Высочин Виктор Денисович

Я родился в селе Беляевка Одесской области 19-го октября 1925-го года. Отец в то время служил в церкви регентом - руководил хором церковным. Где-то в 20-м году преподаватели из консерватории ходили по церквям, выискивали таланты и приглашали в учиться в консерваторию. Отец тогда работал в Одессе и ходил в церковь петь в хоре. Он имел музыкальный слух, хороший голос, любил петь, и они пригласили его учиться. Он прозанимался там почти до конца, но родители его были очень религиозные, они были категорически против того, чтобы он пел в театре или ещё где-то, убедили его уйти из консерватории и пойти служить в церковь. Отец бросил учёбу и ушёл в Беляевку, поступил в церковь и там работал. Где-то в 29-м церковь закрыли, все были уволены, отец тоже ушёл и приехал в Одессу. Поступил на завод и всю жизнь был рабочим. А мама была из соседнего села Яськи, дочь дьяка. Ну, такие духовные семьи, они общались. Мама тоже жила в Одессе, работала на стройках в эти годы. А я учился в школе: в 33-м году поступил в первый класс, учился до 41-го года.

- Обучение в школе велось на русском языке или на украинском?

Дело в том, что мои родители - украинцы. В семье у нас разговаривали на украинском языке, и меня зачислили в украинскую школу: рядом была 98-я новая школа, десятилетка.

- Братья или сёстры у вас были?

Сестра младшая.

- В 33-м году голодали?

Вот в первом классе, насколько я помню, нас кормили в школе. То есть мы обедали там: во дворе была столовая, готовили, и нас кормили. А уже ужин, завтрак - дома.

- Вы, как очевидец, можете сказать, в чём была причина такой обстановки?

Неурожай. Огромный неурожай и блокада. Ведь это было единственное государство, против которого ополчился весь мир. Потом колхозы образовывались, промышленность стали поднимать, но нужен был хлеб. А в 33-м году, насколько я помню, был огромный урожай в Средней Азии. Может знаете, повесть была: "Ташкент - город хлебный"? Вот там описывается, как подростки, узнав во время этого голода, что в Ташкенте есть хлеб, поехали туда. Ну, конечно, хлеб был как пряник для нас, его мало было... 

Мы жили сначала на окраине города. На Слободке есть кладбище, отец там работал гробокопателем, и ему дали комнату во дворе кладбища - там был домик, канцелярия. Потом отец ушёл на весовой завод возле Горбатого моста и там работал уже до начала войны. Ему дали участок земли на Слободке, и он построил себе домик.

Когда я перешёл в восьмой класс (а семь классов - это была, так сказать, ступень, после которой некоторые уходили в ФЗУ, техникум), отец купил мне фотоаппарат. Помню, немецкий, со стеклянными пластинками, и я увлёкся фотографией. И когда я строил будку для проявки, а там надо было в темноте, при красном фонаре, вдруг 22-го июня отец пришёл и говорит: "Что ты строишь? Война!". А после окончания восьмого класса в школе мне дали путёвку в пионерский лагерь, и я должен был 24-го июня явиться туда. Но 22-го июня война - какой лагерь? 98-я школа была недалеко от моего дома, и мы, школьники, в этот день собрались там, преподаватели пришли: "Что делать?". И в этот день, я запомнил, 22-го июня, в Одессу прилетел немецкий транспортный самолёт. Летел так низко, что ни зенитки не могли его взять, ничего. И за городом сел на ближнем аэродроме. Потом из истории обороны Одессы я узнал, что это была своего рода атака: на транспортном самолёте был десант, у них была задача сесть на аэродром, захватить его, потом другие - то есть захватить Одессу в тылу. Не удалось. Их успели уничтожить. В школе нам выдали лопаты, и мы в этот же день, 22-го июня, стали в школьном саду копать щели от бомбёжки. Это две перпендикулярные траншейки небольшие, где люди спасались от бомб. Потом забирали мужчин в армию, и нас, школьников, посылали на освобождённые места. Так вот, нашу группу направили работать в пригородный совхоз на Первой Заставе (был совхоз плодово-ягодный там - сады, виноградники), мы там работали, заменяли тех, кто ушёл на фронт. Я помню - это было уже 23-го июня - в поле мы по радио слушали доклад Молотова. Он выступал, объявил, что началась война, на нас напали и так далее. Потом, когда Одессу уже окружили, мы, школьники, на Слободке строили баррикады: наполняли мешки песком, делали амбразуры - предполагались уличные бои.

А в начале октября 41-го года нас собрали и повезли на "Школьный" аэродром: там вокруг были шикарные европейские виноградники, и мы готовили взлётные полосы для ночных истребителей. Дело было в том, что в Одессе во время обороны не было ночной авиации. Как только темнело, все самолёты наши садились, и немцы были хозяевами. Они прилетали в Одессу и бомбили безнаказанно, потому что кроме зениток в Одессе ничего не было. И вот, обещали нам прислать ночные истребители, и нас, школьников, повезли туда строить взлётные полосы. Мы там с лётчиками жили в их землянках. А отец служил в Одессе (его призвали сразу), и их часть 10-го октября должна была уехать: то есть войска постепенно и незаметно для противника вывозили из города. И перед отъездом отец забежал домой, а меня нет дома. Мать говорит: "Вот так и так, забрали, работает где-то". Он нашёл меня, а мы, пацаны, подружились с лётчиками и уже знали, что Одессу сдадут, что лётчики готовились к отлёту. Мы мечтали с ними улететь, не хотели оставаться. Отец выпросил у начальства, чтобы меня отпустили, увёз домой и сказал: "Мать, сестра, ты - один мужчина, оставайся в помощь им" - и я остался. А 16-го октября сдали Одессу.

Ну, в первые дни румыны тут творили ужасные вещи: расстрелы, повешенные. Потом объявили: "Кому исполнилось шестнадцать лет и старше - на трудповинность". А что такое трудповинность? Это идти работать бесплатно, как раб. Присылали повестки, а мне как раз 19-го октября исполнилось шестнадцать лет. И через неделю или две мне прислали повестку: "Явиться на трудповинность туда-то и туда-то". А я, ну не придал этому значения большого и не явился. Приехала полиция - на машину и в концлагерь. Концлагерь был возле села Ильинка на окраине города, тоже в районе "Школьного" аэродрома. Но я сумел оттуда сбежать...

- Как вам это удалось?

Удалось очень интересно. Привёз меня полицейский в лагерь, а из лагеря уже всех заключённых вывели на работы, внутри остались только женщины, которые садили огородик. Он подвёл меня к этим женщинам, а я был худой, зачуханный пацан, и говорит: "Возьмите себе помощника". Женщины посмотрели на меня: "Не нужен нам этот помощник!" - отказались. Полицейский говорит: "Куда же тебя деть? На тебе лопату (а в лагере даже туалета не было), вон в конце копай канаву для туалета".

- Полицейский - румын?

Румын, да. Я копал целый день, потом пошёл на обед: какая-то баланда, хлеб размером со спичечную коробку с деревянными опилками. Короче, пообедал, снова копал, из деревни пацаны подходили к проволоке, приносили мне воду, ещё что-то. Ну, румыны - это были не немцы. Немцы, конечно, этого бы не допустили. Хотя вышки стояли на каждом углу лагеря. Закончился день, вернулись заключённые в лагерь, и стоял длинный барак. Внутри ничего: люди лежали по одну сторону и по другую, а посредине проход. Я вошёл в барак с намерением, чтобы найти место и лечь поспать. Прошёл в один конец, в другой - нет места, люди вот так (*хлопает в ладоши), один к одному лежат, негде втиснуться. Я тогда думаю: "Пойду-ка я в свою яму и там буду спать". Пошёл туда, а потом думаю дальше: "Что же? У меня лопата" - подкопал под проволоку проход, пролез, вылез и ушёл в двенадцать часов ночи. От "Школьного" аэродрома всю ночь шёл на Слободку.

Пришёл домой, а мама уже знала, что были случаи, когда пацанам удавалось сбегать от румын. Ну вот я, например, пролез, тут вверху вышка - румын ноль внимания. (*Смеётся) Я встал и пошёл домой. И мама знала, что какой-то мальчик убежал, румыны его поймали и били до смерти. Она говорит: "Уходи из дому. Куда хочешь уходи, но дома не оставайся". У меня была тётка в Дальнике, семь километров от Одессы, и я ночью, по степи побрёл к тётке. А напротив жили соседи, которые любили румын, наверное: старик и старуха. Старик не поленился, ночью побежал в полицию и сообщил, что я пришёл. Они же видели, как машина из концлагеря пришла, и меня забрали. Мать били, душили, она потеряла сознание - допытывали, где я. Так ничего не допросились, и если бы я был дома, конечно, была бы трагедия.

На следующий день утром мама прибежала в Дальник и сказала: "Не являйся!". И я в Дальнике всё лето пробыл. Но дело было такое, что если я, допустим, устроюсь работать на какую-то фирму или на учёбу, меня не трогают, на трудповинность не берут.

- А школы работали при румынах?

Работали, да. Даже институты работали некоторые. Я знаю, медицинский работал. И меня спасло дворянское собрание. Оно собиралось на Приморском бульваре, возле Потёмкинской лестницы, где полуциркульные дома - вот в левом доме, если смотреть на Одессу. У матери была подруга, дочь местного помещика. Она работала учительницей в Одессе и приходила к нам в гости. И когда узнала, что у меня такая беда (если меня поймают румыны - всё, мне уже не избежать наказания), она повела меня в это общество, и они меня устроили в морское училище на Канатной улице. Там наши советские преподаватели были, и благодаря бумаге дворянского собрания уже румыны меня не трогали.

Но перед приходом советских войск румын от власти убрали, и тут немцы хозяйничали со своими пособниками: власовцами, татарами, калмыками. Их задача была уничтожать всё мужское население, потому что это же потенциальные солдаты. Нас, слушателей, в училище было всего тридцать человек, и немцы решили нас куда-то вывезти. А был в училище один преподаватель - активный мужчина, прекрасный человек. Не знаю, был ли он коммунистом или ещё кем, но он как-то нас поддерживал. Вот у нас была летом практика: мы не хотели на немцев работать, но нас заставляли делать свечи для машин немецких - точить на станках вот эти стержни. И как поставят нашего пацана, он ломает резец. Мастер был клятый: я нажал, сломал одно, второе, он разозлился, схватил меня за шиворот и поволок к коменданту немецкому. Что было бы, не знаю? Но этот преподаватель поговорил с ним, сказал: "Не надо его туда тащить, давай его поставим на другое рабочее место. Ну не может он на станке работать" - и меня в другое место поставили. Он выручал нас, понимаете? И вот он узнал, буквально за день, что нас немцы планировали закрыть во дворе, погрузить в машину и вывезти за город. Это только для уничтожения. Они вывозили, уничтожали и всё. Он пришёл к нам на занятия и предупредил: "Ребята, завтра в училище не являйтесь". И мы как один не пришли. Но среди нас оказался предатель, который выдал его немцам, немцы его схватили и расстреляли.

- Один из учеников?

Да-да. Ну что тут сделаешь? Нашёлся. Вот как у меня сосед. Кто его тянул за язык?? Побежать ночью, сообщить в полицию, что я сбежал из лагеря.

- А когда наши пришли, вы как-то с ним расквитались?

Нет, я им никаких претензий не предъявлял. Чего я к старикам буду? Ради бога...

- Ну а вот этот предатель, который учился с вами?

А откуда мы его знали? Мы ведь уже друг друга и не видели. Мы разбежались и не являлись…

Наши пришли 10-го апреля, и был такой настрой, что когда наши войска приходили, допустим, в населённый пункт, в населённом пункте разворачивали так называемые полевые военкоматы, и в этот полевой военкомат любой мог прийти и добровольно вступить в армию. И я в этот же день, 10-го апреля, явился в военкомат, записался и на следующий день уже был в армии.

- Скажите пожалуйста, как вы выживали во время оккупации? Чем питались?

Я ходил в деревню, в Дальник - тряпки, какие-то вещи у нас были. Потом ходил мимо химического завода на Второй Заставе, там раскопали мы с товарищем цех, в котором была соль. А соль была ценная. Мы брали соль, шли в деревню и эту соль меняли на картошку, овощи. Потом мама умела шить на машинке, перешивали что-то, вязала носки. Был "толчок" на Староконном базаре, она носила туда, продавала. Возле нас была на Слободке огромная свалка, куда привозили промышленные отходы после котельных, а там был уголь - перегар. Мама собирала перегар и на базаре торговала. Вот так.

- А валюта какая тогда ходила?

Немецкая оккупационная марка.

- И сколько для сравнения стоила буханка хлеба, например?

Не помню. Единственное, что я помню, в 98-й школе, где я учился - это была большая новая школа - держали пленных наших. А на базарчике, в будке, продавали хлеб в виде кирпичика. Стояли в очереди люди, и все довески собирали в отдельную посуду и носили пленным туда. Мы, например, пацаны, наблюдали такую сцену, как пленных агитировали во власовскую армию, и как сагитированный пленный выходил на крыльцо школы (почему-то на улицу), снимал старое обмундирование, переодевался в новое - то есть поступал во власовскую армию. Нам на Слободке повезло, что у нас перед приходом советских войск были власовцы. Дело в том, что в Одессу привезли немцы власовцев, татар, калмыков, и они как охотники ходили по улице: в штанах кого-то увидят - бац-бац и нету. По нашей улице шёл отец с мальчиком - положили его. С чердаков высоких зданий снайперы наблюдали по дворам: как только в штанах вышел - со снайперской винтовки туда. А туалет и кран с водой - всё во дворе было на Слободке, приходилось выходить во двор. Так мать одевала меня в платье и косынку. А потом наши матери узнали: для власовцев поставьте в доме бутылку самогона и стаканы, и всё. Власовцы заходили, а я прятался на чердаке в сарае. Ну куда я мог деться, кроме чердака? Мать наливала им по стакану самогона, они выпивали и уходили дальше. И никакого обыска не было, так нам повезло. Не повезло в Усатово. Слышали, село такое? Когда наши подходили - бой, снаряды рвались - людям где скрываться? Все собрались в церкви. Священник вёл службу, молил спасителя, чтобы спас их, в это время ворвались туда калмыки или татары, я точно не знаю, и вырезали всех, кто был там. И вот ходили по улицам, прямо охотники, и как только появлялся кто-то...

А какое побоище было, когда взорвали наши партизаны на Маразлиевской улице возле парка Шевченко дом бывшего, кажется, НКВД. Там собрались румынские главари: генералы, полковники, и партизаны наши взорвали этот дом вместе ними. И как же румыны мстили? На улице идут прохожие, они мужчин в сторону (любого возраста), в сторону, в сторону. Возле стенки ставили и тут же расстреливали. На Слободке возле туалета долгое время были такие глубокие выбоины от этих пуль. Сколько они расстреляли, не знаю? А в пороховые склады Одессы, где сейчас Дворец спорта (они были пустые), туда загнали людей, обложили сеном или чем, облили бензином и подожгли.

- Это в 41-м?

Да, в 41-м, и продолжалось в 42-м. Комсомольцев загнали в какой-то дом, тоже в городе, подожгли его и сожгли вместе с людьми. А на Слободке было еврейское гетто: обнесли Слободку колючей проволокой и всех евреев из Одессы загнали туда. И они распределились по хатам. То есть у нас в квартире тоже было несколько. И потом их собирали, строили в толпы, гнали за город и где-то во рву расстреливали.

- Долго они у вас жили?

Недолго, это зимой было. Месяц, может быть - не больше. Я пацан был, но я удивлялся: среди них были мужчины, здоровые - ну чего ты идёшь? Эту толпу ведут два румына! И они послушно шли на смерть. Ну, уже так опустились люди. У нас жил парень, моего возраста, тоже шестнадцать лет, еврей, и ему тоже надо было идти в эту толпу. И мы как-то с ним разговорились, я ему напомнил о катакомбах, он: "Да-да". И решил, говорит: "Я уйду в катакомбы". Ушёл туда, потом после окончания войны уехал в Москву, учился - в общем, парень правильное решение принял.

Румыны были разные. Были и те, которые выручали меня лично. Вот двор общий, соседи - там человек пять детей. А одна девочка, отец у неё русский, а мать еврейка. Ей пять лет было, а мне уже шестнадцать. Я во дворе хожу, и вдруг заходит во двор румын. Эта девочка кричит мне в окно: "Витя! Скажи румыну, что я не жиданка!". А румыны евреев "жидан" называли. Он понимал, что это такое, и обратился ко мне, спрашивает: "Чего она кричит?". Я говорю: "Это киндер, дети, что вы хотите?". -"Да, да, дети" - и ушёл. Другой бы румын за шкирку вытащил её.

Был ещё случай. Когда пришли румыны, я все книги (а в книгах же были наши правители - Ленин и Сталин, и так далее) запаковал, завернул в клеёнку и в огороде закопал. Пришли два румына и говорят: "Ты школьник, дай пару тетрадей". Я говорю: "Нету у меня тетрадей". Они на полочке стали рыться, сами смотреть - и как я забыл учебник по истории? Румын берёт этот учебник, открывает - на первой странице портрет Ленина. На второй странице портрет Сталина (*давится смехом). Дальше идёт гимн Советского Союза. Боже мой... Он смотрит, смотрит, говорит: "О, Ленин - буна! Сталин - буна! Жидан! У вас очень плохо, что жидан. Вот жидана надо уничтожить". Вы понимаете, как их направили на евреев? Вот такие были. Они забрали у меня пару тетрадей и ушли. 

Было такое, когда, допустим, я иду с торбой продуктов из села на шоссе, и меня румынский офицер встречает: "Куда идёшь?". Я говорю: "В Одессу". -"Не иди на шоссейную дорогу, там облава. Ловят людей для работы по ремонту дороги. Иди полем, а там дальше уже выйдешь на шоссе". Понимаете? Вот такое было.

Или у меня был такой случай. Иду я в деревню, как обычно с мешочком, шагаю пешком (никакого же транспорта не было) по дороге. Машина немецкая тормозит возле меня. Впереди два немца и сзади немец. Открывает дверцу: "Садись". Ну что делать? Сел. -"Поехали. Куда Идёшь? Чем занимаешься?" - немец, который сзади сидел, на чистом русском языке. Я потом уже гадал: может быть, это наши разведчики? Я ему рассказал чистосердечно, что иду к тётке, чтобы выменять там за вещи продукты. -"А где тётка живёт?". Говорю: "Там". -"Давай показывай". Завернули машину с шоссе на дорогу, подвезли к дому, где живёт тётка, высадили меня и уехали. Среди соседей сразу пошёл разговор, что я работаю у немцев. На меня косились, подозрительно смотрели (*улыбается), потом один парень мне уже после войны рассказывал, говорит: "Думали, что ты сексот немецкий". Вот так. Во время оккупации очень много было случаев.

Или идёшь по улице, ни с того, ни с сего патруль тебя останавливает, и вопрос: "Жидан?". -"Нет". -"А ну перекрестись". Мой отец, после того, как закрыли церковь, стал атеистом. Ну, подвёл их священник: ценные вещи пропали (золотой крест и прочее), и всех работников судили за это. А оказалось, всё у священника. Отец был возмущён сильно. И в церковь я не ходил, не молился, то есть не знал, как креститься. А румын говорит: "Перекрестись". Я с перепугу как-то неправильно, наверное, перекрестился, и он как заедет мне по скулам, что я вот так перевернулся. А тут как раз евреев расстреливали, и он под винтовкой туда меня, к толпе: "Пошли!". Но вышла соседка, она стала креститься, молиться, божиться, что я не жидан, и отпустили меня - повезло. Мне везло в жизни очень часто. И на фронте везло. Вот такой, я считаю, что везучий был человек. Был на краю погибели, но выжил. На фронте так: если ты попал на передовую, то в первом же наступлении ты либо остаёшься на поле боя, либо попадаешь в госпиталь - только так ты мог уйти с передовой. Иначе - никак. Особенно в пехоте долго не оставались.

- В какой запасной полк вы попали после призыва?

173-й запасной полк, прифронтовой. Он находился во втором эшелоне. И с этого полка направляли как раз на передовую группу нас. Выстроили возле штаба полка, и вдруг выбегает писарь и кричит: "25-й год, выйти из строя!". Мы вышли, человек пять, и нас направили в учебный батальон при запасном полку - это была школа младших командиров. То есть нас, молодёжь (мы были самые молодые), направили учиться.

Через некоторое время нашу 6-ю армию перебросили с 3-го Украинского фронта на 1-й Украинский. Уже после окончания школы и присвоения званий мы выполняли спецзадание под Винницей. Вы знаете, что под Винницей гитлер устроил бункер? Так вот, после ухода они взорвали бункер и оставили в городе очень большую агентуру свою. Там леса, и парашютисты очень часто выбрасывались по какому-то заданию, а нас (не только нас, но и другие подразделения) использовали частично по выявлению вот этой агентуры. Ночью мы облавы делали в городе, потом по лесам ловили этих парашютистов, затем спецзадания выполняли в Западной Украине, и в конце концов в Раве-Русской мы остановились - это на границе с Польшей. Уже наши войска были в Польше, и на настоящую передовую я попал 1-го января 45-го года - на Сандомирский плацдарм, который находился возле города Сандомир на реке Висла. Там мы стояли в обороне.

Ну, чем мы занимались: допустим, взвод могли направить в боевое охранение. А что такое боевое охранение? Это взвод по-пластунски выдвигается ночью на нейтральную полосу, вкапывается в землю и затаивается. Когда противник вздумает ночью тайком напасть, он натыкается на нас, и в это время, конечно, мы спасаем основные силы. Понимаете? Потом ещё было такое, что нас посылали в разведку боем. Взвод ночью, тайком, стараясь приблизиться как можно ближе к окопам противника, поднимал стрельбу, шум, у немцев начинался переполох, они открывали огонь из всех огневых точек, а сзади нас разведчики на картах засекали эти точки. Вот такая была разведка. То есть вот этим занимались. К наступлению мы не готовились. Был январь месяц, наверное где-то в марте планировали наступление или в феврале, не знаю. То есть пополнения ещё не было, мы вооружались.

И вдруг, совершенно неожиданно, 11-го января нашему взводу команда: идти в 4 часа утра в разведку боем. А разведка боем - это нешутейное дело. Не все возвращались назад, потому что мы как можно ближе подползали к противнику, шум поднимали, а потом нас в спину провожали так, что уйти было очень сложно. И мы готовились к этой операции, но в 2 часа ночи нам приказали отставить. Заняли мы исходные позиции, привезли нам шикарный обед, мы поели, а в 4 часа началась артподготовка из всех видов оружия: артиллерия, миномёты. Два часа долбили его. Как только замолчала наша артиллерия, тут же они ожили. Из окопов повылазили и начали по нам палить. А нам команда: "Вперёд" - после артподготовки, пока окончательно он не пришёл в себя, надо его сдвинуть. А тут головы не поднимешь, из окопа вылезти нельзя. Всё шипит, всё гремит. И, казалось бы, всё на тебя направлено: самолёт бомбит - кажется, что он бомбу на тебя бросает. То есть вот такое впечатление. Молодёжь у нас была (мне было девятнадцать лет) - не поднимаются. Командир кричит: "Вперёд!" - а мы не шевелимся. Старые солдаты, бывалые, повскакивали, побежали, мы смотрим, бежит человек и ничего. Ну, тогда уже поверили и тоже побежали. Но, очевидно, мне помогла выучка в учебном батальоне. Нас там учили очень жестоко, в условиях, приближённых к бою. Потому что при наступлении приходилось и по-пластунски, и падать, и кувыркаться, и использовать ходы сообщения немцев, которые были в направлении к нам - то есть как-то приходилось выживать. Ну, при первом наступлении я уцелел. Всё же удалось нам сорвать их, некоторые немцы повыскакивали из своих окопов и убежали, а некоторые навстречу нам побежали с поднятыми руками, крича: "гитлер капут! гитлер капут!". Мы их пропускали в тыл, они уходили, там их забирали.

Гнали мы их до вечера. Дело в том, что наша пехота имела только две ноги. В лучшем случае в роте у старшины была подвода, на которой он возил противогазы, потому что была опасность химической войны, и боеприпасы - патроны для автомата. И всё. А у немцев пехота на машинах, на мотоциклах. Они драпали так, что мы их догнать не в состоянии были. Так мы что делали: заходили в село, мобилизовывали поляков с подводами, садились на эти подводы, и поляки нас подвозил поближе. Ведь дело в том, что на подступах к границе Германии немцы устраивали капитальные оборонительные сооружения и старались на них нас задержать, то есть нашей задачей было гнать их так, чтобы не дать им возможность закрепиться на этих линиях. Так вот, где-то к вечеру мы наткнулись на такую оборону очередную. Окопались на окраине села, где-то километрах в двух, ночь перебыли и опять двинули, сорвали их с этой обороны. Но дело в том, что в наступление идёт первый эшелон, а за ним идёт второй эшелон. Первый понёс потери, устал, а второй шёл более-менее спокойно. Первый эшелон останавливают в каком-то населённом пункте на отдых, нас сменяет второй эшелон, и они гонят дальше. Вот такая техника.

- А вы были в каком?

В первом эшелоне. Мы остановились в каком-то населённом пункте (уже после того, как сорвали с обороны их), второй эшелон погнал дальше, а нам привезли обед и по двадцать грамм спирта. Мы выпили, с удовольствием пообедали. Но вот эта легенда, что на фронте каждый день давали по сто грамм - это ерунда. Спиртного перед наступлением не было ни грамма. Вот на таком отдыхе нам давали спирт - двадцать грамм.

И вот, мне удалось пройти от Вислы до Одера за месяц. Причём как-то интересно: 12-го января пошли в наступление, а 12-го февраля, ровно через месяц, меня ранило, и я попал в госпиталь.

- Можете рассказать, как вас ранило?

Я могу рассказать, как мы шли. Дело в том, что, во-первых, я был одессит, а это многое значит. Вот одессит - в разведку.

- А почему так?

Одессита ценили. Дерибасовскую все знали, песню "Шаланды полные кефали" все пели. Мы заводили эту песню, и солдаты с удовольствием подхватывали. Одесситов уважали. И я очень часто попадал в разведку. Но я был в полковой разведке. Что это значит? Полк, допустим, наступает - впереди населённый пункт: город или село, посёлок. Немец ушёл оттуда, но что в этом населённом пункте? Может быть западня, может быть ещё что-то такое. Посылают разведчиков в количестве трёх-четырёх человек, не больше. Разные были разведки, ну вот характерный эпизод. Нас четверо, во главе лейтенант (а мне после школы сержанта присвоили, я был командиром отделения). Значит, полк остановился, а мы, четверо человек, вошли в это село. Идём по улице (это днём было), навстречу поляк: "Панове! Панове! Там фашист в доме!". Мы заходим в дом, сидит немец в шубе шикарной - полковник, и куча чемоданов вокруг него - награбленные вещи. Оказывается, он ждал своего шофёра, а шофёр не доехал почему-то. А он был комендантом в этом селе, и насолил полякам. Поляк нам говорит: "Пан лейтенанту, пан офицер! Отдайте его нам, мы с ним рассчитаемся - это такой гад, он издевался над нами!". Лейтенант говорит: "Нет. Вы с ними не воюете - мы с ними рассчитаемся". Он приказал этому полковнику раздеться до нижнего белья (а это январь месяц), вывели его на улицу, тут толпа поляков стоит, смотрят, что мы будем делать. Лейтенант обращается к нам: "Кто будет расстреливать?". А нас трое, мы с автоматами ППШ. Я, например, в бою стрелял, куда попало: и в человека, и куда угодно. А так вот - рука не поднималась. Ну не было охоты! Но нашёлся среди трёх человек наших... Вы понимаете, на войне психика человека ломается. Были такие случаи, когда человек уже как алкоголик дрожал, чтобы убить. Да, я наблюдал такие вещи, страшные вещи. Благодаря моей молодости и, может быть, выдержке я не дошёл до такой степени. Ну, нашёлся любитель. Он встал со спины этого полковника и по голове ему очередь - видно было, как волосы полетели. Полковник заядлый, повернулся кругом, лицом к этому солдату, и солдат в упор его положил... Поляки нас благодарили, собрали вещи его, и на этом закончилось.

Дело в том, что фашистов, особенно эсэсовцев, уничтожали, в плен не брали. Ну, кто в плен сдавался, тех брали, кроме эсэсовцев. Мы шли по дороге: машины стояли, набито солдат полные кюветы - очевидно авиация работала. И были такие любители, которые ходили вдоль этих кюветов, смотрели, где дышит, и туда очередь. Вот ему убить, убить только надо! Я наблюдал такой случай, пытался вмешаться, но это было опасно. Мы отдыхали в одном доме, солдаты, как обычно, шарили туда-сюда, и где-то на чердаке или в каморке наш солдат обнаружил немца раненого. А мы были уже в Германии, после форсирования Одера. Этот раненый солдат по-польски говорит: "Товарищ, не счеляй, я силезский немец!". Силезия - это спорная область между Германией и Польшей: Германия считает своей, Польша - своей. До войны она принадлежала Германии, после войны Польша забрала её себе. Он говорит: "Я силезский немец". А этот клацает автоматом, хочет всадить в него очередь. Я кричу ему (не помню, как его звали): "Не трогай! Зачем ты раненого трогаешь?". Он на меня матом: "А ты фашиста защищаешь?!". Я посмотрел в его глаза, повернулся и ушёл. И он очередь засадил в него. Вот убить, убить! Ты понимаешь? Ломается психика у человека...

- А у вас к немцам не было ненависти?

(*Поправляет) к фашистам. Понимаете, я видел их, я же проходил Краков - исторический город. Немцы заминировали все дома Кракова и решили так: когда мы зайдём в город, взорвать его вместе с нами и жителями. Наши разведчики узнали об этом и спасли Краков. Есть фильм, называется "Майор «Вихрь»". Слышали о таком? Наверное, в интернете он есть. Как наши разведчики своими жизнями спасли Краков. Взрывной пункт был вынесен на несколько километров за город, наши разведчики во главе с этим майором захватили этот пункт. Когда немцы ушли из Кракова, они долго атаковали их, погибли все, но удержали, и Краков не был взорван. Так в Кракове была очень интересная сцена. Мы вошли в город: зима, уставшие - ну, наступление. Идём по улице, вначале ни души, потом стали появляться какие-то группки, даже навстречу нам отряды какие-то с красными знамёнами бежали, приветствовали нас. Потом на тротуарах появились жители. Я был в полушубке белом и шапке-ушанке. Иду, автомат на груди, и с тротуара из толпы выходит полячка, старушка, подходит ко мне и крестом меня осеняет. Я остановился, она подошла, сняла шапку-ушанку и в моих волосах ищет рога. Геббельс их уверял, что идут дьяволы рогатые (*смеётся), безбожники, и она уверовала. И она решила у меня найти рога. Почему она меня выбрала? Я не знаю. Ха-ха-ха. Не нашла рогов, я забрал у неё шапку, она повернулась и ушла. Мы, я вам скажу, в Европе были очень гуманные. Очень. Что бы сделал немец с этой старухой, если бы она посмела к немецкому солдату подойти, вот такое сделать?

- Убил бы.

Ну! Когда наши отступали, сколько беженцев на дорогах было? Самолёты летали над дорогой, и пока последнего не убьют, они не улетят. Убивали, бомбили, расстреливали людей, которые уходили в тыл. Когда мы подошли к границе Германии, солдаты у нас были настроены очень агрессивно. У многих семьи погибли, целые города же уничтожались, сёла - стремились мстить: "Мы им тоже отомстим!". Так специальные агитаторы ходили по подразделениям и предупреждали: "Гражданское население не трогать. За каждого гражданского жителя будете отвечать перед трибуналом. Ни в коем случае!". Ну, солдаты стали шуметь. -"Мы не фашисты, не трогать". Вот так. Но Геббельс проделал хорошую работу. Он заявил, что мы будем уничтожать население немецкое, а оставшихся увезём в Сибирь. Перешли границу - первое село ПУСТОЕ. Ни души! По улицам бегают куры, животные ревут. Первый город - ни души, магазины открытые, заходи, бери, что хочешь. У нас были полные карманы ручных часов, чёрт его знает. Дело в том, что немцы все убегали, боялись. Зашли мы на окраину какого-то города - молочная ферма: коровы ревут, их никто не доит. Смотрим, старик и старуха бегают между коров, доят их и сливают молоко в железные бочки. Старик сидит за столом, я помню, солдат набирает кружку из бочки, подходит к старику и даёт ему, чтобы тот пил. Он попил, тогда солдаты набрасываются на бочку и пьют молоко. Ну, молодые... Приходит старуха, и я помню, я даже беседую с этим стариком, спрашиваю: "Почему все ушли, а вы остались?". Он говорит: "А нам всё равно, мы уже пожили".

- А вы что, немецкий знали?

Ну конечно. Во-первых, в оккупации здесь же немцы были, приходилось общаться. А потом в Германии, хочешь не хочешь, а с немцами как-то разговаривать надо, и мы набирались, так сказать, знаний. И вообще, вся Европа Западная после войны говорила на немецком языке: Польша, Венгрия. Вот венгерский - это трудный язык, а немецкий они прекрасно знали, мы на немецком общались с мадьярами.

Или такой курьёзный случай. Это уже было после войны, когда в каждом городе, деревне оставляли нашего военного коменданта, и он, чтобы наладить пекарню, магазины открыть, водопровод восстановить, дал объявление: "Всем предпринимателям, хозяевам магазинов, пекарней явиться в комендатуру". А это май месяц, жарища. И что? Они понадевали шапки меховые, шубы, узлы навязали и пришли в комендатуру. То есть они приготовились, что их увезут в Сибирь. Комендант смеялся и дал приказ: "Открывайте пекарни, открывайте магазины, давайте работать". В городах оставались ещё некоторые группы, были бандиты среди немцев, которые своим же гадили: взрывали водокачки, водопровод, ещё что-то. Нам приходилось, помню, охранять главный водопровод от них. Было всё...

- А как вы Одер форсировали?

За Одер я получил от главнокомандующего вооружёнными силами СССР благодарность. Она потерялась где-то. Дело в том, к Одеру мы подошли вечером. На той стороне немцы, на этой стороне на берегу мы. Остановились в здании, я был дежурным по роте, у меня было четыре дневальных. А в 4 часа ночи мы должны были форсировать Одер. Так вот, как мы форсировали: на специальных, так называемых штурмовых мостиках. Не слышали о таком? Причём нас хорошо в учебном батальоне тренировали: и при форсировании, и при атаках, и штурмовые мостики мы прекрасно знали - я знал лично. Значит, у берега забивается кол, три-четыре бревна связываются вдоль берега, потом следующие три-четыре бревна, между ними связка и так далее. При форсировании этот конец закреплён, а на дальнем конце садится солдат. Мостик заводят на воду, река течёт, разворачивает его и он достигает того берега. Солдат закрепляется на том берегу, а в это время по мостику бегут остальные.

- Я даже никогда не слышал о таком.

Да, это прекрасная вещь. Нас на Буге, когда я был в школе младших командиров, тренировали до последнего пота. Мы как балерины проскакивали через реку! Правда, были случаи, что солдаты падали в воду, роняли оружие - были, были случаи. Но нас тренировали до пота. То есть я, например, пробежал быстро этот мостик. В общем, форсировали Одер и на следующем берегу заняли плацдарм. Выгнали немцев из их окопов, а они хорошо оборудованы: сено, землянки тёплые. А мы уставшие, всю ночь не спали. Ну, каждому отделению (я был командиром отделения) сектор обороны определили, я расставил солдат, всё как следует, пошёл на сено, прилёг и заснул... Я же не знал последующей задачи. А задача была такая: мы форсировали Одер в 4 часа ночи, а в 5 часов (зимой в это время ещё темно) - наступление второе. И перед наступлением начальство полковое во главе с командиром полка обходит линию обороны, проверяет, как мы готовы. Подошли к моему отделению, спрашивают солдат: "Где командир отделения?" - никто не знает. А я зарылся в сено и сплю. Сколько меня искали? Не знаю. Нашли, разбудили, помню лес, под деревьями стоят чины - полковник, майор - я подхожу, они смотрят на меня: "Что же ты, командир, спишь? Немец же приползёт в твоё отделение, о чём ты думаешь? Через час мы наступаем". Отчитали меня, ну, видят, что молодой, и, помню, простили (*смеётся). И в этом наступлении, что интересно, применили метод Жукова, вы не слышали о нём?

- Прожекторы, что ли?

Да! Жуков предложил прожекторы. И вот я был свидетелем действия этих прожекторов. Мы где-то в 5 часов вышли на исходные позиции, сзади нас включили прожекторы, мы встали, пошли - против нас ни единого выстрела! Немец был ослеплён. И мы свободно шли до тех пор, пока не рассвело. Когда рассвело, начали палить по нам. Ну, тут мы погнали немцев, и после Одера в моём отделении погиб пулемётчик. Очень жалко...

У меня в отделении был ручной пулемёт, и главный пулемётчик был казах. Он от Сталинграда шёл. И второй номер, подносчик патронов. Залегли мы в поле, отделение моё на правом фланге, а на правом фланге была лесная полоса, и из неё палил по нам миномёт. Чёрт его знает: палит, мины бросает, то тут, то там, где-то солдат ранило. Я пополз к своему пулемётчику, он на самом правом фланге был, и говорю (ну видно, откуда палит этот миномёт): "Вон там, давай туда очередь". А до посадки было метров двести, не больше. Он развернул пулемёт и дал туда несколько очередей. Немцы были хорошо обучены, хорошо стреляли. Да, я дважды попадал под миномётный огонь - как же они метко стреляли... Я побыл возле него немножко и отполз - я же командир: как, что у меня на левом фланге отделения творится? Отполз, а в это время, после его очереди, этот миномёт даёт выстрел - перелёт. Второй выстрел - недолёт.

- "Вилка"?

"Вилка", да. И третий выстрел - прямо в голову наводчику. Голова осталась на месте у пулемёта, туловище подняло в воздух и бросило вперёд. Ну а второй номер погиб рядом. Очень жалко было этого человека, прошёл всю страну и вот так погиб.

- Не помните фамилию?

Нет. Ну, списка у нас не было, список был основной у командира взвода, канцелярии, а мы по именам называли друг друга.

Что интересно, после Одера ещё, к концу дня у нас была такая встреча. Подходим к селу немецкому, а на окраине села фольварк - это по-русски поместье. Бетонный высокий забор и в заборе амбразуры. Мы по полю идём, а из этих амбразур по нам запалили из зенитных крупнокалиберных пулемётов. Пули летят и горит огонь - трассирующие. Чёрт его знает. Мы залегли, но странная вещь: бьют то возле себя по земле, то в небо. То есть нет прицельного огня, и видно, что не специалисты. (*Смеётся) Мы же знаем, как стрелять надо. И ни один человек не погиб. Организовали группу, человек двадцать (я, помню, вошёл в эту группу), и приказ нам: "Зайти с тыла в село и выяснить, что это такое там?". Мы по посадке с тыла зашли в село, там пусто, ни души. Приходим в поместье, ворота открыты настежь, а внутри пацанва, лет по пятнадцать-шестнадцать, палят из этих зенитных пулемётов. Что бы немец сделал? Нас двадцать человек. С автомата этих пацанов положил бы и ушёл. Так мы решение другое приняли. Пошли по домам и немцам приказали: "Идите своих детей заберите". Немцы взяли ремни, палки, побежали, выгнали их оттуда. И я, помню, в этом селе так отдохнул. Сел на обочину улицы, у меня в вещмешке была пачка патронов (это обязательно), диск запасной (два диска: один в автомате, один в мешке), кусок сала, кусок хлеба, если везло - чеснок (я был любитель). Я, помню, проголодался, сел в этом селе, отрезал кусок сала, пообедал - вот так приятно и так удачно окончился день.

А к концу дня мы пошли дальше. На нашей дороге оказался город Лигниц. Слышали о таком? С боями шли, гнали немцев, штурмовали до вечера этот город. Уже стемнело, немцы отошли, всё затихло, мы подошли к окраине, город освещён, электростанция работает - тишина, не слышно, что там войска, никого нет. Остановились, и я не знаю, чья это была идея, то ли командира полка, то ли его заместителя по политической части, организовать в город разведку комсомольскую. А я до этого вступил в комсомол. Как вступали на фронте в партию, в комсомол? Перед атакой подходит парторг, спрашивает: "Будешь писать заявление?". Говорю: "Давай я в партию напишу". -"Э, нет, ещё молодой. Пиши в комсомол". Написал заявление, после атаки остался жив - вручают тебе комсомольский билет. Так что очень просто было. И вот, решили в штабе создать комсомольскую разведку в полку и послать её в город. Состав: два солдата-комсомольца, два сержанта (в том числе я) и два младших лейтенанта, только окончивших училище. Как думало начальство? Хоть бы один опытный офицер-разведчик был - это же серьёзная задача. Полку нужно было пройти город, а путь обязательно проходил через вокзальную площадь. И была мысль, что немцы могут там засаду сделать. Нужно было проверить: есть на вокзале засада или нет? Вот такая задача наша была.

Я помню, ещё был такой стресс. Когда нас вызвали в штаб полка, во дворе штаба у немцев были для продуктов погреба небольшие. И мы возле погреба сидели на скамеечке с этим пацаном (вторым сержантом), было 12 часов ночи, мы разговаривали, потом зашли в штаб полка, получили задание, выходим, а нас ребята встречают и говорят: "Вы знаете, где вы сидели?". -"Где?". -"А вот здесь, в этом погребе, два эсэсовца прятались". Мы под их дулами сидели, они могли выпалить в нас в любой момент. Их обнаружили, вывели на улицу и тут на улице расстреляли.

В общем, подошли мы, шесть человек, к городу, вышли на насыпь железнодорожную, и, чтобы быть незаметными, шли по скату, потому что если сверху - на небе наши силуэты видны будут. Подошли к вокзалу, а возле вокзала канал какой-то проходил, через него мостик, и сразу же перрон. А по эту сторону канала, возле мостика, будка железнодорожная. Мы остановились: перрон освещён, вокзал освещён, в городе на всех улицах фонари горят, и тишина. Ни звука! На вокзале тоже ни звука. Наши лейтенантики-комсомольцы зашли в домик - у них же карта, а мы снаружи домика сидим. Они всё обсудили, выходят, подзывают меня и того сержанта и дают нам приказ: "Бегите назад в полк и доложите, что засады на вокзале нет". Я был солдатом, училище не кончал, но я сильно удивился: как же так? Ведь притаиться они могли! Как это, засада будет танцевать, что ли? Почему вокзал не обойти, не осмотреть?? Что это за начальство? Но у нас был очень строгий закон в армии: приказ командира - закон для подчинённого. Мы не имели права командиру давать указания. Мы обязаны выполнять его приказ - такой закон войны, иначе нельзя было. Ну, мы побежали с этим сержантом назад в полк. Я, помню, подбежал к командиру полка, говорю: "Товарищ полковник, засады нет, путь свободен!". Тот даёт команду: "Строиться! Шагом марш в город!". А нам отдаёт приказание: "Вы возвращаетесь в свою группу разведки" - и мы по этой же насыпи бегом назад.

Приходим - боже мой... Наши два лейтенанта сидят в будке, дрожат, бледные, на перроне один солдат лежит убитый, а второй, раненый в ноги, катается и кричит. Что же произошло? Эти два горе-командира от нечего делать приказывают солдатам: "Сходите на перрон, проверьте, что там делается?". Солдаты по мостику перешли, вышли на перрон, а там из крупнокалиберного зенитного пулемёта по ним: одного наповал, другому ноги перебило. Оказывается, на вокзале засада. А полк идёт на вокзальную площадь. Что делать? Лейтенантики растерялись, город неизвестный, но, правда, у них карта есть. И был приказ: "Бежать всем по городу, и при встрече с полком попытаться его остановить"...

Остановили. Спасли от засады. Но на войне бывает вот такая гадость: и гнев, и злость. Командир полка был возмущён. Он приказывает командиру батальона, из которого была сформирована комсомольская разведка: "Своими силами уничтожь засаду". Что делает командир батальона? Вызывает командира роты, из которой была разведка (разведка была из 3-й роты), и даёт приказ: "Вот с твоей роты была разведка, ты и уничтожай засаду". Тот выводит свою роту, а вокзальная площадь там, как у нас Пушкинская выходит на вокзальную площадь, вот точно так же. Только у нас тут улица, а там была сразу площадь вокзальная. Вот в этот тупик привели роту, взводы вошли в подъезды отдыхать, а с разведки остались я и мой товарищ, сержант. Куда лейтенанты делись, мы не знаем. И до сих пор я не знаю их судьбу: наказали их за такую разведку или нет? Но это была ужасно неудачная разведка.

- А тот раненый, которому ноги перебило?

Не знаю, что с ним. Это же на перроне, а мы подошли к площади вокзальной. Что там на перроне делалось? И там же немцы, туда пройти нельзя. И что же командир роты придумал? Он построил на улице первый взвод (а улицы там узкие, ночь), каждому солдату вручают по противотанковой гранате. Вы когда-нибудь видели противотанковую гранату? Это солидная болванка. И задача командиру взвода (а немцы в подвальных окнах амбразуры устроили и оттуда палили из крупнокалиберных зенитных пулемётов): "Забросать эти подвалы противотанковыми гранатами". Вышел этот взвод во главе с лейтенантом и никто не добежал, все там легли. А мы, разведчики, мы независимые люди, и я со своим товарищем сидел на ступеньках крыльца: он справа, я слева, автомат между ног, и мы наблюдали, как "ликвидируется" эта засада. Ну, уже нужно было поумнеть? Нет. Командир роты вызывает второй взвод. Второму взводу по противотанковой гранате и та же задача. И второй взвод там остаётся. Понимаете, вот эта горячка, или человек с ума сходит при этом? Не знаю. Послали людей на смерть. Я был в третьем взводе, и сержант, мой товарищ, тоже в третьем. После гибели второго взвода команда: "Третий взвод!". Командир взвода, мой лейтенант (прекрасный человек, мы с ним дружили), выходит из подъезда и командует: "Взвод, выходи строиться!". В это время мина (они так точно стреляли, так точно было пристрелено) падает с правой стороны от нас с сержантом, в двух шагах от нашего крыльца. Под стенкой стоял мой земляк, он был подносчиком патронов пулемёта "Максима", его всего побило осколками. Звук разрыва был такой, что меня оглушило, и я почувствовал, что лечу куда-то в преисподнюю. Думаю: "Ну, спокойно. Война, что поделать? Когда-то конец должен наступить". И такое чувство, как будто бы я закрыл глаза, а это было в час ночи, и тут же открыл их - на дворе утро, солнце. Понимаете? Когда потерял сознание, время не ощущается. Открыл глаза, лежу, вижу - рядом лежит друг мой, сержант, оружия у нас уже нет. Все осколки сержант этот (он рядом сидел) взял на себя. Ко мне пробрался только один осколок - в правое бедро.

- А сержант погиб?

Погиб, конечно. Причём я был в полушубке - весь полушубок в его крови. Мы упали рядом. И уже подъехала машина, как обычно после боя забирать трупы, раненых увезли, а меня не тронули: посчитали за труп, забрали оружие. Оказывается, мой земляк, которого осколки изрешетили, ещё был живой. Его раненого увезли в санчасть, и в санчасти он умер. Я поднялся, смотрю, выносят трупы с площади и грузят на машину. Сижу, автомата нет, а был строгий приказ: раненый в санчасть должен являться с оружием, оружие ни в коем случае не бросать. А тут оружие забрали - посчитали, что убитый. Я ползком, ползком, подобрали меня санитары, и лечился я в госпитале недалеко от этого Лигница - Обернинг назывался городок. 

- Так вокзал-то в итоге взяли или нет?

Ну, утром, когда уже шарахнули миной, у командиров мозги заработали. И потом, я слышал, что зашли с тыла и легко их оттуда выкурили. Это очень просто было, они же не имели поля действия, они были ограничены. Их выкурить раз плюнуть было. А такое вот получилось...

- И сколько вы лечились?

Лечился я мало. У меня там получилась тоже такая гадкая история. Я на одной ноге с костылём бегал не хуже, чем на двух. И заместитель начальника госпиталя по политчасти говорит: "Слушай, давай работай комсоргом госпиталя". Задача комсорга - выпускать стенгазету, читать газету, создавать самодеятельность, последние новости сообщать и прочее. И пришло в госпиталь распоряжение (часто приходило, это и на фронте у меня было): "Выделить из госпиталя одного человека в военное училище". Начальник госпиталя считал, что кроме меня нет достойного. Он ко мне: "Давай согласие, езжай учиться. Ты молодой, тебе учиться надо. Что, после госпиталя опять на фронт?". А я уже учёный был. Меня вот за этот месяц, что мы шли от Вислы до Одера, посылали в военное училище - танковое. Помню, бежит ко мне в окоп писарь штаба полка: "Сержант, давай, тебя в штаб полка вызывают!". -"Чего?". -"Иди, там узнаешь". Я прихожу, замполит, полковник, говорит (сынок меня называл): "Сынок, мы решили тебя послать в военное училище. Ты молодой, иди учись. После училища ещё повоюешь". Ну хорошо, раз посылают, чего же нет? Одного человека с полка. Ну, с дивизии, там человек пять набралось. Посадили нас в машину грузовую и повезли в штаб армии. А в штабе армии промежуточная мандатная комиссия была. Я, фронтовик, сколько попадал с фронта в тыл, обычно встречал в тылу очень много плохих людей. Очень много в тылу было шкурников всяких. И, значит, в большой комнате сидела мандатная комиссия, человек пять-шесть, в чине полковника, майора, капитана. Помню, я захожу в эту комнату, напротив меня майор. Видно, тыловик: морда красная, холёная, глаза выпучил на меня, а перед ним моё досье. И вместе со мной заходят представители из дивизии, полка, которые меня привезли. Он на них кричит: "Товарищи, да кого же вы привезли?! Да вы знаете, что это румынский подданный?!" - я же был в оккупации. И на меня набросились: "А ну, кругом! Марш отсюда!" - и выгнали. Я вернулся в полк, никто никаких претензий не предъявлял, воевал дальше - всё нормально.

Поэтому, помня вот этот случай, я отказался. Говорю: "Нет, я не поеду". Стыдно мне было говорить, что я был в оккупации. Ну что это, преступление, что ли? Чёрт его знает. Некоторые ребята были в оккупации и учились в училище. Вот на кого попадали: попал на гада, и всё, меня зарубили. Полковник возмутился, говорит: "Что же ты не хочешь учиться? Ты же дурак! Вот слушай, я тебе даю два дня. Думай, через два дня я приду, и ты должен мне окончательный ответ дать" - через два дня должен был приехать представитель и забирать. А я был комсоргом госпиталя, меня все знали, знали, что меня посылают в училище, а я отказываюсь. И я захожу в палату, а ребята, раненые, одни советуют: "Ты правильно делаешь. Зачем тебе училище? Прицепят тебе звёздочку и будешь всю жизнь в армии служить. Тебе это нужно? А так, война вот-вот кончится, пойдёшь на гражданку, учиться будешь". Другие говорит: "Дурак! Иди учись, ты же после госпиталя опять на фронт попадёшь. Ты же не знаешь, ранят тебя или там останешься - война же ещё идёт". Я думал-думал: "Сказать полковнику, что я был в оккупации?". Ну стыдно, стыдно было! Что же делать? Думаю: "Ну, я же воевал, раненый, в разведку ходил, награды имею, ну что ещё нужно?". Плюнул, сказал: "Хорошо, поеду учиться!". Тот вздохнул, всё нормально.

Приезжает представитель из штаба армии, полковник. Завёл в отдельную комнату, стал беседовать, услышал, что я был в оккупации, встал и ушёл. И такую головомойку этому замполиту устроил, так его отматерил за то, что он предложил в военное училище человека, который был в оккупации. Тот прибежал ко мне весь красный, потный: "Чего ты мне не сказал, что ты был в оккупации?!". Я говорю: "А это что, преступление? Меня там били, в концлагере мучили!". Вот такие идиоты были, да. И он со злости (я ещё не вылечился, ещё с костылём ходил) из госпиталя отправил меня в запасной полк. Дело в том, что госпитали были переполнены, и иногда раненых, которые немножко не долечились, отправляли в батальон выздоравливающих. Меня направили в этот батальон, так я там прокантовался месяц. На фронт меня не берут, начальство не знает, что со мной делать, я шкандыбаю, с костылём хожу. И что же придумали? В запасном полку была штрафная рота для лётчиков, технарей: ну, на аэродроме технарь готовит самолёт, плохо подготовил, какая-то авария - всё, в штрафную. А это грамотные ребята. И обычно штрафную роту посылали на опасные участки, танковые направления, поэтому этой штрафной роте придали взвод ПТР - противотанковые ружья. Там пятнадцать человек было на четыре этих ружья, и меня в этот взвод отправили. -"Иди, служи, там ходить много не надо". И мы с этой штрафной ротой наступали на город Бреслау. Было уже начало апреля.

- А вы умели пользоваться ПТР?

А что там уметь? Там раз-два, в учебном батальоне мы и винтовки изучали, и миномёты, и мины, и гранаты - то есть вскользь все виды оружия.

- А номер этой штрафной роты не помните?

Она была при запасном полку. 173-й запасной полк. Именно в одной армии я всё время был. Когда надо было - сообщали, и эту роту направляли в нужное место. А штрафную роту у нас в те времена называли "шурочка". Да, вот так нежно (*смеётся).

И вот, мы наступали на Бреслау (*ныне польский город Вроцлав). Обычно штрафники шли впереди, а мы со своим оружием сзади: когда отдых или что - мы их охраняли. Правда, охраняли условно: их было сто человек, а нас было пятнадцать. И уже под конец дня, когда немцев выгнали из пригорода, мы остановились в двухэтажном домике. На втором этаже расположились штрафники, на первом - мы, взвод ПТР. Я был дежурным по роте, у меня было три дневальных. Дневальные стояли при выходе из домика, как положено, а я лазил по домам: там нашёл где-то немецкую винтовку, пострелял, там то - ну, ещё юношеские желания. И тут смена караула, наряд меняется в семь часов вечера. Приходит новая смена, в это время мы проверяем штрафников. Вышли на второй этаж, посчитали - четверых не хватает. Уйти было очень просто, со второго этажа спуститься - это пара пустяков. Ушли четыре человека. Командир роты очень возмутился: докладывать начальству, что сбежали штрафники? Он крик поднял и заявил: "Вот вас четверых (трое в наряде и я дежурный) я завтра запишу в штрафную и всё, не буду докладывать начальству. То есть у меня был шанс попасть в штрафную роту. Мы ночевали внизу пока, а завтра нам приказ был перебираться наверх. Вдруг среди ночи наверху шум, кричат: "Новые штрафники, давайте наверх!". -"Что такое?". Оказывается, эти штрафники пошли за трофеями. Немцы же ушли и оставили там и выпивку, и консервы, и чёрт его знает что. Они набрали этих трофеев, притащили и устроили наверху пир. Командира роты пригласили, там шум был, смех, над нами посмеялись и так закончилось (*улыбается).

Но всё же, в конце концов, 2-го мая я попадаю на фронт. Из этой штрафной роты меня зачисляют в действующую армию под Бреслау. И смотрите - это было 2-го мая: Берлин капитулировал, а Бреслау держался. Очевидно, начальство тормошили: "Что же вы тянете? Почему город не берёте?". А там немцы держались, гады. За каждый дом приходилось драться. Так как мы дрались за дом? В каждом полку была организована так называемая штурмовая группа, человек тридцать. Я, как одессит, попал в эту штурмовую группу. Мало того, я был заместителем командира этой группы. Значит, наша задача: любым способом ворваться в дом, наделать шума, в это время немцы отвлекаются, и уже основные силы пехоты врываются в дом.

- Чем вы были вооружены?

Гранаты, автоматы.

- А фаустпатроны?

Были, но они предназначены для танка. Вот Т-34 танк - слышали? На нашем участке воевала дивизия "имени Павки Корчагина", и мы этих танкистов называли "корчагинцами". Так вот, один танк Т-34, подбитый фаустпатроном, я наблюдал. Значит, что: снаряд фаустпатрона летит к танку, присасывается к броне, прожигает её и делает дырку. Огонь внутри, танк загорается - всё. И я видел эту дырку, прожжённую фаустпатроном. Но их не так много у нас было, чтобы снабдить армию. Нас учили пользоваться ими, но в обилии их не было. Были гранаты: противотанковые, противопехотные - забрасывали гранатами окна. Немцы имели технику выше нашей. Вот мы тоже занимали дом, и в доме устраивали, так сказать, крепость. А у них были танкетки - маленькие танки, начинённые взрывчаткой. Кабель сзади, эту танкетку они направляют на дом, она подъезжает - контакт и взрыв. Но её мы пытались всегда расстрелять по дороге, пока она не подойдёт.

- Получалось?

Да, уничтожали, не всегда им удавалось подрывать дома. Но у них была высокая техника. Фаустпатроны, вот эти танкетки, потом многоствольные миномёты: три ствола соединённые, и вот падают прямо три мины, одна от другой метров на пять-десять - целую группу может сразу уничтожить. Что нас выручало - это "Катюша". О-о, "Катюша" нам жизнь спасала. Вот один случай.

Подошли мы к польскому селу, эсэсовцы из этого села выгнали всех жителей, укрепили его, как следует, и не подступиться. Село находилось в низине, а сверху - бугор. Как только мы делаем попытку спуститься (а там же всё на виду), оттуда огонь страшнейший, не получается ничего. Попытались, нам приказ дали: "Отойти наверх", а наверху ещё был лесок. Мы в лесу расположились, нам привезли обед, и приезжают две "Катюши". Вы видели когда-нибудь нашу "Катюшу" в первозданном виде? Это несчастный ЗИС с фанерной кабиной, и сзади на рельсах снаряды ракетные. Подъехали эти "Катюши", сделали два залпа по деревне, деревня вся запылала, мы отдохнули часа два-три и под вечер двинулись в село. Пришли - там ни души. Валяются трупы по улицам, как поросята смаженые. Ужас. И там мне удалось, так сказать, прибить одного эсэсовца - вот интересный случай.

Шли мы по этому селу, нам задача была пройти его и идти дальше. И идём так: там солдат идёт, там солдат - уже никакого строя. Я иду, вижу домик более-менее уцелевший, и коридорчик открыт. Заглядываю в коридорчик, оттуда дверь ведёт прямо в большую комнату какую-то. Захожу в комнату, а у меня автомат всегда на груди, курок взведён, палец на спусковом крючке - это было уже инстинктивно: как только шорох или что, сразу очередь. Иначе нельзя. У нас была такая присказка в армии: "Или ты его, или он тебя". Так вот, я легонько открываю дверь, захожу - окна все закрыты, сквозняка нигде нет. Смотрю, посредине комнаты стол, накрытый скатертью, которая свисает почти до самого пола, и скатерть качается. Мне сразу в голову: "Кто-то там есть" - и я по этому месту очередь. Одну, вторую, и там, очевидно, эсэсовец в три погибели согнувшись лежал - оттуда, из-под стола, выползают две огромные ноги. У него была задумка, наверное, простая: я мог забежать в комнату, бегать вокруг стола, выяснять, что здесь, а он бы меня за ноги. Причём здоровые такие ноги из-под стола вылезли, что мне страшно стало. Я ещё туда очередь дал, повернулся и убежал. Вот так.

А эсэсовские брюки, их обмундирование сразу видно. Они здоровые были, выкормленные. У-у, такие хлопцы, один в один. Какие мы находили у убитых эсэсовцев фотографии? Вот он раскачивает ребёнка, чтобы разбить голову об стенку. Или возле виселицы красуется. У нас фотоаппаратов не было, мы не фотографировались. У нас часов ручных не было ни у кого, мы несчастные были, нищие! А у немцев - у каждого часы, фотоаппарат: они любовались, фотографировали. Вот он возле виселицы фотографируется. Ох! Или ребёнка раскачивает, чтобы разбить ему голову - вот это историческая для него память.

- Очень жаль, что у вас эти фотографии не сохранились.

Да мы их в руки не брали! Вы что? Ну, кому надо - забирали. Не мы же их осматривали - нам показывали, но нам же их не давали. Была специальная похоронная команда, которая этим занималась.

И вот, кончилась война, а у меня нога недолечена. Это было уже 8-го мая, мы готовились к последнему штурму, и был приказ: "Во что бы то ни стало взять город!". Наши штурмовые команды завели в огромный танковый завод, который был под Бреслау, и там тренировали всю ночь: какие дома надо блокировать, как их захватить. Мы вооружались, запасались гранатами. Рано утром выходим из этого завода и идём на окраину города, в направлении передовой. Приходим: немцы, наши вот так перепутаны. Что такое? А нам начинают рассказывать ребята. Ночью вдруг, ни с того, ни с сего, немцы кричат: "Рус, дай закурить!". Переговаривались, потом стали бегать друг к другу в окопы, сигаретами угощать. Немцы стали кричать: "гитлер капут!". То есть сами немцы закончили войну, стали сдаваться в плен. Мы их собирали в группы, охраняли, пока подойдёт смена и уведут их.

И вот, я наблюдал, как они обедали. Наши подвезли обед, а у них, у каждого солдата была вот такая круглая пластмассовая коробочка, в которой либо мармелад, либо сливочное масло. Или в одной одно, а в другой другое. Ну, кто-то уже сливочное масло съел, а у кого-то осталось. Наш солдат, если у него осталось или он трофеев где-то добыл, он обязательно с товарищами поделится. Ну он подавится, если будет сам жрать! Этот же немец открывает полную коробочку масла (чего у него так много?), жрёт, а рядом его товарищ жуёт сухую кашу. Мы подходим и говорим: "А ну-ка, положи туда!". -"Вас? Вас?". Мы ему объясняем. (*Смеётся) Вот так мы их учили. Эгоизм у них высокий, да...

У них шоколад, хлеб был заготовлен ещё до войны, причём запакован в целлофан, которого мы не знали тогда. Разворачиваешь этот хлеб, а он мягкий. То есть они готовились к войне. А какие машины у них были! У нас что: ЗИС-5, "трёхтонка" - это самая мощная машина. Правда, что нас выручало, иногда нам американцы присылали "студебеккеры". И французские "форды" были. Ну, "форд" - это обычная машина, а "студебеккер" - все оси ведущие, и зимой, когда застревал наш ЗИС, подъезжал "студебеккер" и вытаскивал его спокойно. У нас машин было мало. А у них машин навалом, оружия навалом, и вот до сих пор политики ломают головы: почему мы победили? Вы понимаете, в Одессе, когда наши пришли, я побежал на Слободку - по Городской улице шли войска: верблюды тащили орудия. Верблюды из Средней Азии! Нам потом говорили, что эти верблюды в Молдавии погибли, уже дальше не дошли. Подводы, никаких машин, пехота не была моторизована, на своих ногах. Обмотки, ботинки. А у них ботинки "краги" или сапоги. А сапоги вот такие, трубчатые.

- Я слышал, что их сапоги были с очень низким подъёмом и не подходили нашим.

Да! Это было для нас мучением. Когда трофейную обувь мы находили, мы мучались. Вот русская душа и европейская - есть разница? Есть, конечно.

- Вы курили на фронте?

Да, было дело. Пил, что давали, но это было очень редко: за месяц раза два-три - больше нам не давали. А табак давали регулярно, причём прекрасный табак, такой вьющийся, пахучий. В окопчике зажжёшь - и тепло, и уютно. В общем, потягивал папироску. И вот однажды, когда мы по Германии шли, нам попались трофейные сигары. Ну, мы же "герои". Я взял одну, запалил, а тут мы должны были войти в какой-то городок - гнали немцев. Я на ходу зажёг эту сигару, потягиваю её, а она крепкая, голова кружится, дома все вертятся. Слушай, в такой обстановке - это гибель. Я перепугался не на шутку. Бросил эту сигару и больше к табаку не прикасался. И не курил больше, отдавал ребятам табак - были любители.

- Как вы получили свою медаль "За отвагу"?

Ну, справка о ранении у меня была, и по этой справке выдали награду - считали, что это отважный человек. Уже после войны я её получил. Но с ранением у меня было продолжение истории. Когда закончилась война, уже мы в казарме были, и выводили нас на плац, на строевые учения - ногой надо было печатать. А я не мог: нога болела. Командир меня выводил из строя (май месяц, солнышко печёт), и я под деревом сидел в тени. Командиру это надоело, он говорит: "Слушай, иди в санчасть, пусть там решают, что с тобой делать". Я пошёл в санчасть, там повертели, покрутили: "Всё, инвалид, негоден к службе в армии" - и выписали мне документы. Это был май 45-го, первая демобилизация: отпускали тех, кому было по пятьдесят-шестьдесят лет - они служили там возчиками - с бородами, с усами. Нам, помню, дали подарки: крупу, потом какие-то отрезы, я полный вещмешок набил этих подарков. И пришёл командир дивизии, генерал, прощаться с демобилизованными. Выстроили нас в две шеренги, а я, как всегда, лез вперёд. Стою в первой шеренге, идёт генерал, за ним медики, представители полка, он подходит ко мне: "А ты чего здесь?". Ну, медики сразу ему документы: "Вот так и так". -"А ну-ка, марш отсюда! Иди служи!" - выгнал меня из строя (*смеётся). Он посчитал, что неправильно меня демобилизовали. -"Молодой, расходишься". И эту часть, в которой я служил, решили перебросить из Германии в Австрию. Мы должны были пешком пройти через Чехословакию, маршрут был восемьсот километров. Дело в том, что наши стремились быстрее занять Берлин. И американцы тоже стремились. И они так быстро двигались (ну, немцы их пропускали, сдавались им в плен), что с ходу заняли почти всю Чехословакию. А в Ялте же было оговорено, что демаркационная линия должна пройти там-то и там-то, и Чехословакия должна быть в нашей зоне. И когда мы пошли через Чехословакию, то американцы были вынуждены уйти оттуда. Они вывозили технику, машины, и шоферами у них обычно были негры. Мы шли (это июль месяц, жарища), и солдаты отставали, а я постоянно, конечно, отставал. Так негры останавливались, забирали нас на свои машины, увозили вперёд, куда мы должны были прийти, и там высаживали. Да-да, негры помогали нам здорово - молодцы.

И вот, значит, последняя демобилизация была в 47-м году - 24-й год демобилизовали. Идёт 48-й - демобилизации нет. Идёт 49-й - нет, наш 25-й год остаётся. Мы шум поднимаем, на собраниях командиров спрашиваем: "Когда же?". Они объясняют: "Хорошо, сейчас мы должны мобилизовать 26-й, 27-й год. Они работают на заводах: токари, механики, комбайнёры. Мы вас демобилизуем - кем вы будете работать? А вот воевать вы умеете". А ситуация была очень сложная. Дело в том, что когда американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, Черчилль же выступил и заявил: "Мы должны объединиться и уничтожить Советский Союз!". Мне пришлось стоять на демаркационной линии - это была граница между нашей зоной и зоной союзников. Мы копали окопы против американцев! Я служил в Вене, так в киоске газета продавалась с картой Советского Союза, и на ней намечены города, на которые американцы бросят атомные бомбы и страны не станет. Был такой ажиотаж, людям надоела война, они возмущались. В Союзе об этом ни слова не говорилось, никто не знал. А вот на Западе, там истерика военная была. И когда Молотов (в 49-м году, кажется) весной выступил, что и у нас атомная бомба есть - мы идём по Вене, прохожие встречают нас, пожимают нам руки, говорят: "Комрад, войны не будет!". Всё. И после этого шантаж прекратился. А то "война и всё". А демобилизовался я в июне 50-го года. Поступил работать учеником токаря на "Кинап", занимался в вечерней школе... 

«Товарищу Высочину Виктору Денисовичу.

За отличие в боевой и политической подготовке

Вам приказом по полку №0159 от 21 августа 1947 г.

объявлена благодарность с вручением личной фотокарточки перед развёрнутым знаменем части.

Командир в/части, гвардии подполковник Макаров»

- Кстати, а что с вашим отцом случилось?

Отец вернулся с фронта и умер в 105 лет - машина сбила.

- Как вы оцениваете личность Сталина в истории?

Сталин сыграл свою роль. Дело в том, что он к врагам был очень жестокий. Но то, что он делал... Казалось бы, коллективизация - жесточайшее мероприятие: возрождение промышленности, разруха, голод, страна такая большая, а он упрямо строит, не смотря ни на что. Вы понимаете? И что же получилось? Все заводы построенные, техника были вывезена в Сибирь, и это нас спасло. Мы не знали, откуда берётся. Откуда?! У нас было к концу войны в разы больше артиллерии, чем у немцев, миномётов, оружия, мы были оснащены всем необходимым. Откуда это всё бралось? Из Сибири.

- В рукопашную доводилось с немцами сходиться?

Нет, дело в том, что новейшее оружие не даёт такой возможности. У нас же автоматы были, и мы сходились на выстрел автомата. И если попадались на пути, то очередью уничтожали. Другого выхода не было: или они нас, или мы их. Вот так.

- Были ещё случаи, когда эсэсовцев расстреливали?

Ну вот одного я кокнул, потом тех двух, а когда уже взяли Бреслау, их очень много было расстрелянных. Я не участвовал в этих расстрелах. Они скрывались по фешенебельным дворцам каким-то, там парк был, озеро, и прямо возле этого озера в воде мочили их, расстреливали. Куча была. Их в плен не брали. 

- Как вы сейчас к немцам относитесь?

Ну как относиться к ним? Это уже другие люди. Единственное, что я как-то по телевизору выступал (*телеканал ГЛАС, рубрика "Герои и подвиги"), и в то время в Германии велась кампания по бросанию грязи в нашу армию. Говорили, что мы расстреливали, уничтожали, издевались над немцами, насиловали их, грабили. Но дело же было такое, я сам свидетель: когда мы наступали, то немцы (гражданские), бежали впереди нас. Мы колонной по шоссе шли, потому что немецкие войска драпали, и они вместе с немецкими войсками отступали. И когда уже некуда было бежать, они потеряли всякую надежду, повернули и пошли навстречу нашему огню. Их столько накопилось, они уже готовы были погибнуть. Мы отстранились, пропустили их, они прошли, наш командир приказал кому-то из них остановиться, отдохнуть, вызвал полевые кухни, приказал зарядить, чем было - крупой, я не знаю - короче, поваров оставил, а мы пошли вперёд. И когда сварили какую-то дребедень, команда была: "Всех детей к кухням!" - сначала детей кормили, а потом уже взрослых. Так вот, я был свидетелем этого, когда детей кормили, вот таких малышей, которые погибали от холода, от голода - это же январь месяц. И я по телевизору обратился к немцам: вот пусть эти дети, которые сейчас уже взрослые, вспомнят, как их кормили из наших военных кухонь, как мы над ними "издевались". И пусть выступят хотя бы, внесут ясность. Что мы, творили то же самое в Германии, что они здесь у нас? Да нет же. Нет!

В Венгрии нас лупили, били, избивали, и мы убегали. Мы не имели права дотронуться до гражданского - трибунал. Мы вчетвером с оружием шли летом по шоссе со стрельбища в расположение, с правой стороны виноградник рос. Жарища, а тут такие грозди висят. Нам было приказано не трогать. Мы идём, когда метрах в пятнадцати-двадцати от дороги в винограднике курень, и там сторож. Мы поворачиваем, подходим к сторожу и говорим: "Дайте по одной гронке винограда, жара такая". Кричит: "Нем сабат!" - это "нельзя". Как мы его не умоляли - нет и всё. Мы поворачиваемся, снимаем пилотки и каждый по гронке срываем себе в пилотку. Идём и дзёбаем. А у них возле куреня висели гильзы медные. Он по этой гильзе металлом: "Бэм! Бэм!". Соседний сторож: "Бэм! Бэм!". Все мадьяры рабочие, которые были на винограднике (они все на велосипедах в Европе), на велосипедах по шоссе съехались к нам. Пока мы вышли из виноградника, они велосипеды сложили в кювете и к нам с косами, лопатами, вилами. У нас оружие, мы к карабинам примкнули штыки: "Назад! Не двигаться!" - лезут, хватают оружие, выдирают, бьют по чём попало, по голове, по спине. Я был старшим группы, и три солдата со мной. На мне была ответственность. Я получил хорошенький удар по спине, до сих пор он у меня числится в здоровье - косой. Такой держак толстый, и переломался пополам. Напротив меня держит мой карабин мужик, здоровый крестьянин, и выкручивает, забирает. А у меня были кирзовые сапоги солдатские, мощные, и, извините за выражение, я ему сапогом между ног как заехал. Он скрутился, бросил моё оружие, я вырвался от него и побежал выручать своих солдат. Вот на ходу соображал, как выручить. Подбежал к велосипедам и стал прикладом бить по спицам. Сработала личная собственность, понимаете? Бросили моих солдат и побежали за мной - спасать свои велосипеды. Но молодые ноги, куда там: как двинул, и мои солдаты побежали... 

- А чего они такие борзые были?

Во-первых, Венгрия была фашистской страной, и они воевали против нас. Но им великодушно Советский Союз простил это, и Венгрия не была оккупирована, а виновники не были судимы в Нюрнбергском процессе. То есть к ним подошли гуманно. А гуманизм бандитами принимается как слабость. Поэтому фашисты там пестрели. Вот я был в комендатуре в Мишкольце (город такой), и там в парке стояла высокая деревянная вышка - это была достопримечательность. На эту вышку поднимались люди и обозревали город. Нас в комендатуре было двадцать человек, войск в городе не было, а у нас были наганы - крючки вот эти с барабанами. И мы пошли вдвоём в парк. Вышли на эту вышку, подходят к нам несколько молодчиков и говорят: "Мы - мадьярские фашисты. Какого чёрты вы пришли в нашу страну? Чего вы пришли сюда? Вот сейчас через перила с этой вышки (а вышка высокая) мы вас сбросим и всё". У нас было оружие, мы могли стрелять, но мы не имели права. Мы должны были обороняться? Должны. Их двое или трое было, не больше. Так мы что: тихонько-тихонько, в толпу, между людьми, на лестничку, и сбежали от них. Убегали. И не дай бог... Правда, это ещё в армии оставались фронтовики: командир полка был фронтовик, с нами воевал, все офицеры были фронтовики - дружные, они знали о нашей стычке. Не дай бог, узнал бы особый отдел - трибунал, и не знаю, что было бы. У нас оружие, приклады в щен побили. Побитые головы, у меня спина разбитая, одному хлопцу камнем все зубы выбили. Так хлопец этот пошёл в санчасть, а в лагере у нас были орехи, и говорит: "Сбивали камнями орехи, и камень в рот попал". Ну, в госпитале ему поставили железные зубы. А мой командир роты, майор, он был одессит, и он прекрасно знал всё. У меня спина так болела, что я ночью мочил простынь и ложился на неё, пока более-менее не отошло. И я чистил оружие, снял майку, а старшина роты у нас был кубанский казак - ох, такой служака. Он посмотрел на мою спину, а там такой синяк. Он бегом к командиру роты, доложил ему, тот меня вызывает, говорит: "Что же ты? Ты же знаешь, что у тебя синяк. Чего ты раздеваешься?". Говорю: "Я забыл, оно уже не болит у меня". -"Так вот, не показывай больше". Ну, само командование нас, так сказать, спасло от трибунала. А так, трибунал бы был. За гронку винограда солдата убивали, выбрасывали на шоссе и ни хрена. Ничего! Солдат виноват. На зарядку выбегали, дурак какой-то забежал во двор, там груша была, залез на грушу, мадьяры стащили его оттуда, на этом же дереве повесили и всё. И ничего. Такая гуманность была...

Но зато, вы знаете же, в Венгрии было восстание в 56-м году? Я демобилизовался в 50-м, а потом встречался с солдатами, ко мне даже в гости командир взвода приезжал в Одессу и рассказывал, что было. Говорит: "Некоторые офицеры привезли семьи и сняли квартиры. Семейные жили на квартирах, а холостые в расположении. Увольнительных не было, в город нас не пускали, только по служебным делам - на пост и прочее. Служба была очень суровая. И вечером, в день восстания, офицеры приходили домой - вся семья обезглавлена, головы на тарелках, а семья сидит за столом". У них в наших частях вольнонаёмные мадьяры работали, которые собирали оружие в люках, где попало. Короче, там было побоище сильнейшее. На площадях сторонников власти восставшие жгли на кострах, вешали. В общем, было страшно...

- Непонятно, почему с венграми так гуманно обошлись?

Политика такая была. Понимаете, вот неизвестно, как вести себя. Ведь мирный человек, он же не виноват. Нам говорили так: "В бою уничтожай врага, но в мирное время не трогай". Вот так. Или было такое: идём строем по городу, и с верхнего этажа нам на голову выливают помои. И ничего. Или вот такое, например, очень характерное. Мы служили на озере Балатон - это прекрасное место, в лагерях мы там были. И патрулировали эти территории на мотоциклах. Едем мы на двух мотоциклах, подъезжаем к пивному бару. -"Давайте остановимся, по кружке пива выпьем". -"Давайте". А у нас были автоматы на спинах, приклады сбоку болтались. Заходим в бар, и один солдат, у него болтался этот приклад, со стола смёл кружку. А кружка стеклянная такая, пивная, знаете? И она об цементный пол вдребезги разбилась. Мадьяры возмутились, стали бросать в нас кружки. Офицер, наш командир, говорит: "Бегом на мотоциклы!" - мы быстро выбежали и драпанули... Что бы немцы сделали? Да расстреляли бы всех, кто был в баре! Ну что с бандитами делать? Но у нас - не дай бог начальство узнает об этом инциденте: и офицеру нашему хана, и нам. Такая гуманная политика. Вот из-за этой политики мы и страну потеряли.

21 февраля 2019 года

Наградные листы ветерана c podvignaroda.ru 

(кликнуть для увеличения):

Медаль "За отвагу"