Полищук Матвей Лазаревич

Я родился в Одессе 22-го декабря 1925-го года. Отец мой после Гражданской войны в органах милиции служил до самой Отечественной войны, а мать была домохозяйкой. Родной брат мой, Михаил, он 32-го года рождения. Были у меня и двоюродные братья, вместе с которыми мы воспитывались. Я родился на Малой Арнаутской 109. Дом большой, там смеси всех национальностей жили, но никто никого не то что не оскорблял, а даже в голове не укладывалось. Были там и малоазиаты, и молдаване, и евреи, и украинцы, и русские - полный интернационал. И, конечно, люди сплочённые были. Соседи могли ругаться между собой, но если у кого-то было несчастье, беда, то весь дом из трёх флигелей помогал.

В 33-м году (раньше с восьми лет шли в школу) меня определили во 2-ю среднюю школу. Она находилась на углу Малой Арнаутской и Старопортофранковской, где такой поворот делает трамвай. В 40-м году я окончил семь классов, а в Одессе кроме артучилища была специальная артиллерийская школа, которая готовила, как вам сказать, высокого уровня офицеров. Там все такие пацаны, как я, учились, но уже три ступени было: мы там получали аттестат зрелости, и в основном уделялось внимание артиллерии и воспитанию. Там только одни мальчики были. После 7-го класса кто хотел попасть - проходил мандатную комиссию, потом общую. Туда брали только с хорошими оценками.

- А что вас надоумило туда поступить?

(*Смеётся) А мои товарищи пошли туда, и я пошёл. Это в 40-м году. Причём там большое внимание уделялось изучению иностранных языков: французский, английский, немецкий. Каждый курс учил свой язык - специальные педагоги были. В субботу и воскресенье русская речь вообще запрещалась, ты должен был только тот язык использовать, который ты изучал. Эта школа находилась в трёхэтажном здании на Чичерина (*ныне Успенская), напротив парка Шевченко. Приглашались девочки из соседних школ, тогда же было раздельное обучение, ну и учили нас, как с ними обращаться. Вот так.

В 41-м году наша школа участвовала в военном параде на 1-е мая. Мы получили особую благодарность, такие шкеты были (*улыбается). Но нас вымуштровали, как хороших собак, мы себя умели уже вести. Начальником училища был полковник Романов, одессит, герой Гражданской войны. Он был награждён орденом Красного Знамени, так что это была величина. И кроме того, он руководил отделом физкультуры в Одессе, в особенности футболом. Был знатный человек. На лето мы выезжали в Чабанку и проходили там практические занятия: стрельбу, подготовку исходных данных - в общем, такой период был. И вдруг, мы не успели там ещё побыть, война. Старшеклассников сразу на оборону Одессы - это уже были мальчики семнадцати-восемнадцати лет, а мы, пацана такие, были по звеньям распределены. Немцы, когда бомбили Одессу, они знали, что тут чердаки из тонкой жести, и бросали зажигательные бомбы. Начались пожары. Значит, была команда, поставить на чердаках бочки и захваты (это были небольшие, 50-килограммовые зажигалки), и когда бомба пробивала крышу, мы должны были щипцами её хватать и в кадку с водой.

Потом, где-то уже в начале сентября, пришёл приказ Москвы, нас остаток собрали и эвакуировали. Мы сперва попали в Луганскую область, село Успенка - это недалеко от Ворошиловграда (*ныне Луганск). Там была узловая станция через три километра, и мы там пробовали начать учебный семестр, но ничего не получилось: немцы уже туда подступали. И в один прекрасный день, осенью (мы все были в гимнастёрках х/б, никто с собой из Одессы не брал тёплое бельё, мы считали, что это через два месяца закончится), нас собрали: "Кто как может, до Сталинграда добирайтесь". Вот станция Лутугино есть под Ворошиловградом узловая, по группам - три, четыре, пять человек товарищей, и пешком туда. Когда мы пришли на станцию, оттуда уже все составы ушли на Сталинград. Стоял только один наливняк, который перевозил нефть, знаете? Там такие лестнички на цистерну. Ну и вот, мы, пацаны, в тоненьких кителёчках х/б уцепились, кто как мог, и так вот ехали. Конечно, нас продувало со всех сторон - это последний эшелон был. И потом на какой-то станции, когда уже не было сил выдерживать, увидели пассажирский состав. Мы на крышу этого состава ночью пробрались, каждый обвязал себя вокруг этой трубы и поехали на Сталинград. Ну, что вам сказать? Когда Дон переезжали, пассажирские вагоны большие ведь, высокие: кто-то приподнялся - голову сносило. Молодые пацаны... А на утро, когда проснулись, видим - наши спецы, как мы их называли тогда, гуляют по платформе. Увидели меня и кричат: "Матвей, сходи!". Это пассажирский состав был, но в каждом купе не по шесть человек или по четыре, а по пятнадцать. В общем, такими муками мы добрались до Сталинграда.

В Сталинграде нам выделили какую-то школу, там на полу мы спали, потому что никто ничего не имел. Кормили нас один раз в сутки. Давали кусочек хлеба, перемешанного с макухой - вот и весь рацион. Да, и кашу. Там кафе есть, где пленили Паулюса, вот мы туда ходили. В Сталинграде мы пробыли месяца три или четыре, то есть попробовали тоже, что такое Сталинград. Потом всё-таки пришёл приказ Москвы, остаток весь погрузили в эшелон, в "теплушки" - это небольшие товарные вагоны, где написано было: "8 лошадей или 40 человек". Там казанки стояли, и куда нас отвозили, мы даже не знали. Но за это время мы ни разу не купались. Вы меня извините, снимал рубашку, трусил над казанком, и эти вши - как мы тифом не заболели, никто до сих пор не понимает. Трусились, и они: "Тэ-тэ-тэ-тэ" - на горячем. Спали мы по восемь человек на одной полке, только на боку можно было спать. Значит, четыре полки по восемь человек - ну, около сорока. По команде на левый бок, на правый бок.

Прибыли в Куйбышев - это теперь Самара, из Куйбышева мы свернули на юг и, в общем, очутились в Сталинабаде - сейчас Душанбе. Нас, остаток, сразу в дезинфекцию повели и выделили нам корпус один. Все же знали, что мы высококвалифицированные пацаны уже: и язык знаем, и правила стрельбы, и как это вычисляется. Значит, пушки были 300-миллиметровые, 350-миллиметровые - там надо было и сводку погоды знать, и всё-всё. В общем, прибыли мы в декабре 41-го года, и начались у нас занятия. Да, там был ещё большой сад, и персики росли. И, конечно, там уже персиками мы наелись (*смеётся). Начались танцы, девочки - ну, все понимали, что мы пацаны (пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет)...

В 43-м году ещё двух или трёхмесячные курсы мы прошли - Харьковское артучилище в Самарканде было - и присвоили нам "младшего лейтенанта". Я попал в 384-й истребительно-противотанковый полк, в 48-ю бригаду истребительную. Когда я пришёл в штаб с направлением, там был командиром полка майор Пьянченко. Он говорит: "Ой, ребятки, что я с вами буду делать? Вы понимаете, куда вы попали? Средняя продолжительность жизни здесь не более двух-трёх месяцев. Или вас убьют, или ранят. Третьего не дано". Мы-то думали, что у нас артиллерия самая лучшая... 

- Это "сорокапятки"?

У нас 76-миллиметровые были. Мы стояли на открытых огневых позициях, и если даже попадали в "тигр", то броню они снарядами не пробивали. В каток надо было попасть или сзади в баки наливные, чтобы танк загорелся. А если это не получалось - второй снаряд летел в тебя. Я был командиром взвода (мы все младшими лейтенантами были, командирами взводов), и прошёл путь от Пулковских высот под Ленинградом до пригорода Праги. Ну, конечно, это так легко сказать. Всю Прибалтику, Польшу. У поляков есть такой бассейн угольный - Катовице, и там пригород - Хохловице (*?). Вот там были ожесточённые бои. Потом форсировали (как же эта речушка называлась?) приток Одера, я уже лейтенантом был. В Латвии есть два небольших городка: Тукумс и Либава (*Лиепая). И там была нами заперта почти 100-тысячная группировка немцев. Уже к концу войны шло. Должен сказать, что в расчёте на 76-миллиметровой положено шесть-семь человек: наводчик, командир орудия, заряжающий, подносчики снарядов. Но больше двух-трёх не было. Потому что ты стрельнул, не попал - значит, в тебя летит. У немцев оптика шикарная была, это у нас была запоздалая оптика. Так вот, мы получили задание участвовать в ликвидации этой группировки. А там леса везде. Мы в штаб пришли, со мной был ещё один лейтенант, Саша Портянкин, и с нами в сопровождении пять автоматчиков. Нам поставили задачу, что и как делать, и ночью мы должны были вернуться на свои огневые позиции. Шли обратно и, конечно, заблудились в лесу. Вышли на полянку, а там дом лесника светится. Мы уже обрадовались, но война есть война, я говорю: "Саша, ты полукольцом расставь людей, эти пять человек, а я между деревьями выйду посмотрю, что там". Посмотрел, а там полный дом пьянствующих немцев. Другого выхода у нас не было: я с тыла зашёл с двумя автоматчиками, залез на чердак, а остальных мы расставили возле окон и дверей. Спускаемся по лестничке внутренней, я смотрю, немцы уже в доску пьяные (их человек восемнадцать-двадцать было). Мы спустились: "Хенде хох!". Кто-то открыл глаза, кто-то ещё протирал, а я говорю: "Так, кто хочет жить - лежать и не подыматься!".

- На немецком?

Да, я на немецком тоже говорил, хотя в артиллерийской школе мы французский изучали. С нами рация была, мы поддерживали связь. Уже из полка выслали людей, потому что мы не прибыли во время на свои батареи. Значит, собрали оружие, я по рации сообщил, что такое дело. У нас начальником разведки полка был капитан Желнин (потом стал майором), небольшого роста такой, он говорит: "Сидите тихонько, пусть они головы не подымают, я срочно высылаю людей". В действительности, через час или больше пришли люди, собрали этих немцев, а нас повезли на свои батареи. Вот такой эпизод был.

Потом Польша. Вот как мы к местным жителям относились? Мы в Силезию уже вошли, а тогда она Германии принадлежала. Немцы, гражданское население, в обморок падали: думали, что мы их начнём стрелять. А был приказ маршала Жукова: "Не насиловать, не стрелять и не грабить". В противном случае - штрафрота. А штрафрота - это стопроцентная смерть. Так мы в предгорьях Карпат расположились, там ещё немножко поддерживали наших ребят, которые Освенцим освобождали, артиллерийской подготовкой. Даже страшно вспомнить во сне этих людей, живые трупы выходили... В общем, мы остановились в каком-то селе, в избе одной - это было ночью. А нам рано утром привозили солдатскую кухню, если возможно было. Кухней командовал Ваня Остапов, старшина. Красавец, высокий, здоровый, сам с Курской области. Вдруг заходит он и спрашивает: "Где лейтенант? Тут рядом погреб, и там полно немцев с детьми. Что делать?". Я говорю: "Сейчас спустимся". Они как увидели офицера, там такой рёв поднялся. Я им говорю: "Тише! Вас никто пальцем не тронет". В общем, как-то их успокоил, и одна немка говорит: "Мы тут уже третьи сутки с детьми, и ничего не ели". А Ваня привёз солдатам кушать. Я ему: "Так, Ваня, иди на батарею, я сейчас подойду". Подошёл (а у нас в батарее около тридцати человек обслуживало) и говорю: "Ребята, там немцы с детьми, они умирают с голода". Ну, были возгласы: "Пусть помрут, как наших они мучили". Но всё-таки все до одного решили отдать им эту пищу. Я зашёл, говорю: "Вот так, накормите детей, сами покушайте" - это было для них вообще фурором. Начали благодарить, чуть ли не руки и ноги целовать, я говорю: "А ваши солдаты с нами так не поступали"... 

Тут же пришёл приказ, ночью мы форсировали какую-то небольшую речку на плотах: связывали брёвна, ставили пушку, и кто руками, кто палкой. А у нас в каждой батарее была так называемая санинструкторша - все сибирячки. Это был полк сибиряков и ленинградцев, так что надежда там была стопроцентная. Я по рации спрашиваю: "Что делать?". Нам сказали, как и что, и приехал этот Желнин. Там после реки такой подъём шёл, небольшой холм, и деревьев не особенно много. А внизу шоссе, по которому немцы передвигались. Но почему-то наше начальство думало, что весь этот район освобождён. В общем, мы огневые позиции выстроили, пушки привели в боевой порядок на всякий случай. Только рассвело - идут немецкие колонны бесчисленные. И, конечно, они нас обнаружили. А нас горстка: пятнадцать человек или сколько там. Правда, два орудия было. У нас Маша Аненкова была со станции Тайга, я говорю: "Маша, сообщи в штаб, что такое дело". Она сообщила, ей сказали: "Вы держите нас в курсе дела, если будет беспомощное положение уже, мы откроем заградительный огонь. А пока мы вам подкрепление постараемся послать". Конечно, немцы спустя некоторое время (лес реденький) увидели и решили, что добыча пришла к ним в руки. Я Маше и части солдат говорю: "Знаете что? Пока мы полностью не окружены, уходите, а мы, кто тут останется, будем вызывать огонь на себя". Ни один не ушёл. -"Что, лейтенант, будет с вами, то и с нами" - все патриотами были большими. Немцы таки пошли в атаку, мы таки огонь на себя вызвали, отбили несколько атак, потом подошло ещё несколько наших батарей и рота капитана Овчаренко - смежники. Так мы до вечера там отвоевались и ушли. Немцы сами уже увидели, что у них беспомощное положение, потому что мы знали, где они, и туда беспрерывно огонь вели наши большой мощности пушки: 156-й калибр, 203-й.

В общем, сколько нас было живых там и раненых, мы выбрались, и нас повернули на юг: надо было Чехословакию разрезать на половину, чтобы Словакия была отдельно и Чехия отдельно. Есть такой город Оломоуц, в нём были сосредоточены крупные немецкие силы. И там 1-го и 2-го мая шли ожесточённые бои. Причём нам приходилось неоднократно выкатывать орудия на прямую наводку. На каждой пушке есть щит, и кто-то додумался, чтобы щиты снять, потому что они демаскируют, а так только один ствол виден и всё. В общем, там уже мы просто в упор расстреливали немцев, они тоже знали, что конец войны идёт. Отбили, значит, прошли вперёд немножко, и вот под Вигштаделем (*?) (небольшой городок такой, запомнил на всю жизнь) чехи нас бесподобно принимали. БЕСПОДОБНО. -"Наздар! Наздар!" - лучше приёма не было. Бывало, в хату зайдёшь - они знали, что русские любят выпить - за стол нас садили, наливали. Как-то сидели утром, выпили, командир батареи, капитан Тихонов (со Смоленска он сам), говорит: "Что вы налили?". Там водка была у нас или брага - я знаю? Это было уже 3-е мая. Заходит этот ПНШ (помощник начальника штаба), Желнин, и говорит Тихонову: "Капитан, ты мне оставь у орудий только по одному-два человека (он уже подвыпивший был), и мы будем атаковать их". У всех волосы дыбом встали. А там так в гору шло: на горе немцы, а мы внизу.  Ну что, с ним спорить бесполезно: невыполнение приказа - это расстрел или штрафная рота. Я собираю командиров орудий, у меня были хорошие ребята: Шеховцов, потом ещё уже в возрасте люди, они в лагерях сидели, сами на фронт напросились. А я пацан, мне в 45-м году было девятнадцать лет. Говорю: "Что делать? Пьяный он или не пьяный - приказ есть приказ". Ну, хорошо. Вышел, а недалеко от дома стояли наши орудия в боевой готовности. И вот, мне Желнин говорит: "Вон, видишь, там лесок на пригорке? Ты со своими солдатами будешь слева, а мы справа - с двух сторон. Не дрейфь, всё будет в порядке". Ну, в порядке, так в порядке. А рядом, как сейчас помню, стоял двухэтажный дом. Я говорю: "Сейчас". Поднялся на второй этаж - посмотреть, может быть, что-то придумаю и скажу ребятам. Мне командир орудия (украинский парень был, Гончаренко) говорит: "Лейтенант, немцы стреляют, ты будь поосторожнее". Не успел он это выговорить, и тут разрывается немецкий снаряд. Ему шею перебило, а мне кусок икры вырвало на правой ноге. Нас, конечно, в санбат, там вытащили осколок, дают мне: "Возьми на память". Оттуда нас в госпиталь - есть такой курортный город Градец-Кралове. Привозят меня в госпиталь (я на костылях ходил), смотрю - Желнин здесь, майор этот подвыпивший (*смеётся). Я говорю: "Ну, под конец войны...". 

В общем, мы с ним постояли-постояли, поговорили, потом где-то к концу июня выписались из госпиталя и приехали в часть. Офицеров тогда в часть свою возвращали. Уже война закончилась. Правда, все на радостях этот спирт пили метиловый и ослепли, скалечились - масса человек. У меня был одессит наш, Сашка Гликман (*?), он чуть ли зрение не потерял. И потом уже в Одессе мы встречались - рано умер. Ну, я думаю, нет беды без хорошего последствия: если бы я был, то пил бы тоже этот спирт, как и все.

В общем, стояли мы в этом Вигштаделе (*?), я уже с палочкой ходил, а не на костылях. Нет войны - даже не верилось. А город почти не разрушен, там боёв не было. Танцплощадка была, туда приходили чешки, а ребята, которые на ногах стояли, вся эта молодёжь, с ними танцевали. А я с палочкой садился. И как-то, уже прошло с полмесяца, одна чешка подходит и приглашает меня на танцы. Я говорю: "Как я могу прийти на танцы, я еле хожу" (*смеётся). -"Ничего". Ну, девочка приглашает, я ей не мог отказать... 

Побыли мы там, и в один прекрасный день (это был конец июля или начало августа) полк наш поднимают по тревоге. -"Куда?". -"Приедете - увидите". У нас хорошие машины американские были - "студебеккеры". Мы ехали, подцепив сзади орудия, с брезентами над головой. Подо Львовом есть небольшая железнодорожная станция Брынцы-Церковные, там нас выгрузили, и мы уже километрах в восьми-десяти в селении расквартировались. Комендант распределил офицеров по хатам, а солдат - там такая выемка была, как футбольное поле - в палатках и всё. Пьянченко уже был ранен, а нами командовал подполковник Александров, пожилой такой. Меня, лейтенанта Федю Арипова - узбека, и Шахмуратова - казаха, в одной избе на краю села поселили. Там старая хозяйка была, и с ней жила дочка. Помню, что дочку зовут Зося. И я вам скажу, почему. Значит, мы не нуждались в их уходе. Всё наладилось уже, офицерская столовая была, и нам не нужно было, чтобы они стирали - мы в полковую прачечную отдавали всё. Мы были обеспечены всем, только Зося могла стакан чая сделать иногда. Да, кстати, чего мы туда приехали: борьба с бандеровцами. Ну, что вам сказать? С бандеровцами было хуже воевать, чем с немцами.

- Почему?

А вот сейчас я вам расскажу, почему. Все леса Западной Украины (Львовская область, Тернопольская) были наполнены бандеровцами. Если не дай бог солдат попадал к ним, значит у них было два метода: или калёным железом на груди звезду вырезать, или глаза выкалывать калёным железом. Третьего не дано. В лесах мы находили схроны. Что такое схрон? Это яма, туда мертвеца сбрасывали и сверху ветками прикрывали. Так вот, я не обманываю вас, как-то мы наткнулись на схрон, но большой. А нас же мало там было: человек пять-шесть шли в разведку сюда, другие шли туда. Когда открыли, мы все заплакали. В этом схроне лежало то ли сорок, то ли пятьдесят женских трупов. Причём все изнасилованные. В Одессе был техникум, который выпускал учителей для первых-четвёртых классов, и их посылали туда - там же безграмотные все были. Мало того, что они были все изнасилованные, голые, так ещё груди обрезанные и все половые органы вытащены наружу. В батарее были "старики", которым по сорок лет и больше, они стояли (а мы, пацаны, тем более) и плакали. Мы такого и у немцев не видели. Немец - да, расстрелял бы, но такого ужаса даже они не творили.

И вот, война для меня закончилась в декабре месяце 45-го года. Наш полк сняли и отправили на турецкую границу в Армению, на озеро Севан. Там какая-то заваруха была. Я уже старшим лейтенантом стал в девятнадцать лет. Потом мы в Ереване квартировали, кто-то уже женился. Демобилизовался я в 48-м году. В общем, такова была моя военная карьера.

А, вот почему я вспомнил эту Зосю (здоровая девка такая). Как-то мы пришли с выполнения задания, нас соседи встречают: "А вашу доцю бандеровцы повесили на браме (*воротах)". -"За что??". -"А что она вас обслуживала". Это тихий ужас был. Мало того, что мы несли потери на войне... Но мы их не расстреливали: совали по тюрьмам, они срока получали. Поэтому, когда Порошенко говорит, что бандеровецев надо сравнить с ветеранами войны - это народу плюнули в лицо. 

14 августа 1945 года

г. Львов, городской сквер

- Ну а обычные люди на Западной Украине к вам нормально относились?

Нет. Я вам скажу так. Где-то в 60-х годах мне дали путёвку бесплатную в санаторий на Западной Украине. Знаете, как в санаториях по четыре или по шесть человек за столиком сидят? И со мной сидели три женщины: видимо, с Украины или из России, не знаю, но мы все по-русски говорили. И как-то одна из них в обед пришла расстроенная такая. Я спрашиваю: "Что ты так расстроилась?". -"Вы понимаете, мы там у одной хозяйки покупали молоко. Приходим, хозяйки нету, а у неё дочка лет двенадцати-тринадцати. Мы говорим: «Твоя мама нам продавала молоко». –«Моя мама казала, чтоб русским свиньям ничего не продавать».". Вот это и по сей день осталось. Потом на экскурсии мы где-то были. Такой небольшой автобус, человек двадцать, наверное, там сидело. И собралась вокруг нас молодёжь, и давай раскачивать этот автобус. Я говорю: "Что вы делаете?". -"А что вы сюда пришли? Вас никто не звал".

- В чём, интересно, причина такой ненависти?

До сих пор не понимаю. У нас никогда не было никакой дискриминации по отношению к ним. У меня татары служили водителями, и под конец войны их тоже всех сняли и куда-то отправили. А были прекрасные ребята, всю войну почти прошли. Ну не понимаю я этой политики: нацию на нацию натравливали.

Я с вами говорю так, как со своим человеком уже. После войны началось: "Евреи не воевали, евреи в Ташкенте были, евреи такие-сякие". Я собрал материалы из архивов (их не кто-нибудь написал) о героизме еврейских солдат и офицеров. Вот нами командовал Крейзер, генерал армии, когда я был в Ереване - еврей, и было всё в порядке. Так вот, я пошёл с этими бумагами к одному знакомому здесь и говорю: "Прочти, тут ни одного моего слова нет. Вот эти листки - это всё из архива". Причём меня предупредили: "Ни запятую, ничего вы не переставляете - как есть, так и есть". Он прочёл и говорит: "Что вам сказать? До вас это никто не издавал и после вас никто не будет издавать. А в Одессе вам никто не напечатает". Всё...

Я награждён двумя орденами Отечественной войны, орденом Богдана Хмельницкого. У меня есть за освобождение Польши, за освобождение Белоруссии, есть медаль маршала Жукова - это не каждый имеет.

- Ничего себе, а её за что выдавали?

(*Хмыкает) За военные действия, я же там не руки мыл. Это я вам за двадцать минут всё рассказал. 

- Сколько у вас в полку было орудий?

В полку было шесть батарей 76-миллиметровых. В каждой батарее по два взвода. Значит, в батарее четыре орудия. Шесть батарей - это двадцать четыре пушки. А под конец войны мы получили новые, 85-миллиметровые - вот с ними уже можно было воевать.

- Вы были командиром орудия?

Нет, командиром взвода - два орудия. 

- У вас были ещё какие-то ранения, помимо вот этого случая с ногой?

Нет. Чего не было, того не было.

- Скажите пожалуйста, что с семьёй вашей во время оккупации Одессы случилось?

Отец мой защищал Москву, был контужен. Он воевал в войсках знаменитого Панфилова. Ну, и после контузии он уже не годился. Его демобилизовали, и он в Саратове у каких-то родственниц жил. Ну а мама эвакуировалась.

- Вы курили на фронте?

Вообще я не курил. Нам, офицерам, давали доппаёк, а солдатам, конечно, не давали - им давали махорку. В доппайке были, я не помню, сколько пачек папирос или махорки, так я раздавал солдатам. Ну а потом, после ранения, я начал курить. Но курил мало, года три-четыре, и на этом закончилось всё моё курение.

- К немцам у вас сейчас осталась какая-то ненависть?

Тут сложно ответить мне. Конечно, простить то, что они сделали, нельзя. Но вместе с тем такая была у них, как говорится, идеология. Мне очевидцы рассказывали, что не успела советская армия в сентябре 41-го года оставить Киев, как туда нагрянули через неделю бандеровцы. Начались пожары на Крещатике, обвинили сразу, что это жиды поджигают, и начали сгонять всех. Были расстреляны там женщины с грудными детьми на руках.

- Бабий Яр?

Да. Я был там несколько раз - пустыня. Как Евтушенко писал: "Над Бабьим Яром памятников нет...". А в Одессе тридцать тысяч евреев не сожгли разве? Между 3-й и 4-й станцией Люстдорфской дороги. У меня есть товарищ, ему было два года, и его с отцом бросили туда. Так нашлись женщины, которые его вытащили. И вот этот товарищ, он всё это помнит. Вы понимаете?

Кировакан, 1946 год

- Как вы считаете, за счёт чего удалось победить в этой войне?

За счёт энтузиазма всех народов Советского Союза. Всех! Начиная от якутов и кончая евреями.

- Были хоть раз какие-нибудь проявления антисемитизма по отношению к вам на фронте?

Нет, я ничего не могу сказать. Может быть, кто-то что-то думал, но на войне вообще не стоял этот вопрос, честно говорю. Сталин в этом деле понимал. У нас, во-первых, был врач полковой, ленинградец - еврей. В батарее я был, одессит - еврей, Саша Гликман - еврей. У нас были разведчика два: Лёва и второй, забыл - ленинградцы. Они потом участвовали в параде Победы в Москве. Этот второй нёс Победное Знамя - тоже евреи, и никаких претензий.

- Кстати, как вы к Сталину относитесь? 

Вы понимаете, это была фигура, которая цементировала. Он смог опереться на грамотных, преданных людей (в том числе и на евреев), которые в короткий срок создали промышленность. Отсюда вывозились заводы в Сибирь - голые здания, а они должны были на оборонку работать.

- Сейчас нашу Красную армию обвиняют в том, что воевали по принципу "заградотряды за спиной", и только из страха. Вы такое наблюдали?

Я не видел. Были заградотряды в первое время войны, когда армия распадалась, была неорганизованна, люди бежали. И был приказ Сталина - не щадить, вплоть до расстрела. А потом, я гарантию даю, нигде не было никаких заградотрядов.  

Наградные листы ветерана c podvignaroda.ru 
  (кликнуть для увеличения):

 Орден Отечественной войны II ст.