гражданская, Финская и вот на эту добровольцем пошёл. Ему было сорок семь лет. И вот, мы стоим в строю, Хмелевский вывел деда из строя, меня тоже вывел, рядом с ним поставил, и говорит: "Вот, товарищи красноармейцы, мы Родину защищаем, а есть такие, которые не хотят Родину защищать...". А Багров плохо слышал. Спрашивает меня: "Что он там болтает?". Я говорю: "А он говорит, что мы с тобой не хотим Родину защищать". Он как взбеленился, винтовку берёт, подходит к Хмелевскому: "Сопляк, мать-перемать! Пристрелю!". Ёлки-палки: командиру роты - солдат. И этот скандал доложили контрразведчику, понятно? А тогда же они свирепствовали страшно.
- Вам приказ № 227 уже зачитали тогда?
Да, уже довели всё. Уже всё мы знали. Прибегает ко мне наш замполит батальона, армянин, Акопов: "Что у тебя тут, мать-перемать, такое?! Что за антисоветчина?". Я говорю: "Какая, товарищ капитан?". -"Багров твой что сотворил?". Говорю: "Вот так было. Кормят действительно плохо. Посмотрите, что это творится?". -"Ну а ты что?". -"А я ему сказал: "Ты, дед, не болтай". Что я ему сделаю, если он уже сказал? А старшина пошёл и доложил командиру роты, что Багров антисоветские разговоры ведёт". -"Ну пойдём, тебя вызывают в особый отдел". И мы пошли.
А из моего взвода вот этих Болтабаев, Комбарова и ещё одного какого-то хрена поставили охранять комнатушку, где "вождям" готовили плов. Там будка стояла, переделанная из плетёной овчарни, и справа - сержантское училище наше полковое, а слева - училище снайперов. Мы заходим, там ничего нет, только солома накидана и шинели во всех видах - вот и вся наша "богадельня". Зашли, а Болтабаев катается по пыльной лебеде этой. -"Чего он орёт?" - спрашиваю. А Комбаров стоит, друг его: "Балной". Оказывается, что-то осталось, дали этому Болтабаеву, и он нажрался так, что у него живот заболел.
Пришли мы в особый отдел, заходим в кабинет, в правом углу стоит стол, за ним сидит этот контрразведчик (капитан), рядом машинистка сидит (старший лейтенант) и печатает. У него на столе "Парабеллум" немецкий лежит, и он мне сразу: "А, мать-перемать, антисоветчину развёл?!". Я говорю: "Какую антисоветчину? Я комсомолец. Какой я антисоветчик? Я пошёл добровольцем - меня не брали, мне не было восемнадцати лет. Понимаете?". -"Ты ещё разговаривать будешь?!". А Акопов подходит: "Слушай, ты не ори. Ты разберись. Ты заставь, чтобы порядок был в тылах, понял?". И мне говорит: "А ты - пойдём". А я уже взвод сдал, спрашиваю: "Куда же я пойду?". -"Ну, я тебя хотел взять в штаб дивизии, в разведшколу послать, ты же немецкий язык немножко знаешь". -"Знаю".
- Когда это вы успели?
А у нас немец в классе был, Яша Гафнер. Вот он меня и настрополил. И потом у нас преподавала чистокровная немка. Да, Анна Карловна Мерхель.
И вот, значит, меня послали в эту школу, и в составе этой школы нас бросили в бой под хутор Архунку. Это был мой первый бой. Причём наши полководцы придумали что: там речка Архунка течёт, а она же горная, холодная, и они на той стороне, с которой немцы наступать будут, нам сделали окопы. Вместо того, чтобы за речкой сделать, они нам впереди поставили. Такие были "дубы", я тебе скажу - это ужас, я иногда просто поражался. Ну это нарочно придумать нельзя то, что давали нам командиры эти. Они же неграмотные были. У нас чем выше должность, тем он более безграмотный. Это всё бывшие прапорщики, унтер-офицеры царской армии. Вот Жуков такой же дубина был. Ходил две зимы в воскресную школу рабочей молодёжи. Вот это он кадр такой.
- Я им до недавнего времени восхищался...
А я и раньше знал. Я два боя под его командованием был.
- Удивительно, что вы выжили.
Да (*кивает), удивительно, удивительно.
И вот, немцы уже начали наступать. Они как: вот идут танки, а немцы за танками. Выскочит, из автомата даст, а у нас же автоматов нет.
- У вас автомат забрали уже?
Нет, у меня автомат остался. Потом мне его заменили на ППШ.
- И какой лучше?
ППШ, конечно.
И вот он выскочит, постреляет, а мы выкопали окопы, а там вода, и уже целиком не спрячешься. И ребята начали гибнуть кучами. Тут команда: "Отойти". Рядом был мостик, часть ребят бросилась туда, а мне до моста бежать далеко было, и я в речку прыгнул. Меня как заломило всего, и я не понял даже, что меня ранило. Ранило в левую стопу и ботинок разворотило к хренам - осколком мины. И меня понесла эта речка. Какая-то девчуля меня за шкирку поймала, вытащила и в коноплю втащила (там конопля по берегу росла). Притащила меня в осетинский двор какой-то, под навес положила, перевязала, говорит: "Положи автомат, я тебе потом принесу". Ну, я же пацан был, не понимал. Положил и пошёл. Через двор перешёл (двор был загорожен акациями жёлтыми и белыми), смотрю, по канаве бегут старший лейтенант из штаба полка и старший сержант, и тащат ящики металлические с патронами. Лейтенант меня увидал: "А где твой автомат, мать-перемать? Ты понимаешь, расстреляют же!". Я говорю: "А вот, сказала сестра, что принесёт". -"Иди забери автомат!". Я вернулся туда, а там стояло три пушечки-сорокапятки: две уже вверх колёсами лежат, а третья ещё тявкает. И она какого-то недобитого артиллериста принесла, разрезала ему брюки, он в лужи крови лежит, она плачет, а над нами "мессеры" бесчинствуют: по крыше как даст, и черепичная пыль летит.
- А нашей авиации нет, естественно?
Нет, конечно, какая там авиация? Когда я в команде выздоравливающих был в деревне Фарн, что напротив Беслана (а лежал я под Бесланом в медсанбате), то мне дали ещё троих таких же "турков", азербайджанцев этих, и мы караулили полковое мясо. Тогда скот гнали на юг, а наши интенданты давали расписки и брали мясо для полка. Набрали овец на весь полк, и вот мы их караулили. Летели девять самолётов наших - это были английские бомбардировщики (забыл, как называются, на "Б" как-то), но без сопровождения. И налетели два немца, "мессера", начали их сбивать. И тут два наших истребителя подоспели. Один немец погнался за нашим истребителем, а в Беслане, там парк, и стоят статуи. И от них только осколки летят. Смотрю, наш вывернулся, как дал и этого немца сбил. А мои эти "турки" поймали его. Оказывается, у него сто четырнадцать сбитых наших самолётов. Тут прибежали остальные - все в герои попали. А мы все дураки. Вот.
Кстати, уже после войны, когда я жил в Одессе и работал инспектором, как-то еду на 9-м троллейбусе домой. Смотрю, сидит бывший начальник отдела планирования высшего объединённого училища, где я до этого был заместителем начальника политотдела. Он командиром полка войну закончил, очень толковый мужик. И рядом с ним сидит женщина. Я на неё смотрю-смотрю, думаю: "Где-то я видел портрет этот" - но так и не додул. А потом, когда мы с ним как-то снова встретились, я говорю: "Федя, ты мне скажи, что за женщина с тобой тогда рядом сидела?". Он отвечает: "Это моя жена". Говорю: "Я её где-то видел. Где ты служил?". -"Я был в 319-й дивизии командиром роты разведки, и на ней женился". Спрашиваю: "Ну и где она? Дай мне её увидеть". (А мне сестричка эта тогда сказала: "Ты первый раненый, которого я спасла"). А он мне: "Она умерла". Ёлки-палки, как же так...
- Это оказалась та самая медсестра?
Да. В общем, забрали этого немца у нас, а меня с одним осетинчиком, Борей Седаковым, послали обратно в полк.
- Сколько вы лечились?
Так: меня ранило с 31-го октября на 1-е ноября - это точно, потому что я перед боем написал письмо Сталину. Да (*ловит мой удивлённый взгляд), что я вот такой кадр, у меня документы на руках, мне нужно сесть и учиться, а меня не послали. Понятно? А лечился я две недели и неделю был в команде выздоравливающих. Меня чем лечили: накапают перекиси водорода, пошипит она, стрептоцидом засыплют, риванолом тряпочку намочат, завяжут мне и на разбитый ботинок натягивают. И вперёд опять на запад. Вот так ходил...
К вечеру мы с Борисом были на месте. А в это время первые штрафные роты создавались, они состояли из моряков.
- Извините, что перебиваю, но что случилось с Багровым?
Не знаю. Но его не наказали. Не наказали ни меня, ни его. А что дальше с ними всеми произошло, не знаю, потому что сначала я в медсанбате лежал - не знал, что с ними, а когда вернулся - попал в тот же полк, но уже не в пехоту, а в сапёрный взвод.
- Ещё хуже...
Ещё хуже, да. Это день и ночь, и ни хрена: герой ты или трус - никто ничего не знает. То, что жив остался - спокоен будь. И начальству спокойнее, потому что за каждого убитого нужны вещественные доказательства, понятно? Потому что контрразведчик спросит: "Куда ты дел солдата? А может он у тебя перебежал к немцам?" - ротного за шкирку.
И вот, ночью нас подняли ставить минное поле. А я про мины читал, но не видел их. Взводом командовал старший сержант Коля Воробьёв. Профессия у него - цеховой мастер-пекарь. Он берёт мину (М-5 - были такие ящичные мины, деревянные), говорит: "Вот чека, видишь? А вот это шток, вот это взрыватель. Вот тебе взрыватель, и ещё один, только клади по разным карманам, а то стукнешь (они гексогеновые). Поставишь мину - вставь взрыватель, оттяни шток, а там дырочка. Вот в эту дырочку шпильку вставь (буквой "Т" она), потом потихоньку спускай, чтобы не дай бог бойком не ударил по взрывателю". А за мною шёл Боря Седаков, должен был их маскировать. Подошли мы уже поближе к немцам, а у них в окопах собаки сидели. Собаки залаяли, вышла группа немцев-автоматчиков и пошла в направлении нас. Мы все бросились в траншею, рядом со мной прыгнул мой взводный, Коля. Схватил мой автомат, мне карабин свой бросил, говорит: "На, стреляй". Я взял карабин, смотрю - рядом солдат: вот так опёрся на винтовку и сидит. Я его толкнул, а он упал: он убитый сидел, понимаешь?
Ну, мы когда отбились, какая уже постановка мин? Уже ничего не получится. Мы пошли обратно, а это уже на рассвете было. Подошли - арык течёт и большая земляная насыпь, примерно в человеческий рост.
- А сколько вас человек туда пошло?
Пошёл наш взвод, нас было двенадцать человек. Ну, не полный взвод. И вот, смотрим - наш солдат из-за бугра этого выглядывает. А позади нас немец сидит с пулемётом в кукурузе. Солдат выглянул, немец в него - бух, а пока он туда стрелял, там какая-то доска лежала вроде мостика, Коля раз по ней и в сторону. Немец туда давай, я тоже через арык перескочил, головой упал на скат, а он как даст очередь прямо надо мной, и меня камнями по голове. Я сполз, Воробьёв мне: "А где Седаков?". Говорю: "Как где? Он за мной маскировал мины". -"Вот бл*ть! Иди ищи, куда он девался". Ёлки-палки, мне назад возвращаться, а уже рассветает. Вернулся, нахожу его, и что ты думаешь: этот Боря мой, мудрец, нашёл воронку большую, лёг туда и уснул. И ни хрена ему, ничего. он такой был, ну невозмутимый (*смеюсь). Да, невозмутимый. В общем, я его привёл к этому арыку, говорю: "Смотри, я перескочу, потом ты беги. Понял?". -"Да".
Пришли мы к своим уже на рассвете. Дали нам поесть и, значит, большой обрыв такой, Мы там повыкапывали себе ямы наподобие ласточкиных гнёзд - залезешь и сидишь. А на верхотуре хутор этот, Ардонский, и на колокольне немец сидит. Он расстрелял команду моряков перед нами, которая шла по поляне - штрафников этих, которые на смену шли.
После этого ночью нас сняли оттуда и бросили на переформирование, так как дивизию нашу расколотили. Тогда воздушно-десантные корпуса превращали в стрелковые, и вот нас кинули в такую бригаду: 4-ю воздушно-десантную. Я попал в сапёрную роту. Бригадой командовал Дунаев. Вот переулок Дунаева у нас в Одессе - это в честь него. Потом из его бригады дивизию создали, и под его командованием она участвовала в освобождении Одессы. Вот я туда попал. Но долго я там не пробыл, потому что мы один раз сходили на задание, а потом нас отправили в станицу Воскресенскую и там сформировали 500-й отдельный корпусной батальон. Я попал в 3-ю роту к капитану Артамонову Николаю Михайловичу. Отличный мужик был, заботливый такой, умница. Я тогда ещё продолжал носить свои "треугольнички", говорю ему: "Товарищ капитан, вот такая штуковина, не признают меня "героем", не надо мне этого дела. Я же всё равно в сапёрном деле ни бум-бум". -"Ничего, ты носи". А я говорю: "Не буду носить" - спрятал их и потерял где-то.
А потом оттуда наш корпус бросили в горы. Это был уже январь 43-го года. Абсолютно точно. Тут уже по датам я всё помню, потому что нас сначала посадили на поезд, привезли в Тбилиси, вошебойки мы прошли, а потом погрузили на эсминец "Сообразительный" и привезли в Геленджик - Новороссийск освобождать. Ну, у нас же как: начали орать, что мы такие "герои", туда-сюда, дадим - не дадим. А там гора есть, Сахарная голова - это цементная гора. С неё и тогда цемент добывали, и теперь добывают. И на ней немцы понаделали долговременные огневые точки, прорубили в лесах по всему склону просеки. И вот, наше отделение сперва бросили туда, на верхотуру, делать кому-то наблюдательный пункт. А там сплошные камни, чё там долбить? Командиром отделения был сержант Пенский, бывший уголовник. Мы долбили-долбили, устали, прибегает замполит (или тогда политрук - забыл) Роско, украинец: "Вот, такие-сякие, чого вы тут...". А мы когда ковырялись там, подошёл один моряк к нам и говорит: "Куда это вы, ребята, собрались?". А мы: "Ну как куда? Вот пойдём взрывать". А он говорит: "Ну молодцы. А вы знаете, сколько за эту гору уже людей погибло?". -"Нет". -"Вот если вас, дураков, туда добавить - такая же ещё одна будет" (*смеётся). Ну, у нас-то боевой пыл пропал. И вот, значит, Роско начал ругаться и Пенского чем-то он задел. Кричит: "Я тэбэ прыстрЭлю" - на Пенского. А Пенский хватает карабин: "А, мать-перемать, пойдём, кто кого!".
- А этот Боря, который в воронке спал, с вами был тогда?
Да, он с нами был. Он попал вместе со мной и погиб в этих боях, потом уже.
Потом, значит, нас с горы этой сняли и спустили вниз. Там речка Бзыбь течёт и через горы впадает в Чёрное море. И там поделали такие сходни, подогнали катера, чтобы загружать десант и везти создавать "Малую землю". И я попал в такой десант. Но попал во вторую волну, понимаешь? Ребята говорят: "Это гиблое дело" - моряки же там бывалые. И вот, я сижу, у меня концентрат был...
- Что за концентрат?
Пачечка такая, как у нас масло сейчас продают, только это каша была. Называли концентратом. И американскую тушёнку ещё мы ели. Хрен его знает, из чего она, но ели. Я ещё из такой банки себе погоны сделал (*смеётся). Потом одну полосу жестяную потерял и взял закрасил просто. Так уже не "сержант", а "младший сержант" получился - у меня есть фотография тех лет. А я сержантом младшим не был: я сразу сержантом стал, когда полковую школу кончил, а потом старшиной.
И вот, я кашу варю, дождик мелкий капает, и подходит солдат, измождённый такой, руки тянет к моему костерку. Я посмотрел, спрашиваю: "Ну что, браток, уже отвоевался или снова пойдёшь?". Он говорит: "Нет, я по чистой" - уже списали. Спрашиваю: "Ну и куда же ты пойдёшь?". -"Как куда? Домой поеду". -"А откуда ты?". -"Из Зимовниковского района, хутор Озёрский". Я ему говорю: "Знаешь, что? Я напишу письмо, отдашь моему деду". Мы же все втроём на фронте, а у нас сестра маленькая осталась, и деда поставили опекуном, а наш дом передали вот этому Озёрскому колхозу. Он у них как съёмный пункт был: свозят технику туда, которую получают для своего колхоза, а когда надо - приезжают, забирают.
Ночью нас погрузили и повезли на высадку. Первый десант прошёл при сильном ветре, норд-ост гнал волны с берега в море. А вот то, что они орали перед отправкой: "Все мы должны! Кто же должен, как не мы?!" - это на виду у немцев. Залив большой такой: там Новороссийск, а тут Геленджик. Да и в Геленджике, наверное, были у них свои люди. В общем, нас встретили немцы организованным сопротивлением под Южной Озереевкой и совхозом Мысхако. И когда первая волна высадилась, немцы их как встретили. Тикать в море - некуда. Значит бросились на немцев. И небольшая группа, восемь человек, от этого десанта осталась - это нам уже потом рассказали ребята...
- Обалдеть, из скольки?
Ну, роту высаживали - это около ста человек. Этими ребятами, которые вырвались, восемь человек, командовал старший сержант Шейко. Вот его сын, Володя, в соседнем доме живёт. Да. Его отец написал воспоминания, книжку. Я говорю: "Володька, ну ты дай мне почитать. Понимаешь, я же вслед за твоим батей должен был сигать в воду эту". Он говорит: "У меня сын взял почитать, а куда дел - не знаю".
- Могу попробовать поискать в интернете (*не нашёл).
Я не знаю названия, в том-то и табак. Только фамилию: Шейко Илья его звали.
В общем, когда уже мы подошли высаживаться вслед за ними (а катера нагружены были под завязку), я сижу в машинном отделении, там тёплая стенка, я к ней так прислонился, тут команда: "Приготовиться!". И потом: "Стой! Отставить!" - немецкие подводные лодки подошли. Ёлки-палки, тикать. И мы ушли.
Когда нас привезли назад, моего земляка уже не было. Но он знал о том, что первый десант погиб, потому что моряки вернулись, которые катера привели, и сказали: "Десант погиб". И он передал мою записулю деду и рассказал об этом. Поэтому не знал ни дед, никто, жив я или нет.
Потом нас бросили на Крымскую, Абинскую, Сиверский. Сначала в Абинской поселили, а потом оттуда выгнали и поселили там полк Покрышкина.
- Лётчиков?
Да. Он тогда командовал полком, уже был дважды Герой Советского Союза, майор.
- Вы видели его вживую?
Нет, его живого я не видел. А нас оттуда перебросили в Греческие хутора. Мы пришли туда, расположились, а впереди сопка, и там уже начинается передний край. Попался нам какой-то лейтенант, даже фамилии его не знаю: я его видел тогда в первый раз, и потом второй раз уже видел его в Болгарии. Злой такой, украинец - он временно у нас командовал. Пошли мы со взводом разведки через горы на Крымскую (я уже командиром отделения был). Мне ротный говорит: "Я тебе Седакова дам, он тебя сопровождать будет". А я обычно ходил последним, потому что моя обязанность - всё видеть, а если минное поле ставим или снимаем, я обязан составлять формуляры. Это значит найти постоянную точку привязки в расчёт, потому что считали, что по формулярам будут после войны мины снимать. (Ага, кому-то надо было эти мины по формулярам снимать). А ещё потом придумал какой-то идиот координатный шнур: верёвка, от неё туда конец и туда. Надо найти, с какого пункта эту верёвку развёртывать, а потом выкидывать и искать - тут мина будет. Потом я её уже и не видел больше никогда.
И вот, идём, я говорю: "Наступайте след в след" - потому что были же немцы справа от нас. А позади меня шёл Синухов Володя. Он оступился, и как рвануло - он попал на колейную мину. А колейная мина - это такая длинная итальянская мина с шариковыми замыкателями: там шарик катается, если по дороге идёт машина или танк, дорога начинает дрожать, под танком замыкание происходит, и мина взрывается. Вот он на такую налетел и взорвался.
Подошли к речке, смотрим - через речку мост, построенный немцами. Они строили острогами, стереограмные брусья у них и прочее. Это мы шаляй-валяй делали, а немцы - нет. Речушка маленькая, и рядом землянки бывшие их. Я туда пошёл, нашёл там карабин немецкий и патронов кучу. Потом смотрю - около мостика мелинитовый такой жёлтый потёк. Думаю: "Стой, мина там". Посмотрел, а там авиационная бомба под мостиком этим. Я решил: "Щас подорву". Сперва потренировался, по бутылкам немецким пострелял, потом решился, что поставлю контрольную шашку, бухну - всё равно взрыватель сработает. Рядом большой кусок дерева лежал, объёмный, я за этот кусок сховался, прицелился, сзади подбегает Артамонов, по затылку как врежет (он не ругался никогда, между прочим), говорит: "Ты что, идиот? Ты понимаешь, разнесёт в куски всех!" - 250 килограмм бомба, обалдеть.
А Бориса послали копать наблюдательный пункт. Там были горские певцы эти, евреи, они костёр зажгли и все к костру греться. А летали там не только немцы, но и румыны. И у румын был ночной самолёт, моноплан - "Репуле" назывался. И вот этот "Репуле" бухнул им бомбу прямо в костёр, и все погибли. Мне недавно племянница прислала из Центрального архива Министерства обороны документы мои. Там написано, кем я был, когда я ранен, где ранен, где контужен - всё расписано. И список ребят, которые погибли там.
- И сколько погибло?
Да хрен его знает. Ну, взвод целый. А нас сняли оттуда и перевели уже на равнину, под Крымскую. Там мы где-то на окраине были, и ходили, мины то снимали, то ставили, в зависимости от команды. И переходили всегда через речушку Гечепсин.
- Так что с той бомбой авиационной?
Да, доложили об этом, и прислали нам одного кадра из армейского учебного центра. Он молдаванин был, не помню его фамилию. Пил он как барбос, но руки у него были, как у пианиста хорошего. Он разминировал эту бомбу, и его оставили у нас. У него была сивая кобылёнка, и он с нами потом по всем "Европам" на этой кобыле проехал.
А наблюдательный пункт, который ребята потом копали, был для Жукова. Вот там я его увидел первый раз. На нём тогда плащ-накидка была.
- И как впечатление?
Ну, какое? Тогда же хвалили его. А он - дурак-дураком. Причём он не разбирался: вот подготовили наступление, например, он приезжает - как контролёр у Сталина был, понимаешь? И как палач, который пошлёт на любую гадость. Вот таким манером бросили и нас. В первый раз мы, разведчики, первыми пошли. Это уже весной было, когда мы Крымскую освободили. Через Гечепсин переходили, а он трупами весь забит был.
- Нашими?
Да всякими: и нашими, и их. Но дело в том, что у немцев первая позиция была ложная. А дальше, на горе - основная. И когда мы утром влетели туда, там никого не было. Наши ведь "Катюшами" бухнули по этой ложной позиции, и там нашли мы только двух убитых немцев в одной землянке, и больше ничего. Рядом была берёзовая рощица, красивая такая, с молодыми берёзками - сожгли рощу эту...
А потом второй раз - тоже там. Это уже было в июне месяце 43-го года, где-то 15-го числа. Я знаю, что 14-го числа гитлеровская группировка на Таманском полуострове, на "Голубой линии", получила постоянное снабжение из Крыма - подвесную канатную дорогу. Причём к этому времени (это я уже после войны прочёл) было достигнуто, что тысячу тонн грузов в сутки они по этой дороге перебрасывали сюда. И гитлер, сколько его не просили, чтобы убраться оттуда, приказал строить там дорогу постоянную. Такую, чтобы и поезда ходили, и автомобили. Ну, у них ничего не получилось...
А в этот день играли ребята в "очко". Да ну, если тебе правду рассказать... Там же такие бандюги были, которые убивали друг друга - играли под что попало.
- Прямо на фронте?
А что ты думаешь? Если проиграли человека, значит убивай. Они убили так командира бригады, Героя Советского Союза. Первый попавшийся им проигран. Вот он зашёл разгонять их, и они его ухлопали.
- Охренеть. И им за это ничего не было?
Откуда я знаю. Это не у нас было, потом уже Бабаджанян рассказывал - это из его корпуса. Бабаджанян - мой первый командующий здесь в Одессе был. Он меня назначал на должность в академию.
Короче говоря, ночью, за сутки до наступления, мы с одним сержантом полезли минные поля проверять. Он должен был со своим отделением снимать мины у немцев там, а я должен был определить: слать туда людей или нет. Тищенко Иван, он старше меня был, "под мухой" ходил. Мы подползли близко к немцам, под кустик залезли, а они ракеты бросают. Я смотрю, мы уже на расстоянии броска гранаты - долезли до их окопов. Вдруг слышу, по окопу у немцев бежит баба и кричит: "Иван!". А он: "Га?" - мы на пулемётчика налетели... (Ты имей в виду: у немцев в каждой роте, в каждой батарее по двенадцать человек наших дураков служило. Понятно? Вот у него 141 человек по штату в роте, в роте два офицера: командир и его заместитель - командир первого взвода. Остальные все - унтер-офицеры, они командовали взводами: штабс-фельдфебели или фельдфебели. Если "штабс" - то это военный, если "штаб", без "с" - то это писарь какой-нибудь, понимаешь?). И вот, он бабе дал этот пулемёт, те ракету кинули, а он ей показывает и говорит: "Осьо бачиш? Став кулемет і пуляй" - я же слышу, что он говорит. Баба как лупанёт по нашему кусту, Тищенко меня бросил и убежал. А я инстинктивно гранату швырнул. Слышу, цокнуло по пулемёту. Я понял, что попал. Там рвануло, и всё затихло.
- А что за баба, немка?
Нет, это наши идиоты служили у них. Это помимо тех дивизий, которые "Галичина", УПА и прочее. В каждой роте, в каждой батарее по двенадцать человек. И таких было около трёхсот тысяч в немецкой армии.
Я пулемётчика подавил этого, думаю: "Ну, тикать надо". Если бежать прямо, то поймут: другие же там по бокам сидят. Я влево подался, потом зигзагом, и пополз по воронкам к своим. Как кинут ракету, я падаю. Как ракета погасла, я бегу. Добежал до окопов, ребята орут матом на меня во всю ивановскую из нашей траншеи. А у меня автомат с плеча слетел и запутался в малозаметном препятствии - это такие проволочные штуки, которые перед окопами ставятся. Думаю: "Убьют, гады". Они же бросают ракеты и пристреливаются, начинают из винтовок бить. Я снимаю вот так через себя этот автомат, выпутал его и как сиганул прямо к нашим ребятам в траншею. Они навалились на меня: "Чего тебя тут носит?!". Говорю: "Постойте, хлопцы, куда я попал?". -"В хорошую контору попал, в штрафную роту". Оказывается, это уже штрафников привезли для наступления, и вот я к ним попал. Спрашиваю: "Как же мне теперь к себе туда-то добраться?". А мы когда уходили на задание, в роте было человек пятнадцать, наверное: младший лейтенант - командир, сержант сидит за телефоном, а все остальные - вот эти азиаты. И тут большая воронка от бомбы. Я с этими штрафниками распрощался, они мне говорят: "Там под трубой будет яма. Это попала бомба туда, труба дала трещину, и туда натекла нефть. Ты там не лазь близко, обходи подальше". Я пошёл. Иду вниз, там называлась "балка смерти", она прямо перпендикулярно переднему краю нашему и немецкому шла. С той стороны спускается дорога, и с этой дорога у меня уже за спиной. Иду, а с той стороны, с нашей, повозка спускается. От неё тень-то большая - как будто колонна. А немцы как кинули ракету, да ка-а-ак бухнули. Я метнулся и упал в борозду. Прямо около дороги борозда, на дороге практически. Думаю: "Ну какой же дурак сверху вниз кладёт борозды?". Оказывается, там тракторист разворачивался. И мне в этой борозде осколком в поясницу попало - в ремень (а у меня ремень хороший был, не парусиновый, а нормальный), и в затылок. Мне потом только в двухтысячном году осколок из головы вырезали, я даже не знал, что он у меня там. Иду я дальше по этой траве, а она высокая, и ночь такая ясная, понимаешь, прозрачная, какая-то тёмно-коричневая. Луна - огромная, медная, красная. Танки горят, огоньки эти, светлячки, вспыхивают, и тёплый воздух от них поднимается. И это всё видно, как на экране. Иду, а из травы: "Браток, закурить есть?" - лежат наши мужики раненые в бурьяне. Ну, я не курил. Спустился вниз к дороге, чтобы по ней в батальон дойти. Голова кружится, думаю: "Упаду". Смотрю, идёт наш солдат. Старик, здоровый дед. Шинель у него выше колен обрезана, ниже колен обмотки. На левом плече у него оружие - пособирал, и за воротник тащит убитого. Нашего убитого. И грызёт сухарь. Вот я ещё запомнил эту картину, что наш спаситель идёт и грызёт сухарь. Слышу, а у комбата моего была привычка: он как попадёт под обстрел, начинает плеваться - колдовство. И они с Ваней Костенко, с которым он нас посылал на разведку перед этим, бегут меня искать. Ваня-то знал, где я. Они на меня наскочили, подхватили под руки, положил на повозку (у комбата она как "Мерседес" была), а там каски наши, сумки с противогазами. Каски мы почему не носили, потому что если потеряешь её и не найдёшь, то он в двенадцати с половиной кратном размере за утрату государственного имущества должен был платить. Поэтому мы их сложили, да они нам и не нужны были. Потому что лазим между вашими и нашими, а она отсвечивает: немец ракету кинул, по каске - бух, и готов. Вот так.
В общем, к рассвету нас привезли в какой-то заброшенный сад, командир корпуса приехал, мне там вручили медаль "За отвагу" - я один оказался награждённым в этом взводе. Вручал мне командир корпуса, Рубанюк Иван Андреевич - это первая моя награда была.
- В госпиталь вас не отправили?
Нет. А в следующую ночь, непосредственно перед атакой, нас послали снять минное поле немецкое. Перед нами уже какие-то сапёры снимали, но они сделали как: там между первой и второй позицией немцев был ход сообщения. И они по этому ходу до минного поля добрались и решили, что будут сидеть здесь, а одного пошлют - он за головку взрыватель мины замотает, а они дёргать будут, чтобы все не лезли. И снайпер их всех так и положил там. А мы придумали по-иному. Я говорю Воробьёву: "Коля, если мы полезем - побьют". А он: "Ты что, Жуков же смотрит". Говорю: "Ему один хер, где мы сделаем. Нам вон красную ракету кинут. Пойдём найдём другой". Нашли другой ход такой же, я говорю: "Давай распределим мины: эту - я, эта - твоя, ту - другой, третий, и все сразу гамузом выкинемся, схватим и тикать обратно. Они нас тут не ждут". Мы так и сделали: выскочили, все двенадцать человек, так одного только ранило, Володю Корсакова - самый красивый среди нас был, ленинградец-парнишка. В шею ранило, и его в госпиталь отправили. Воробьёв говорит: "Вот что, тут и тут ребята будут вешки ставить, а ты посередине бинт тяни" - чтобы танкистам было видно дорогу. А бинт широкий, в две ладони. И вот, я тяну, а немец, зараза, как врежет из пулемёта. В темноте же он не видит, а ракету кинет и под ракетным светом по нам стреляет, а мы разбегаемся в разные стороны, как тараканы. Вот такая игрушка со смертью.
В общем, сделали мы проход, и меня на этот проход посадили пропускать танки. Но Жуков опоздал на сутки. Утром немцы проснулись - ёлки-палки, проход! Они поставили противотанковую артиллерию, но наши уже ничего менять не стали. И пошли наши хлопцы - танки горят, и всё. Но танкисты тоже народ хитрый, каждому жить хочется. Они что делают: вот он заедет на минное поле и начинает маневрировать. (Ты только не пиши этого, ты смотри (*улыбается)). Попадёт на мину, взорвётся, бросает танк и тикает. Потому что ночью ремонтная мастерская подойдёт, танк вытащит, но он сам жив останется. А потом попробуй, докажи, где он подорвался. Ему-то ничего, а меня судить будут - на моём же поле это случилось. Поэтому я деда одного посадил на танк, говорю: "Ты его не пускай. Чтобы он, зараза, не крутился там". Дед залез, за башню заховался, но танк подорвался, они выскочили и в траншее какой-то остановились. Ночью эти танкисты говорят деду: "У нас в танке канистра спирта, полезешь?". -"Конечно полезу" - дурак старый. Полез. И немцы полезли. И дед столкнулся с ними. Их трое, он один. Но он с автоматом, а немцы не ожидали. Он как косонул: двоих убил, а третий тоже растерялся, врезал деду по зубам прикладом автомата и выбил зубы ему. Дед убил и третьего немца, притащил спирт, и они там запьянствовали. И потом он бухой попал в наш корпусной инженерный батальон (он, по-моему, в то время уже носил номер 900-й: сначала был 825-й, потом 900-й). Дед мне это потом рассказывал. Он казачонок был, небольшой такой, тоже из наших мест.
А мы выскочили из окопов, когда это началось, и побежали к исходному рубежу наших вояк: они уже взяли первую линию траншей немецких и группировались для броска на вторую. И вот мы бежим, а там поле пшеничное было, укатанное танками уже, и немцы как накроют нас огнём из миномётов. Мы рассыпемся, но бежим, потому что приказ: он же смотрит, товарищ Жуков. Прибежали к хутору Подгорному, и через речку. (А там до этого наши мужики поставили повозку: на одну сторону доску, и на другую. И мы, и разведчики общевойсковые лазили всё время по ней на передок к немцам). И вот, ребята проскочили, а я предпоследним бежал, и за мной ещё какой-то старший лейтенант в гимнастёрке под ремень из тёмно-зелёного габардина. У него наган был семизарядный, пукалка. Я тогда не понимал, кто это, а потом уже мне ребята рассказали, что это контрразведчик. Я подполз к Воробьёву, говорю: "Коля, ты ему скажи, пускай уберёт пушку, он же убьёт меня, зараза. Он же позади меня бежит". Коля к нему подполз, говорит: "Ты жить хочешь? Убери свой пистоль, а то, знаешь, пули летают и свои, и чужие". Ну, он пистоль свой спрятал, но за нами бежит. И когда ребята проскочили по этой повозке, немец как врезал гаубицей большого диаметра, и прямо около неё. Поднялся фонтан грязи, и этого парня прилепило к скатику. Ребята уже там, на площадке ровной, а я ещё только вылезаю. И меня как толкнуло, и взрывом вытолкало туда. Я успел оглянуться, а он так вылез, из него течёт муляка эта, водросли, думаю: "Проживёт, не убит" - и потерял сознание. Потом слышу: "Пук" - как хлопушка детская. Смотрю, около уха моего снаряд торчит, только задница видна - белая-белая, новенькая! Я подхватился тикать, догнал ребята - они уже по скату к своим прибежали. А там наши хлопцы когда начали копать, глубоко не выкопали, а там подземные воды. Они сидят в этих окопах, понимают, что сейчас подниматься им, а пить каждому хочется, жара уже началась, солнце припекает. Так они что делали: берут грязи в рубаху и потом сосут её. Вот такой номер был.
Ну, я проскочил это дело, пришёл, мне говорят: "Вот тут сиди". Дали мне ещё одного солдата, Володьку Кондратенко, посадили в щель (в окопчик), я вот так левой стороной сижу к немцам, а колено в колено со мной сидит Володька. Он лопух такой был: сам шофёр, но до того недисциплинированный. На машине был - разбил машину, его выгнали. Мы ему достали потом мотоцикл в Будапеште, он и мотоцикл разбил. Потом мы его под Белградом посадили на фаэтон барский с парой вороных, и он умудрился под бомбёжку на нём попасть. Вёз зампотыла нашего, налетели "мессеры", начали бомбить, лошади понесли и дышлом прямо в телеграфный столб, и все выбрыком оттуда... И вот, над нами пара наших самолётов и пара немцев залетели и бьются. А он сидит и руками машет: "О-о, я оцього пілота знаю! Давай їм, товарищ Курочкін, під хвіст!". Говорю: "Володька, прекрати, зараза, махать руками. Врежут же. Ну двое сидим, никого нет впереди". -"О, пуля від мого лоба відскоче, а снаряд я ковтну". И в это время - бух, и всё, я потерял сознание... Оказывается, мина попала в бруствер, но скамуфлировала - недоразорвалась. Я боком к брустверу сидел, расстёгнута рубашка была, и надел я каску, но не завязал. Каску мне сбило, всей этой гадостью в лицо дало и полную пазуху насыпало камней. Я потерял сознание и до ночи пролежал там контуженый. Ночью пришёл в себя, Володька на меня вот так склонился. Смотрю - наверное убит. Я его растолкал, он схватывается, я говорю: "Володька, володька!". Он поднимает голову, я говорю: "Тьфу, зараза, я думал, тебя убило". А он как заорёт: "Микола, давай каску!" - выскочил, убежал и меня бросил...
(*Выписка из наградного листа с сайта www.obd-memorial.ru : "Красноармеец Московой при выполнении боевого задания по проделыванию проходов в минных полях перед передним краем обороны корпуса в районе хутора Подгорный Крымского р-на в ночь с 18-го на 19-е июня под сильным огнём пулемётов и миномётов снял 10 противотанковых мин и затем, получив приказ выносить мины с минного поля, вынес и замаскировал 80 мин.
Днём 22-го июня, сопровождая танки по проходам к переднему краю обороны противника, тов. Московой проявил подлинное мужество: он провёл танк до траншей немцев, не смотря на сильный артиллерийский, миномётный и пулемётный огонь, обеспечив этим дальнейшие действия танка").
После этого в июле месяце нас сняли и перебросили на Украину. Мы освобождали Сталино - это теперешний Донецк, Запорожскую область, Херсонскую, Николаевскую, Одесскую. Но остались на постоянно только в Одессе - это единственный раз за всю войну было так, что нас оставили в городе. А то - прошли и вперёд, прошли и вперёд: мы же в корпусе прорыва были.
В Николаев мы с разведчиками нашими залетели первыми. Был конец марта месяца, ещё десант Ольшанского боролся там. Выскочили с пулемётом на берег Буга, а выскочили почему? Мы когда на улицу Херсонскую вышли, смотрим - три немца бегут, впереди офицер с пистолетом. А наш командир взвода, лейтенант бывший, лётчик-штрафник, Коля Миронов, кричит: "Хватайте! Пистолет отберите у него!". А они шмыгнули во двор, и мы их потеряли...
А в Одессу мы вошли таким манером. Там было пять армий. Мы попали в 5-ю ударную, которой командовал генерал-полковник Цветаев. И наш корпус шёл через Сортировочную, а потом вошёл в самый центр Одессы. В штурмовых группах нас, сапёров, было четверо: я - старший группы, и ещё трое ребят. Мы доползли до Новосельского (тогда это была Островидова), дошли до 84-го дома, смотрим - из трубы идёт вонючий дым: горелое мясо. Заскочили туда, а там расстрелянные лежат наши люди. Девочка маленькая лежит в трусиках, в трико, потом мужик какой-то в замасленной телогрейке. Мы выскочили, слышу - колокольный звон. А туман страшный, мы мокрые все, потому что через Тилигульский лиман вброд переходили на Кошары, в эту пургу шли. Вернулись к Пересыпскому мосту, смотрю, какой-то одессит запрягся в одноконную такую повозку и тащит её. А впереди и позади нас ещё стрельба идёт. Впереди у немцев арьергарды отстреливаются, а почему позади - хрен его знает. Смотрим, тени болтаются. А это одесситы грабили вагоны, понятно? И мы стоим под аркой моста, ждём комбата - Артамонова. Он мне ещё приказал, говорит: "Будешь идти там впереди, бумаги достань, а то писать не на чем" - он уже начальником штаба был, мой командир роты...
После этого в Ясско-Кишинёвской операции тоже участвовали. Там получилось так: мы их когда окружили, они попрятались по деревням, в лес полезли (в Кодры вот эти). Мы в деревню одну залетели, а молдаванин говорит: "Тут швабы, у них гарматы и пушки (пушка - это винтовка). Вон там они, в винограднике". Мы с ещё одним разведчиком нашим, Виктором Столбуновым, пошли туда. Идём, а там через виноградник дорога, и по обеим сторонам канавки, водой размытые. Смотрю, поднялся немец. (Я правее был, а Виктор - левее меня). Поднялся, такая курчавая бошка у него, наплоенная, и - бух в Столбунова. Тот упал, остальные немцы выскочили, попрыгали в эту канаву и побежали к лесу. А у меня тогда был не автомат: я его почтальону нашему отдал и взял у него карабин. И вот я стреляю: пока перезаряжаю - они бегут, как только зарядил - падают. Тут Столбунов пришёл в себя, кинул гранату между мной и немцами, и мне осколком прямо в колено. Но мне это ранение потом не засчитали, говорят: "Свой ранил"... А у немцев в Молдавии, где мы проходили, склады были вещевые, аэродром. Там же у гагаузов столица, мы её освобождали. И когда армию Роммеля в Африке разгромили, то всё их барахло прислали сюда этим немцам. Но они его побросали, и мы прихватили у них песочного цвета форму, потом комбинезоны на меху: чёрные с одной стороны и камуфлированные с другой, а в середине мех заячий. И я надел на себя немецкую форму, потому что у меня штаны порванные были, и всё остальное тоже. В общем, я тех немцев догнал, одному прострелил аорту, но догнал только троих, остальные разбежались. А наши кадры услыхали стрельбу, выскочили и стали стрелять по мне: я же в немецкой форме. Ну, я поднялся, по-русски произнёс - они поняли, бросились ко мне, а те два немцы тащат своего офицера - это их командир взвода был, штабс-фельдфебель, я ему руку прострелил. Мы его привели к нашему фельдшеру - рябой такой был. (Меня когда после первой контузии везли в эшелоне, то положили на тюки сена и его рядом посадили, чтоб он смотрел, чтобы я не подох там. С одной стороны вагона ребята на лежнях таких, а другая сеном загружена: вот я там лежал). И вот он подходит к этому немцу, я говорю: "Товарищ старший лейтенант, его перевязать надо". -"Бачу, зараз зробимо". И обращается к нему: "Куда ж ти тікав, дурне? А якби він тебе вбив, щоб ти робив?" (*смеётся). -"Товарищ старший лейтенант, ему жгут надо накладывать"... Вот такие пироги.
Когда мы уже были под Будапештом, туда с Арденн перебросили 4-ю танковую армию. Немцы там американов придавили, те обратились к Сталину, наши рванули, и вот эту группу бросили к нам. И нас послали подорвать мост через суходол, чтобы танки не прошли по нашим передним краям. Мы туда полезли (это зимой было), а там мины, нами же поставленные. На стояке банка такая, проволока натяжная, если зацепился - взрыватель срабатывает, она подпрыгивает на высоту груди и взрывается. Но там больше бардака делали зайцы. Они же не понимают: сиганёт на мину, а мина взрывается.
- Мост-то вы взорвали?
Нет, мы потеряли командира взвода и не взорвали. Это был командир не моего взвода, а инженерного, Коля Сорокин, горячий парень, сибиряк. А я был во взводе управления, в отделении разведки (а было ещё отделение связи). На второй раз туда послали взвод из другой роты под руководством старшего сержанта, матёрого такого, бывшего десантника кадрового. И тот погиб. Сам погиб, а взвод вернулся - так же, как и у нас. А потом приехал туда заместитель командира батальона и сам повёл группу. Капитан Огурцов - красавец, с детским таким красивым лицом, с девичьим прямо. Но пил крепко, хе-хе. Вот он повёл и взорвал этот мост. И не погиб.
Под Будапештом наш батальона стоял в деревне Чев. Мы ходили прочёсывать местность, нас было пять человек: я, командир отделения связи Галушко Гриша, и ещё трое. А там поля посадочками такими разделены (частные же владения). И из-за посадки поднимается какой-то кадр в немецкой форме и кричит: "Ребята! Сюда, сюда! Тут немцы!". Мы подбегаем, а он упал на колени, говорит: "Я одессит, я свой, я в своих не стрелял!".
- Власовец?
А хрен его знает. То ли власовец, то ли из этих двенадцати. А в это время поднимается немец и - бух Гришке. И прострелил мочку уха ему. Гришка растерялся, прикладом его по голове ударил, тот упал, и Гришка его застрелил. Это оказался полковник немецкий. А одессита мы не стали трогать. Там внизу ребята-связисты тянули кабель, они услыхали стрельбу, бегут к нам, я говорю: "Забирайте его, нахер он нам нужен"...
- А полковник этот откуда взялся?
Так там группа немцев была, пятнадцать человек. Мы их увели, а одессита связисты повесили на акации и табличку прицепили: "Изменник родины, власовец".
А потом ночью немцы прорвались и прямо на штаб корпуса пошли. Начался бой. Они с горы сползают (их много было, мы только сто пятьдесят человек в плен взяли), а мы их снизу расстреливаем просто. Потом смотрю, группа откололась, побежала влево. А у меня автомат, я туда. Стрельбу открыл, и эту группу тоже присоединили ко мне. Я не знаю, сколько там убитых, сколько раненых было, но потом мне ребята рассказывали, поделили как: у кого автомат - тому "Красную Звезду", у кого винтовка - "За отвагу" или "За боевые заслуги". И вот за этот бой я получил "Красную Звезду". Мне потом принесла представление к награде моя племянница внучатая, и там написано, что я убил семь человек и разогнал группу немцев. Ну это условно: сколько убитых посчитали и поделили: это тебе, это тебе. Вот такая была свистопляска.
(*Выписка из наградного листа с сайта www.obd-memorial.ru : "В ночь на 14.2.1945 батальон выполнял боевое задание по уничтожению группировки немцев, вырвавшихся из Будапешта и пытавшихся выйти на соединение со своими войсками через лесные массивы в районе с. Пилишчаба.
Участвуя в составе группы гв. старшины Доронкина, тов. Московой огнём из своего автомата уничтожил 7 немецких солдат и рассеял группу немцев, пробиравшихся в село. При выполнении боевого задания проявил мужество и отвагу, одним из первых бросился в атаку на немцев, увлекая за собой остальных бойцов").
Там же, во время боёв за Будапешт, нас послали снимать минное поле. Канал Балатон-Веленце соединяется каким-то притоком, и на другой стороне моста немцы посадили пулемётчика. Мы полезли туда, смотрим - немцы на дороге выдолбали ямки и накидали мины внаброс. Но на асфальте же ничего не получится. Рядом деревня стояла, там господский двор был и церковь. Туда каких-то танкистов прислали: молодые ребята в кожаных полушубках с ремнями - орлы. И один залез на церковь. Я подошёл к нему, говорю: "Слушай, ты слезь оттуда, а то слетишь. Это же у немцев ориентир". -"Ты много знаешь!". -"Ну сиди, хрен с тобой" - говорю. А у меня было два кадра. Один - Свечников Коля, он из-за северного Урала откуда-то. Никогда не видел ни велосипедов, ничего. Он знал только оленей и лошадей даже не видел. Здоровый лоб был. А второй - Рылин: у него ножки коротенькие, вроде как суслик на лапках стоит. Мы увидали, что перед мостиком немцы бросили два чемодана, и эти два кадра говорят: "Прикройте, мы чемоданы сопрём". Ну, мы огоньку дали, пулемётчика того подавили (он не вылез), и они эти два чемодана притащили. Мы вернулись, но немцы открыли огонь по господскому двору и по церкви. И сбили того танкиста вниз.
- Погиб?
Не знаю. Ну, наверное - с такой высоты лететь. А немцы, когда стали стрелять, они попали в гущу гусей во дворе. И поубивали их. Ребята, которые не пошли с нами на это задание, собрали этих гусей, и вот командир взвода наш сидит и гуся щиплет. В это время взрыв, и его кирпичной стеной придавило вот так (*смеётся). Мы пришли, вытащили его оттуда, потом открыли эти чемоданы, а там золото. Начали делить его. Разделили: мне что досталось, я отдал деду - зубы вставлять (это который за спиртом в танк полез и зубы потерял). Рассыпали всем, а мелочь собрали: там заколки с какими-то камнями, золотые такие, и какие-то белые камушки. Мы же все дураки такие были, кто из нас там что видел? Какие драгоценности? Деревня. Ребята говорят: "Надо их выкинуть". Я говорю: "Нет, давайте сюда, я Вере Ивановне отнесу (она врачом была в нашем батальонном медпункте). Это, наверное, дамское что-нибудь". Я их в бумажку собрал и пошёл докладывать, что мы сняли мины. Пришёл туда - стол стоит, комбат ходит по комнате, волнуется. Между прочим, известный человек. Он преподавателем Днепропетровского строительного института был. Очень умный малый. Звали его Таран Константин Аверкиевич. Он когда ехал куда-то, ординарца своего с собой не брал, а брал кого-нибудь из разведчиков. И раза два-три, наверное, я с ним ездил. Он говорил: "Микола, кончится война, приезжай, я из тебя инженера сделаю". По его проекту сделан купол Новосибирского оперного театра. Это из напряжённого железобетона, ещё до войны. Он на приёме у Сталина был, и был в составе советской делегации учёных, которая ездила в Америку. И мы с ним как-то в один батальон армейский приехали. Стоим рядом с их комбатом (молодой красавец-парень был), и тут идёт солдат: пилотка набекрень надета, в обмотках, котелок несёт. Таран присматривался-присматривался, потом спрашивает этого комбата молодого: "Кто это такой?". -"А это у меня писарь техчасти". -"Ты что, да он доктор наук! Он со мной был у Сталина и в делегации в Америке. Немедленно докладывай, таких же приказано отправлять!". А он добровольцем дурак пошёл, этот дед. Что с ним дальше было, я не знаю...
Потом меня послали учиться в инженерную академию. 31-го, чтобы не соврать, марта, когда мы уже шли на Вену. В саму Вену я не вошёл, а только в предместья. Я приехал в Москву, экзамены не сдавал, меня сразу на мандатную комиссию и спрашивают: "Сколько вы, товарищ сержант, провоевали?". Я им отвечаю: "Почти три года безвылазно по окопам". -"Так вы же, наверное, всё забыли?". Говорю: "Ну, давайте я сдавать буду". -"Нет, мы не имеем права". А другой сидит, спрашивает: "Так может ты ранен?". Я говорю: "Нет, я контужен" - вот это надо мне было говорить? Идиот (*цокает языком). И меня - хлоп из академии, и в Кострому, в высшее училище, которое переходило на программу мирного обучения. Вместе со мной туда сдавали экзамены два моих товарища. Одному, Ваське (он семь классов всего кончил), я синусы-косинусы написал и передал. Другому, Витьке, тоже решал задачу. А напротив меня, через проход, сидел какой-то старший лейтенант. Он всю эту махинацию засёк и выгнал меня. Потом выгнал Витьку. Витька вышел, ржёт, говорит: "Там Вася кислород глотает". А Вася командиром отделения был, помкомвзвода (не у нас - чужой какой-то). Его представили к званию Героя за бои на острове Чепель, но он его не получил: подрался с каким-то комбатом, и ему дали "Красное Знамя". И я спрашиваю: "Что там?". А Витька говорит: "Вася синус-косинус называет сос-косинус". А экзаменатор сидит, говорит: "Ну понятно, спасайте наши души" - и выгнал. Всех выгнал. Их отправили под Москву, там учебная инженерная бригада готовила "скороспелок" - офицеров инженерных войск. Мне оттуда Вася сразу письмо написал. А меня сначала здесь в Костроме оставили учиться. Но я с собой привёз пистолет. (А некоторые умудрялись даже гранаты под подушки прятать. Орлы были такие, банда настоящая). Меня вызывает командир роты, открывает стол, говорит: "Это твоё?". А у меня до этого был немецкий трофейный "Вальтер" (у немца отобрал), но я со своим комсоргом батальона, Кордубаном Валерой, поменялся: он мне дал бельгийский "Браунинг" с двумя зарядами, а я ему этот "Вальтер" отдал. И вот, командир роты спрашивает: "Чьё это оружие?". Я говорю: "Моё". -"Ну ты дурак. Ты понимаешь, что за этот пистолет пять лет тебе впаяют?". А тогда не разрешали нам это дело, потому что слишком много оружия привозили такие кадры, как я. Бандитизм же во время войны начался. Я говорю: "Отправьте меня отсюда" - написал рапорт и приехал под Москву. Приехал, а Васьки уже нет. Ему за десять дней присобачили звание младшего лейтенанта и под Кенигсберг бросили, крепость эту штурмовать.
В общем, меня назначили в эту офицерскую бригаду, и я проучился там до сентября. 1-го сентября уже был выпуск. Я попал в ту группу, которая заполняла офицерские удостоверения. Заполнил на себя, вложил погоны лейтенанта, утром нас построил начальник училища и говорит: "Товарищи, товарищ Сталин приказ о присвоении офицерских званий вам отменил. Война с Японией закончилась!" - ну, 2-е сентября же, конец войны. И я опять сержантом уехал. Стал замкомвзвода, потом комсоргом...
- А с Васей этим что случилось дальше?
Не знаю.
Вася «Косинус» и Московой Н.И.
- А с дедом тем, которому зубы выбили? Погиб он или нет?
Я не знаю, я ведь же уехал.
- Как вы День Победы встретили?
День Победы я встретил в училище. Радовались, конечно. Стрелять не из чего было. Единственное, что усиленный паёк дали и по пятьдесят грамм спирта.
- Сейчас осталась какая-то ненависть к немцам?
Нет. Потом я с ними работал, я же участвовал в установке Берлинской стены. Так что я видел Никиту Сергеевича (*Хрущёва) - он тоже там был. Не беседовал с ним, но видел. Я на втором этаже стоял, какой-то негр там караулил на Фридрихштрассе, а Хрущёв подошёл туда, прошёл все эти зигзаги (там же закрыто всё было), зашёл и материт этого американца, мол: "Ты империализм защищаешь".
- Вы курили на фронте?
 |
10 июля 1949
|
На фронте - нет. А после войны начал: немножко побаловался и бросил.
- Как к вам относилось местное население в освобождённых странах?
В Германии? Нормально.
- А вот, допустим, в Чехословакии?
Ну-у, там нас с песнями встречали, хороводы водили.
- А в Венгрии?
Венгры - нет. Там уже приходилось хуже. А болгары, югославы - эти да.
Во время боёв за Вршац (*Сербия) мы залетели в город первыми. Меня вот с этим пьяницей, старшим сержантом (который авиационную бомбу разминировал), посадили на машину: "Езжайте туда и помогайте снимать мины". Он залез в машину, нажрался, как Мартын мыла, тут пошёл дождь, я брезентом накрылся и в кузове сидел. Приехали - там ещё бой шёл: часть города уже освободили, а часть немецкая была. Я выскочил, меня окружили женщины, девчонки, лезут, целуют. А тот спит пьяный. Бабка какая-то его растолкала, зачерпнула кружку вина: "На, пей, сынку". И какой-то подходит армянин, что ли, у него ленты пулемётные с патронами: я, мол, партизан. Я говорю: "Какого ты хрена тут стоишь? Вон, иди, видишь - бои?". Тот смотался, а мы залетели в Панчево, и потом туда заехал Тито. Вот там я впервые его увидел. Потом ещё мы встречали его в Москве...
А в Румынии, я помню, мы заняли один пограничный с Югославией городок, там капитан жил какой-то. У них капитан - это уже большой чин. Мы там остановились с одним парнем, две женщины пришли: хозяйка этого домика и ещё одна какая-то. Они нам налили по стакану холодной воды чистой и поставили по блюдцу варенья. И вот она сидит (она, по-моему, была полька, не румынка), бойко так беседует с нами и ругает своего короля. Как она сказала (она красивая женщина, они обе красавицы были): "Наш круль на сраку слабый". (*Смеётся).
- У вас, как у сапёра, какие инструменты были с собой?
Ничего, я никаких инструментов не носил. Я минёром был, зачем мне инструменты?
- Были случаи, чтобы по приказу № 227 расстреляли кого-нибудь на ваших глазах?
Расстреливали, но не по 227-му. Перед строем полка, ещё до первых боёв. Какой-то там убежал к жене - ну, они же не понимали... У меня тоже двое из тех троих азербайджанцев сбежали. Я начальником караула был, а начальник штаба батальона выходит: "Что это у тебя один и тот же часовой стоит?". Говорю: "Товарищ капитан, убежали два человека куда-то. Я его спрашиваю, а он молчит" - к жёнам ушли. -"Иди бери автомат! Ты понимаешь, чем это пахнет?". Я автомат взял и пошёл. А они идут навстречу, у них полные пазухи добра всякого, арбузы тащат. Я начал их ругать, а они: "Ой, зачем ругаешь, кишмиш кушать будешь?". Говорю: "Идите давайте!". Посадили их в гадюшник, в яму - это как гауптвахта, и такого же как они посадили их караулить. И они друг с другом беседуют. Пришёл дежурный по полку, посмотрел и часового тоже посадил (*смеётся).
 |
18 марта 1950
|
- Сейчас в фильмах часто показывают, что наши наступают, а сзади сидят НКВДшники с пулемётами...
(*Перебивает) Не правда это. Это брехня. Заградотряд формировался из нашей же дивизии, и наши же солдаты стояли там. И они проверяли других, что это не дезертиры. Никаких "стрелков" после нас не было. Я ни одного не видел. Это вот сейчас уже повыдумывали. Это ерунда всё, это неправда.
- А чувствовалась какая-то разница между теми немцами, против которых вы воевали в 42-м году, и теми, которые были уже в 44-м, 45-м?
 |
В училище
|
Ну как, немцы всегда очень умно вели войну. У них в отделении каждый солдат имел свою специальность. Например, был радист-топограф: он держал связь с "рамой", которая летала там. Немцы стреляли не по площадям, как мы, а по целям. У них главная задача была уничтожить живую силу, а мы хвастались, мол, взяли населённый пункт, взяли высоту. Кому она нужна? Сколько вы людей туда положили? А у них 846 "рам" было во всей армии. Подготовили их чехи. Чехи им готовили парк бронетранспортёров, автомобилей, вот эту "раму", стрелковое оружие. Фабрика "Батя" делала сапоги для них и прочее. Мы уже взяли Берлин, а чехи только 5-го числа объявили войну Германии. 5-го мая. Понял, да?
- Скажите, а от союзников какая-то помощь чувствовалась? От американцев, например.
Не знаю, мне эти американцы ничего не дали. Ну вот тушёнку ел я американскую. А другого я ничего не знаю. Я ничего их не носил.
- С Жуковым понятно, а к Рокоссовскому вы как относитесь?
 |
Слева младший брат Борис
|
Я его никогда не видел. Я общался с кем: с Коневым, с Голиковым, с Захаровым - маршалами, с Будённым - он же земляк наш, с Ворошиловым. Ворошилов приехал к нам в Уральский добровольческий танковый корпус (он уже председателем Верховного Совета был, а я - старшим инструктором политотдела дивизии), там только Героев Советского Союза двадцать семь человек. И он пришёл, посмотрел - стенд маршалов стоит, а Ворошилова нет. -"Да-а, я ведь первый маршал Советского Союза...". А Лебединов, начальник Дома офицеров наш: "Исправим, товарищ маршал!". Достал портрет, раз-раз, переделали, Ворошилов выходит, посмотрел, усмехнулся и пошёл...
А Будённый, тот в 33-м году к нам приезжал. Я пацаном ещё был. Тогда Сталин со своей свитой решил по Волге поехать отдыхать, и он до Сталинграда доехал, а потом через нашу станицу, до Тихорецкой, и затем на Кавказ. А там же конзаводы были: один - имени Ворошилова, другой - имени Будённого. И Будённый приехал к нам в станицу, потому что тут его имени совхоз. (А мой отец в числе первых будёновцев был у него. Их четверо прибежало в своё время: Будённый, брат его и два казачонка. Оттуда, из Платовской (*ныне станица Будённовская) прибежали к нам, потому что в них казаки стреляли: он же начал землю казачью делить, Будённый. Он входил там в состав совета станичного). И вот он приехал, поставили трибуну, и на этой трибуне он выступает. Я запомнил только одно: "Мы непобедимы, нас МИЛЬЁНЫ". И дырочки под ордена. Потом спустился вниз, пошёл к машине, а среди наших станичников был такой Киба. Он носил два ордена Боевого Красного Знамени. И его сосед - Замковой. Это наш учитель, который из нас сержантов лепил. И эти кадры поставили винтовки к трибуне, Киба подходит вот так сзади к Будённому, за плечо его поворачивает к себе и говорит: "Сёмка, дай на поллитру!". И Будённый, смотрю, десятку достаёт и даёт ему. Они потом пошли с этим Замковым, нажрались, как идиоты, свалились в канаву, нашли какую-то палку, друг другу давали: "Вот я, дурак, напился, ты меня бей". Добились до того, что действительно подрались, а их взяли да в милицию посадили. Они утром проснулись, НКВДисты их к секретарю райкома: "Что делать?". -"Давай Калинина, иначе мы не выйдем. Мы орденоносцы, вы не имеете права нас арестовать". Ну, решили, значит, таким манером поступить (это ж кино и немцы). Создали оркестр. Был у нас там цыган один, Шемет, у него баян был, он сам сделал (он и моему отцу сделал баян). Значит, Шемет с баяном. Потом нашли кого-то с балалайкой, с пионерским бубном и с пионерским горном. И с флагом. И уговорили этих двоих так: "Мы вам вынесем флаг и вас встретим. Калинин в отпуске, он не может приехать". Дали им литр водки туда, напоили их, и те выходят, а тут этот оркестр играет им "С неба полудённого", выбивает на пионерских этих штуках. Они довольные, что их встречают. Вот такая петрушка.
А с Коневым я встретился так. Он в полк пришёл, а заместителем командира полка тоже Конев был. Вася Конев - однофамилец. А меня туда начальник политотдела послал, говорит: "Ты посмотри, что там будет?". Я приехал, а Васи этого не было. Конев стоит, его солдаты окружили, он беседует, а там портреты большие маршалов и портрет Конева висит. И какой-то художник нарисовал эти портреты все зелёной краской. И в это время подскакивает этот Вася: "Заместитель командира полка по политчасти, подполковник Конев!". Он говорит: "Слушай, тёзка, а это что у тебя за рожа там нарисована?". -"Это ваш портрет, товарищ маршал". (*Пауза). -"Неужели же я такой поганый?". (*Смеёмся оба). Кино...
 |
«За отличную учёбу и дисциплину
занести на доску отличников училища и наградить фотокарточкой при развёрнутом Знамени училища»
17 мая 1950
|
- А к Сталину вы как относитесь?
Нормально отношусь. Нормальный мужик. Как и любой государственный человек, он, конечно, ошибки совершал, но ведь он же и окружён был вражьём.
- За счёт чего мы победили, как считаете?
За счёт того, что солдаты были самоотверженные. У нас же пятьдесят генералов пропали без вести. Всего было 223 и 50 = 273. Так? Вот из этих 273-х восемьдесят восемь сдались в плен. Понял? Поэтому Брежнев прямо сказал: "Войну выиграли не генералы, а полковники". А он во время войны был полковником. Понятно, да?
- А если бы был майором, то майоры бы выиграли?
Да...
* * *
В 56-м году, когда я уже учился в училище в Москве, мы разбирали архив Югославии. Его захватили наши у немцев. Я все документы читал в подлиннике. Попались мне и документы военного атташе Югославии во Франции. И мне не хватило пары, потому что сажали по два человека, а нас семь человек было - это самая большая группа. А были и группы из одного человека: тройку получил - выгонят, понятно? С любого курса: с пятого, с любого. И вот, значит, мне в пару дали правнука Льва Николаевича Толстого - Никиту Толстого. Он преподавателем МГИМО был и старшим научным сотрудником института славяноведения академии наук. Никита Ильич Толстой. Он мой ровесник, только у него за ухом дырка была - делали операцию ему, отит. И вот, он однажды приходит, приносит какую-то брошюрку маленькую и хвалится: "Вот, купил, ты понимаешь!". Я посмотрел - "тысяча пятьсот семьдесят какой-то год", на французском языке. Спрашиваю: "На хрена она тебе нужна? Что ты отсюда почерпнёшь?". Он говорит: "Ты неграмотный чувак. Понимаешь, какой это раритет?". Я ему: "А где ты покупал?". -"А вот, напротив "Ленинки", как идёшь по Калинина, там в подвале букинистический магазин". И меня черти туда понесли. Я пришёл и тоже какую-то штуковину купил. Вышел, перешёл через дорогу, иду по левой стороне, задумался (а там переулок есть, который ведёт к Генеральному штабу), только повернулся и грудь в грудь с Жуковым столкнулся. Он ниже меня, мне вот так вот (*проводит рукой по подбородку). Я действительно обалдел, сразу перебежал на другую сторону дороги, остановился, смотрю - всё нормально. А он тоже остановился и смотрит вслед. Думаю: "А, блин, если попаду - всё, каюк, пропала моя учёба"... Вот такие пироги, Дима.
 |
23.11.2018
(кликнуть для увеличения):
1. Медаль "За отвагу"   2. Орден Красной Звезды   |
Очень классное интервью,узнал действительно много нового!
ОтветитьУдалитьСмотрю у него там много братьев было,и все воевали....семья героев!
Про 32-33 года, очень интересно я даже и не знал!
Отдельное спасибо за вопросы в которых я очень сильно заблуждался,каждый раз в этом убеждаюсь,так что спасибо большое!
Особенно приятно читать про Одессу,и пляж Сортировочной,на котором мы сейчас отдыхаем и играем в волейбол!)в такие моменты появляется какое-то,особое ,чувство!