Родился я в селе Мачуха Брацлавского района Винницкой области 12-го декабря 1921-го года. Семья была большая, крестьянская: одиннадцать детей. Отец - сельский кузнец, участник Гражданской войны, будёновец - ковал лошадей. Такая служба была специально в конных войсках в период Гражданской войны. Получил ранение: лёгкие у него пробиты были. Уже после войны вернулся в село и начал работать. Имел свою кузню рядом с хатой - это была его постоянная работа и источник существования. Но в 30-м году он в кузнице этой простудился и умер от туберкулёза лёгких. Лечения в те времена существовали различного рода (народные и так далее), но не удалось его спасти.
- А мать ваша кем была?
Мать работала в колхозе.
- В довоенное время как жилось?
Коллективизация началась - хуже стало. Хуже, потому что не было специалистов, которые могли бы руководить трудовыми коллективами - это во-первых. Во-вторых, началось обобщение лошадей, земли - всего. Держать негде, кормить нечем. Начался падёж скота, и естественно, что в тот период было очень тяжело. Тем более, 33-й год - это засуха. Отсутствие урожая и вот такое непродуманное действие этой коллективизации создало очень трудные условия, в том числе и голодовку. Потом наладилось перед войной, и уже колхозы стали выплачивать определённую заработную плату, по 20-30 копеек на трудодень. Ну и, конечно, зерно, продукцию сельскохозяйственного производства. Восстанавливалось животноводство, которое почти погибло. После 33-го года в сёла, в колхозы начали присылать тракторы - механизация вводилась. Это и облегчало труд, и способствовало, конечно, повышению производительности труда. В общем, к началу войны жизнь практически нормализовалась.
- А можно было не вступать в колхоз? Или это было в принудительном порядке?
Можно было. Были такие, что не вступали. Они оставались самостоятельными хозяевами. А некоторые не вступали, потому что некому было работать, и они были неспособны что-либо в колхозе сделать, содержать семью.
- А тех, кто отказывался вступать, никак не преследовали за это?
Нет. У нас во всяком случае за это не преследовали. Раскулачивание началось, но это не связано было с тем, желает человек вступать или не желает. Раскулачивали более зажиточных крестьян, которые даже имели технику по обработке земли, которые землю имели где-то больше трёх-четырёх гектаров - такие уже относились к "кулакам".
- Чем питались в основном в то время?
Да всё было: картошка, свекла, хлеб, каждый двор имел корову. В частности, моя семья выжила за счёт коровы. Мать оставалась и пять человек детей. Я самый старший был.
- Так вы говорили, одиннадцать детей было?
Так это же было когда ещё, до этого времени. Одиннадцать человек за всю жизнь детей было в семье. Выходили замуж, умирали. Брат самый старший погиб - немцы, по сути, убили в Первой Мировой войне. Потом две сестры умерли. К тому времени, когда я уже хорошо помню, все поехали на работу, разъехались. Одна из сестёр, самая старшая, уехала в Сибирь с мужем и двумя детьми. У них знакомый появился, который приехал в отпуск оттуда и хорошо был знаком с её мужем. Говорит: "Ну что ты здесь будешь мучаться за эти копейки, за трудодни? Здесь колхозы бедные, а там земли сколько хошь, столько и бери в сёлах. Будет всё нормально". И они где-то в 30-м или 31-м году поехали туда.
- Сколько классов вы до войны закончили?
Восемь, по сути. Я семилетку закончил в селе, а потом пропустил два года - через год учился. Мать не в состоянии была меня одеть, и я шёл в другое село батрачить. Там была семья, такая порядочная, у них было штук двадцать овец, корова, три штуки крупного рогатого скота - это как раз уже после голодовки 33-го года. Я нанимался туда, целый год выпасал этот скот, ухаживал за ним, дома делал, что можно, в огороде, а хозяин меня одевал: покупал сапоги, куртку, костюм. За это я работал у него всё лето с ранней весны и, конечно, до поздней осени, а потом шёл в школу. В школе поучился год, и там дома уже помогал матери. А это детский возраст, одежда быстро приходила в негодность, к тому же у меня было два младших брата и две сестры ещё, и я опять на следующий год оставлял школу и возвращался к тому хозяину. Снова работал, а он одевал меня, ну и, конечно, кормил. За год я зарабатывал и снова возвращался. И таким образом закончил семилетку я в 39-м году.
Мать работала в колхозе, норма выработки там существовала - сто двадцать трудодней, по-моему. Ну и имели свой огород в полгектара. Вот этот огород, плюс корова, кур штук десять-пятнадцать, были большим подспорьем. Потому что покупка соли, керосина - всё это требовало денег, а денег нет - значит за яйца. Десяток яиц = килограмм соли. Десяток яиц = литр керосина. Вот так.
Потом, когда уже кончал седьмой класс, и возраст у меня позволял, я вступил в комсомол. И в 39-м году после окончания семилетки я решил поехать учиться в педагогический техникум в Винницу. Мать, конечно, никак не могла мне помогать, выдала на дорогу двадцать пять рублей и всё. Езжай, учись, зарабатывай себе, как хочешь.
- Ну а булка хлеба, для сравнения, сколько тогда стоила?
По-моему, рубль или рубль двадцать килограммовая булка. Поехал я туда, поступил, приняли меня в этот педагогический техникум, общежитие предоставили. Как оставшемуся без отца, в общем, из бедной семьи, мне разрешили работать, подрабатывать. Ну а там вся процедура длилась где-то до конца октября. Проучился я, по сути, в техникуме этом два месяца.
Потом из ЦК комсомола приехали ребята: началась мобилизация комсомольцев на военное производство. А я не один был с села, нас три человека поехало учиться в этот техникум. Ну, что делать? Завербовались на военное предприятие, потому что иначе не выдержали бы. Место единственное, где можно было заработать в Виннице - это железная дорога. А железная дорога - это грузы: загружать-выгружать вагоны и так дальше. Мы пару раз пошли втроём в виде бригады, разгрузили вагон угля, получили что-то там по пятнадцать рублей - это были большие деньги. Но дальше пришли к выводу, что не получится ничего. Так мы, три односельчанина, одногодки со школы, завербовались на военное предприятие. Это предприятие было в городе Шостка Сумской области - завод по изготовлению капсюлей специально для оружия: для винтовок, для орудий, для снарядов. Работа тяжёлая, напряжённая, но уже зарабатывал. Там я получал до ста пятидесяти рублей - это были огромные деньги. Первый раз в начале 40-го года послал маме семьдесят пять рублей из своей зарплаты. Это радость была, куда там! Малыши - и такие большие деньги. Она за год не зарабатывала столько в колхозе. Ну, и так я каждый месяц из заработка своего помогал маме, семье, детям.
Поступил в восьмой класс вечерней школы рабочей молодёжи, закончил его, но уже экзамены не сдавал и документов не получил, потому что 5-го мая 41-го года меня призвали в армию. На заводе по специальному распоряжению быстро рассчитали меня и дали большую сумму, около трёхсот рублей как помощь военнообязанному. И я эти триста рублей отправил маме. Ну-у, это вообще было...
- А товарищей ваших тоже призвали?
Нет. Они не выдержали, не поступили учиться. Проработали год и уехали домой в село. Они были тоже призваны в армию, тоже в 41-м году, но оба погибли, не вернулись домой. Саша Тартычный и Гриша Лесной - вот такие их фамилии были. Но с ними я уже не встретился, потому что призыв в армию был быстрый и решительный, домой не разрешили, отправили по назначению в Новоград-Волынский. Новоград-Волынский - это старинный, ещё царской России, военный городок на западной границе. Две недели я был в дороге. Определили там в команду, а что за команда, не знаю.
Да, будучи ещё в школе рабочей молодёжи, мне предложили закончить курсы шофёров, но какого-то повышенного класса, потому что изучались не только автомобили обыкновенные, но и обращали внимание на дизельные двигатели - тяжёлые машины. Тогда была дизельная ЗИС-5, такая грузовая машина, трёхтонка - самая грузоподъёмная до войны в нашей армии. Я закончил эту школу, получил права где-то за месяц до призыва и приехал туда.
И вот, выстроили нашу команду, потом прибыли на вокзал старшина и один лейтенант, и эту команду, человек пятьдесят, наверное, повели. Привели в казарму - всё. Оказывается, это автоучебный батальон 35-й танковой дивизии. Так началась у меня служба. Присягу принимали уже на ходу, двигаясь непосредственно на фронт. А линия фронта была примерно километрах в трёхстах от этого городка. Меня сразу инструктором в автошколу по дизелям: это значит бронетранспортёры, танки и так дальше. Ну какой из меня инструктор? (*Смеётся). Но, тем не менее, лучшего ничего не было. И вот я учил шоферов, дизелистов этих. Многих на танки брали, на бронетранспортёры, броневики.
Буквально накануне войны, 21-го июня, в субботу (а война началась 22-го, в воскресенье), взяли меня в команду: в Шепетовку для дивизии прибыло три танка Т-34 и два танка КВ - "Клим Ворошилов". Это совершенно новая техника, там секреты такие, не подступиться к ней. Ну, и эта команда туда поехала. Экипажи для этих танков были сформированы из старых. Мы получили технику эту после обеда, где-то часа в 4-5, и своим ходом пошли в расположение части в Новоград-Волынский. Прибыли мы туда почему-то поздно, часа в 2 или в 3 ночи: то ли отдыхали где-то, то ли ещё что-то. Технику сразу в один из танковых полков завели. Нас всех, в том числе меня, ещё двух таких человек из этого автоучебного батальона и двух офицеров, оставили в расположении этой части. "Тридцатьчетвёрка" была известна для танкистов, но в дивизии не было этих танков. Ну а "Клим Ворошилов", тяжёлый танк - это совершенно новая техника, их вообще не было. Конечно, весь штаб дивизии, командиры полков, специалисты другие собрались, начали эти танки по двору обкатывать, рассматривать их. В первую очередь, конечно, командир дивизии, полковник Новиков. Он первый в "тридцатьчетвёрку" забрался с водителем и пробовал ездить...
И тут боевая тревога в 4 утра. В Новоград-Волынском стоял штаб 5-й армии, куда входила и наша дивизия. Очень много войск там было, огромные запасы боеприпасов, горючего. Кроме того, крупный аэродром был километрах в пяти от города. И вот, в 4 часа налетели самолёты. Это была такая неожиданность для всех - ужас, страх один. Немцы располагали точной картой расположения частей, складов - всего: шпионаж работал очень сильно.
- А слухов никаких не было о возможном начале войны?
Слухи, конечно, были. И не только слухи. Мы прибыли сюда в середине мая, и по дороге уже встречали эшелоны беженцев. К границе прибывали войска и необходимое снаряжение, а обратно вагоны возвращались пустыми. И люди всеми правдами и неправдами пытались туда залезть. Ну и, конечно, население бежавшее было явным признаком того, что война не сегодня-завтра начнётся. Но по линии военной никаких приказов не было. Потом уже я узнал, что приказ поступил, но поступил за шесть часов (что-то такое, точно не помню) до нападения немцев на Советский Союз.
Ну, представляете, такое скопление войск, населения в этом городишке, склады - всё сразу взлетело на воздух. Городишко старинный, очень много домиков деревянных - всё кругом горит. Меня уже в этот автоучебный батальон не пустили, забрали в штаб дивизии, в комендантский взвод. Посадили в бронетранспортёр штабной: "Вот твоя техника, садись. Вот твоё начальство - начальник штаба, держись и выполняй приказы и распоряжения". Собирались мы где-то в пределах часа, потому что надо было технику вывезти, выстроить, заправить, дополучить боеприпасы - под бомбардировкой.
Стали выезжать на дорогу Киев-Брест-Литовск - это наш маршрут был к линии фронта - лужи крови везде, трупы валяются детей, стариков. Это ужас. Народ и солдаты тоже обалдевшие. Но приказ: "Вперёд, невзирая ни на что! Никаких остановок". И где-то через час дивизия уже вытянулась в колонну. 5-я армия занимала самый правый фланг Юго-Западного фронта, который начинался почти от Брест-Литовска и шёл на Юг к Львову и так далее. Это, по сути, центральный украинский фронт был. И все войска двигались сплошной колонной по дороге. Валяются трупы, машины - всё, что угодно. Но, невзирая ни на что, всё, что было живое и могло двигаться - на колёсах или пешем - двигалось. Части были сформированы и укомплектованы полностью: с медицинскими частями, с санбатальонами, походными госпиталями - всё это было, и вся эта медицина действовала даже в дороге. Но они мало чем могли помочь, потому что приказ: вперёд и никаких гвоздей. Движение составляло, наверное, в пределах двадцати-тридцати километров в час - это техника. Ну а пешие, стрелковые подразделения - полки, дивизии - шли по обочинам дорог, тоже сплошной колонной. Командный состав знал место на линии обороны, непосредственно на фронте, потому что (это я потом уже, позже узнал) каждая дивизия получила спецпакет, в котором разработан план, место обороны, вооружение и так дальше. Пакет запрещалось смотреть: вскрывать только в случае начала войны. По положению этот пакет имел право открыть командир дивизии, его заместители, командиры полков, начальник особого отдела. В штабе дивизии сразу собрались, кому положено, вскрыли пакет, зачитали, каждый командир полка расписался, что он ознакомлен с этими документами, и вперёд. Линия обороны дивизии была в районе Владимир-Волынского, на Буге. Надо было выйти туда и занять её.
Немцев мы встретили за тридцать километров до линии обороны, на нашей стороне. Конечно, немцы - это пехота в первую очередь и лёгкая техника, главным образом мотоциклисты. Но они сильно вооружены автоматическим оружием. Три человека на мотоцикле с пулемётом, передвижение очень быстрое. Сильно мобильные части у немцев. Ну, как бы они не были мобильны, дивизия всё-таки развернулась. Немцы сразу начали атаковать, но дивизия, невзирая ни на что, заняла позицию по фронту пять километров и в контратаку. Тут вступила в бой и техника наша, которая ещё оставалась. До фронта дошло пять танков - ну, это БТ, такие лёгкие, четыре броневика, в том числе один мой, штабной. А что из себя представлял броневик: это трёхосная машина, "полуторка" обыкновенная, называлась она ГАЗ-АА. Двигатель сорока лошадиных сил. Этот броневик имел ещё придаточную усилительную передачу, демультипликатор так называемый, и конечно мог двигаться по хорошей дороге. А если плохая дорога, большие выбоины - сил у него сорок лошадиных: представьте себе мотор запорожца современного (*смеётся).
- А что с остальной техникой случилось?
Разбомбили по пути. А многое прямо на месте погибло.
- Вы за рулём были?
Ну конечно. Но командир дивизии не ехал в этом броневике. Он ехал в другой машине. Был ещё такой броневик, мы называли его Ванька-встанька. Обыкновенная легковая машина М-1, дизельный мотор там был, где-то тоже около сорока лошадиных сил. И он, командир дивизии, ехал на этой машине. Много и пешком ходил, потому что обогнать колонну - это была сложнейшая задача: вся дорога забита.
Тем не менее, развернулись на этом пятикилометровом участке, порыв был патриотический, и вообще никто ни на что не обращал внимания: вперёд и никаких гвоздей. И сразу сломали сопротивление немцев, как начали их гнать. В 12 часов дивизия вступила в бой, и к вечеру, где-то к 5-6 часам, мы их сбросили в Буг. С техникой, со всем. Много пленных набрали, мотоциклов, оружия, автоматов. И эти первые дни, если не больше месяца, разрешали пользоваться немецким оружием.
- До рукопашной дошло тогда?
В рукопашную, штыки примкнуть и всё, вперёд. А они косят...
- Вы тоже пошли?
Нет, я на машине - чё ж? Там 45-миллиметровая пушка, два пулемёта - о-о-о! Я уже прямо месил по их рядам машиной. Но они, конечно, пока мы выстраивались, причинили нам огромный урон. Но когда мы выстроились, дивизия приняла боевой порядок, и подали команду: "В атаку!", "Ура!!!", примкнули штыки и вперёд - немцы дрогнули. А когда их сорвали с места, они уже сами не в состоянии были управлять своими войсками: бросали оружие, бросали технику, а главным образом мотоциклы. Так что мы не только выбросили немцев, но и подлатались немного техникой, оружием, боеприпасами. С нами были пограничники, которые отходили под наступлением немцев. Пограничники почти все погибли, потому что не сдавались, не упускали своих позиций. Но часть какая-то сумела уйти. И они, кто остался, шли с нами в передовых рядах, несли эти пограничные столбы, выброшенные немцами. Восстановили границу, и по одному пограничнику уже в каждое отделение наших частей.
Ночь. А голодные: ни воды, ничего. Но обслуживающий персонал, да и сами солдаты, не зевали, целую ночь находили водку, воду, продукты, задействовали кухни. Кухонь очень мало осталось - тоже были разбиты. И к рассвету основная масса дивизии строила линию обороны вдоль границы. За ночь окопались, расположили технику, которая была. Ну, техника какая: станковые пулемёты, 45-миллиметровые пушки, которые сумели солдаты дотянуть туда. Часть из них была на лошадиной тяге, а часть возили машины, "полуторки". Но, тем не менее, какое-то количество небольшое было. Пушки здесь, на переднем крае с пехотой окопали, ствол только на поверхности. А 45-миллиметровая - это самая лёгкая пушка. Но против техники - это сильное оружие: автомобили, броневики она кромсала здорово. Особенно бронебойные снаряды: они даже танки лёгкие выводили из строя, били.
Ну и часов в 5 - уже светло в это время, жара уже, в окопах тишина - вдруг немецкая артиллерия из-за Буга открыла огонь. Ну, открыла огонь и наша артиллерия. Уже определили их позиции, и началась такая вот дуэль. Специальный артиллерийский полк был в дивизии - это уже орудия тяжёлые, в основном 105-ти, 122-миллиметровые, ну и полковая артиллерия - это тоже эти 45-миллиметровые пушки и 76-миллиметровые. 76-миллиметровые пушки - это хорошие орудия, они здорово помогали, выручали пехоту. И начали прикрывать свой передний край, по немцам нанесли сильный удар.
Но где-то часам к 12-ти самолёты немецкие как пошли утюжить вдоль линии фронта. Прямо шли и сыпали бомбы, сыпали, сыпали... Выбросил бомбы, вернулся назад, заправился и снова пошёл. И так почти целый день. Конечно, потери невероятно большие были. Но удержались. Пытались они форсировать Буг, перейти на нашу сторону, но не получилось у них.
Ночью, часам, наверное, к 12-ти ближе, приказ: сняться и до рассвета отойти на заранее подготовленные позиции. А заранее подготовленные позиции для нашей дивизии были в семи километрах. Ну а когда снялись, вот эта армада, ночь, техника – всё, немцы тут же начали нас преследовать. Сразу форсировали Буг, мост во Владимир-Волынском за ночь восстановили (потому что при отступлении мы его взорвали), и они, конечно, на машинах, на мотоциклах, нас погнали. Шли, по сути, впритык. Но до утра заняли мы линию обороны и, конечно, оказали сопротивление. Атака была сильнейшая. Многократно в штыковую, в контратаку переходили, но не удалось им занять наши позиции. Оказывается, немцы хотели ликвидировать у нас все танковые войска. Но танковая дивизия была в каждом корпусе. Корпус имел танковую и моторизованную дивизию. Ну а в армию входило три корпуса, поэтому это была определённая сила, и немцы открыто готовили танковое сражение.
- Сколько человек у вас было в броневике?
Экипаж - три человека: механик-водитель - это я, командир, он же артиллерист, и стрелок-радист - радиостанция и пулемёт у него. А у командира уже пушка и пулемёт тоже. Впереди пулемёт и один пулемёт в башне, в задней части. Так что огонь такой относительно был неплохой, и я его дотянул ещё до этой заранее подготовленной позиции. Мы шли вместе с войсками, а когда немцы уже нас догнали и начали обстреливать, тогда броневики и танки, которые ещё оставались, пару штук, они уже шли, прикрывая отступление наших войск. Мы разворачивали башню, двигались вперёд, а башня была нацелена в основном на прикрытие. Боеприпасов расходовали, сколько было, но существовал порядок: боекомплект - это неприкосновенный запас, и в броневике он должен быть. Поэтому один боекомплект придержали.
Немцы в это время уже нас обошли, по сути, и заняли оборону в районе Дубно по направлению Львова. Несколько танковых дивизий немецких. Ну, и наши тоже выставили. Но мы несли очень большие потери. Мы вышли к этой линии фронта (линии соприкосновения танковых войск этих), и уже почти без техники были: без танков, без броневиков - осталась только одна пехота. Но сами танковые дивизии сохранились в основном, где-то процентов на пятьдесят минимум. И под Дубно где-то, уже 27-го июня, начались танковые сражения. Мы тем временем отходили, минуя эти танковые бои, не вмешиваясь в них, потому что бессмысленно пехоту бросать в танковые сражения. Видимо, так командование рассчитывало. Три дня эти бои шли. Это давало нашим войскам задержку перед продвижением немецких войск, давало возможность перегруппироваться, занять оборону и так дальше.
И где-то числа 1-2 июля мы уже подошли опять почти к Новоград-Волынскому, только севернее сюда, к Белоруссии, и там заняли оборону. Начались бои в этом районе. Вообще наша дивизия и 5-я армия, в которую входила дивизия, имела своей задачей (конечно, я ничего тогда не знал - это уже потом стало известно из литературы и рассказов) прикрывать Киев и сдерживать как можно дольше немецкие войска по Брест-Литовскому шоссе. Это была основная дорога на Киев, и они рвались туда. Но наша дивизия шла по направлению к Киеву где-то левее, а другие там справа занимали участки.
И к где-то к средине июля мы вышли на линию обороны под Житомиром, которая нам была определена. Мы должны были занять оборону перед Малином, а это левая сторона дороги Брест-Литовск-Киев, и не дать возможности обойти наши основные силы, которые держали дорогу. Малин - это старинное еврейское торговое местечко. Домики каменные, с подвалами. Небольшое - тысяч несколько населения, наверное, было.
- Броневик ещё целый был?
Нет, я его потерял под Дубно, перед танковыми этими сражениями. Снаряд попал в ходовую часть и бензобак, и получился взрыв. Экипаж, правда, управился выскочить, но оружие (мы обязаны были пулемёты снять обязательно) бросили. В машине боеприпасы были, боекомплект, и там её просто разнесло. Мы присоединились к частям, и пешем, как пехота, дальше двигались.
- Оружие выдали вам какое-то?
Ну конечно. Технически, у нас у каждого были револьверы. Но мы с ходу вооружились автоматами немецкими ещё перед границей, когда выдворяли их за пределы нашей территории. Так что наш экипаж уже имел и пистолеты немецкие, ха-ха, и автоматы немецкие. Командир у нас был, старшина Селезнёв, вот звать - забыл, с Тульской области. Так он уже служил лет пять в армии, был сверхсрочником. Уже демобилизации не проводились. Очень опытный, грамотный, хороший человек был. Он возглавлял экипаж, и так мы держались.
Заняли оборону, держали целый месяц фронт. Наша дивизия и другие дивизии дальше к Киеву немцев не пускали. Они прорывались севернее где-то, вдоль Днепра двигались к Киеву южнее, западнее. Но в этом городке было и преимущество, и было очень плохо с другой стороны. Потому что мы выбили немцев, и сами в этих подвалах засели. И выкурить нас оттуда - каменные здания - уже было трудно. Но если немцы всё-таки занимали... За месяц пять раз немцы нас выгоняли, а мы их. А удавалось нам освобождать этот городок при помощи артиллерии. Сильный артиллерийский огонь накрывал, и мы под прикрытием огня уже, конечно, из этих подвалов гранатами выкуривали немцев. Они аналогичным способом действовали.
И вот, в начале августа поступил приказ: снова отойти на заранее подготовленные позиции. Пока мы отходили, дивизия осталась абсолютно без техники. Но не лучше было положение и в самой армии, потому что она была полностью окружена. Нашей 5-й армией командовал генерал-майор Потапов. Хороший командир, умный, грамотный - полковник царской армии. Перешёл на сторону Красной армии, участвовал в Гражданской войне и против иностранных интервентов. К этому времени он уже командовал этой 5-й армией, в которой я имел честь служить. Отошли мы на эти заранее подготовленные позиции. Каждая дивизия имела свою разведку, которая работала в основном ночью. Ну, поскольку я держался ближе к штабу (наш экипаж обслуживал штаб дивизии), то слышал, как уже где-то в середине августа, когда мы отошли от Малина, разведка донесла: "Мы полностью окружены". Но запрещалось строжайшим образом распространяться об этом. Командир армии с охраной посещал дивизии, корпуса - была у него машина, уже достали немецкую: "Держаться! Будем держаться до последнего!". Ну, держаться, так держаться, конечно. Боеприпасы расходовали уже очень экономно, безусловно, потому что даже не зная о том, что армия в окружении, боеприпасы очень тяжело было получать. Эшелоны, дороги - всё бомбилось сильно. Мы только пользовались боеприпасами, которые были завезены заранее тогда. Командование уже имело карты с помеченными складами боеприпасов, техники, продовольствия.
И вот, где-то к концу августа - к началу сентября наша дивизия и части подошли к Днепру. Задача: не пустить немцев за Днепр и на Киев. Но получилось так, что наша армия была в районе Чернобыля, а дальше, через Десну, там городок Янов, и там существовали ещё фундаментальные мосты. Наша задача была занять эти мосты, дать возможность переправиться нашим войскам через Десну, выйти в район Чернигова и занять линию обороны против немцев, которые двигались уже с Белоруссии через Гомель сюда на Чернигов, и, естественно, на Киев. Дивизия в пятьсот человек дошла до Чернигова, до этой линии обороны. Ни одной машины, все пешие. С броневиков, с танков был приказ такой, где это возможно, поснимать с них пулемёты. А пулемёт Дегтярёва танковый - он как автомат с круглым диском, только диск увеличенный, потому что патроны винтовочные. Этот диск большой, тяжёлый, но сам пулемёт короткий такой. У него нет приклада, а специально для плеча упор здесь сделан, и ствол примерно около 80-ти сантиметров - не длинный. Он удобный был, ну и мощный: с такого пулемёта запустить очередь - она била и по машинам, по мотоциклам. Пять километров линия обороны под Черниговом на пятьсот человек. Вот такие были условия. Но мы всё-таки выдержали, задачу выполнили, и это, по сути, был прорыв армии, выход из окружения. Почти два месяца армия находилась в окружении.
- Своего первого убитого немца помните?
Нет вообще, потому что первый - это с пулемёта, с этого броневика... А! Да! Эти психические атаки, штыковые (*смеётся). Я маленький, так не особенно выпячивался. Но, тем не менее, я действовал: выстрелом в основном. Я ростом вот такой, винтовка-трёхлинейка длинная, со штыком, так я сначала стрелял в немцев, а потом уже или штыком бил, или просто двигался дальше вперёд. Это было под Малином, в конце августа где-то. Ну, я вам скажу, в такой обстановке человек звереет: "Ура! В атаку!" - и всё, и ты ничего не соображаешь, не видишь. Видишь только перед собой противника, как его уничтожить: или штыком, или выстрелом.
- И как немцы в штыковых?
Немцы боялись штыковой атаки. Немцы не выдерживали. Вот они наступают, и в таком случае, когда мы готовились к штыковой атаке, мы их подпускали поближе. Потому что если на расстоянии большом, они вооружены автоматическим оружием, они могут не допустить к своим рядам, а срезать нас, скосить. Так мы подпускали их вплотную, поближе, тут выскакивали с окопов с криками "ура!", и в рукопашную с примкнутыми штыками. Они не выдерживали вот этих ударов. А когда они уже на бегах, потеряли управление, то тут только коли.
- Приходилось вам кого-то колоть?
Приходилось, ну что сделать? Уже это даже почти бессознательно. Но они не особенно допускали, чтобы мы их кололи. Они уже видят, что всё - испугались, и бежать. Бросали оружие и бежали. Мы оружие подбирали, потому что с оружием и боеприпасами было тяжело в окружении. Хотя никто из рядовых не знал, в том числе по началу и я. Меня предупредили: "Имей в виду, расстреляют, если услышат от тебя, что мы в окружении". И действительно: это же паника, дополнительные жертвы, потери.
Заняли оборону под Черниговом, пятикилометровый участок, пятьсот человек и всё. Никаких миномётов, никаких орудий. Пулемёт наш ручной редко кому удалось вынести. Станковых - два или три пулемёта на всю дивизию осталось, а то всё немецкие в основном. И вот, в этой линии обороны все в окопах: нет ни командиров, ни начальников, за исключением командира дивизии и его заместителя по боевой части. Остальные в окопах. Особенно солдаты издевались над особистами, этими "смершевцами". Они вообще досаждали солдатам в период такой, когда не пахнет порохом. А в обстановке фронтовой они в основном в тылах: "А почему ушёл? Почему бросил оружие? Где машина?" - всё это допрашивали, многих расстреливали. Так солдаты: "О, занимай оборону, и в штыковую тоже". А это всё офицеры. Ха-ха-ха. Конечно, они, как бы то ни было, были определённым таким организующим звеном. Это грамотные люди, могли построить линию обороны, и если в атаку - тоже построить, сами отделения вооружить.
Интересная новость: уже под Черниговом появились у нас самолёты Як-3 - штурмовики-истребители. Скорость у них большая, сильное вооружение, и они очень активно и действенно воевали против немецких истребителей. У немцев был истребитель "Мессершмитт", а у нас появились вот этого Яковлева. А под Черниговом - мы окопались, немцы подходят вплотную, выставляют аэростаты и ведут наблюдение. И прямое попадание - корректируют артиллерийский огонь. А у нас артиллерии нет, и эти аэростаты никак не достанешь. Наши самолёты, их очень мало. Истребитель И-16: ну что это за истребитель, если он не мог догнать бомбардировщик? Он не развивал скорость больше трёхсот километров в час. Они старались подпустить к себе немцев на близкое расстояние, и почти вот каждый идёт на таран. Или с пулемёта его срезает. И у него ещё одно преимущество было перед немцами, у этого "Ишачка" (мы его так называли): И-16, двухкрылый истребитель - он очень манёвренный. "Мессершмитт" немецкий - скоростной, но тяжёлый. У него радиус разворота в 10 раз больше, чем у этого нашего истребителя. И это не просто сказки - я наблюдал.
В одном из населённых пунктов нам разрешили остановиться в двухэтажной школе. В селе двухэтажная школа - это редкое явление. И вот, налетели, встретились наши эти истребители и "мессершмитты". Так один из наших как пристал к одному "мессеру", и не отходит от него. И тот тоже вошёл в раж. Но наш – раз, очередь по нему, и за дом. У него очень маленький радиус разворота и скорость небольшая, а тот пока развернётся, так этот уж несколько раз и туда, и назад. И он довёл до того этого немца, что тот уже не выдержал и врезался в это здание (*смеётся). Он его-таки доконал. Ну, это такое отступление коротенькое. Но это факт.
В общем, появились эти "яки", они летали звеньями по три штуки: и скорость у них большая, и нагрузка. Немецкие самолёты, бомбардировщики, летали эскадрильями по пятнадцать-двадцать штук. И вот, смотрим: что такое? Налетели какие-то самолёты вдруг на эти бомбардировщики за Черниговом, где-то там, над Десной, и как начали их молотить. Один за другим бомбардировщики вынуждены были сбросить бомбы, несколько штук всё-таки убежало, а штук десять сбили. А этих - одно звено, три истребителя. Непонятно. Потом это же звено пролетало, шло в своём направлении мимо этих аэростатов. Один подлетел, с пулемёта – раз, и аэростат пошёл "на дно". Смотрим - наши самолёты, со звёздочками. И быстроходные. Форма у него уже не отличалась от немецкого истребителя, этого "мессершмитта". Вы не можете представить, и хотите верьте, хотите нет, увидев такие самолёты, их действия, почти у каждого я видел слёзы радости на глазах. Радости, что появилась такая современная техника. Мне и сейчас трудно слёзы сдержать. Это была такая радость, что готовы были с булавой на немцев бежать. И с тех пор - это было где-то в начале сентября - буквально по-другому стали жить и дышать солдаты, видя эту технику. Они здорово прикрывали нас. Дороги прикрывали: двигались эшелоны, автомобили, техника, боеприпасы, одежда, питание - всё это имело большое значение.
И вот тут случилось неожиданное для меня. Заместитель командира дивизии по технике и боепитанию, как сейчас помню, хороший мужик, смелый такой, майор Рубцов, родом тоже из Тулы, ему поручили сформировать 20 танковых экипажей по три, по четыре, по пять человек, (потому что были и тяжёлые танки), экипажи эти посадить на машины, выехать в Киев и получить технику. Оказывается, в Киев прибыло несколько эшелонов с танками, а экипажей нет. И попросили танковую дивизию сформировать и отправить туда экипажи. Это было в ночь на 19-е сентября. Я эту дату тоже запомнил, потому что 19-го сентября наши сдали Киев...
Нам нашли три автомашины грузовые, наши "полуторки", дорогу Чернигов-Киев мы за ночь преодолели - дорога хорошая, шоссейная - и на рассвете 19-го сентября подошли к Дарнице, к главному мосту через Днепр. Назывался он почему-то "цепной мост". В этом месте лес близко подходит к Киеву, где-то метров на 300. Мы машины оставили там, майор Рубцов взял с собой заместителя, трёх солдат, вооружённых пулемётами этими танковыми, и пошёл к мосту. Мост охранялся. Стояли зенитные пулемёты и пушки с каждой стороны: и с той стороны, и с этой стороны по две пушки и по два спаренных пулемёта станковых. Подошли туда - не пускает охрана. И прямо сказали (ну, это уже рассказывали те, что были - я не был с командиром): "Наши Киев оставили, войск нет. Мы ждём команды взорвать мост". Майор Рубцов: "Как?! У нас на руках документ, едем получить танки, у меня экипажи в машинах сидят, ждут, а вы не будете пускать?". Ну, вызвали начальника охраны, пришёл тоже майор - МВД охраняло мосты (*здесь и далее под МВД, судя по всему, имеется в виду НКВД), поздоровался. Наш майор: "Мы должны проехать". Тот ему: "Я получил приказ с минуты на минуту взорвать мост. Никого не пускать ни туда, ни обратно. Как хотите. Конечно, стрелять я по вам не буду, но как поступит сигнал взорвать - будете вы на мосту, за мостом - я взрываю". Майор Рубцов подумал-подумал. Стали они разговаривать, рассказывать обстановку и так дальше. Всё, решили идти искать штаб фронта, потому что мы получили директиву ехать за этими танками. Штаб фронта размещался в Борисполе. Борисполь - это 30 километров от Киева, за Дарницей. Ну, раз так, двинулись туда. Нигде никого: ни наших, ни немцев.
Подъезжаем к самому Борисполю, к крайним домикам (а домики такие, обыкновенные одноэтажные - это небольшой город тогда был), выясняем: оказывается, немцы заняли Борисполь. Мы тогда назад. Километров несколько отъехали, почти к аэродрому полевому - лес там недалеко. Ну, нам деваться некуда. Раз там немцы, надо идти в лес, выяснять, где наши и уходить к своим. Подъехали мы к этому лесу, там хуторок небольшой, домиков пять-шесть, и лесник. Выясняем: вчера, то есть 18-го, немцы заняли Борисполь и заняли штаб. Все, кто был, ушли. Прикрывали и охраняли штаб морские пехотинцы Днепровской флотилии. Было их там несколько сотен. Тут нас немцы обнаружили, мы вынуждены были поджечь машины и все пешком двигаться. Кинулись в лес, думали лесом - окраины леса немцы заняли. Вернулись назад. Ну, куда? На поле аэродрома – наверное, там никого нет - и снова к лесу, сюда, на восток. Вышли мы на этот аэродром - поле усеяно трупами моряков. А жара, уже трупы напухли, и мы через этот аэродром, через поле, километра два, наверное, три, до леса ползком двигали. Добирались больше часа. По нам стреляли из миномётов, с артиллерии, мы прятались за эти трупы...
Подошли к лесу - опять немцы, стоит оборона. Что делать? Майор собрал всех поближе - это было к ночи уже - говорит: "Другого выхода нет. Примкнуть штыки (которых у нас нет (*заливается смехом), потому что автоматы), на "ура" прорвать линию обороны, и в лес, на Восток - двигаться за войсками". Все согласились. Разбились на группы, назначили командиров. Команда была держаться друг друга, чтоб не потеряться ночью. И что вы думаете? Очень удачно у нас получилось это сделать. Немцы, конечно, за нами наблюдали. Они нас молотят, стреляют, а мы всё двигаемся, и уже приблизились. А двадцать экипажей - это больше полсотни человек.
- Друзья ваши по броневику тоже были там?
Тут же были, да. Подошли вплотную, команда: "Подняться, на "ура" и огонь" - бежать и огонь. А они в окопах были. И действительно, мы буквально выскочили к окопам и по окопам как начали чистить их. Кто там остался, кто убежал - ну, быстро прорвали эту линию обороны и начали двигаться. Мы прорвались почти все. Погибло только три или четыре человека.
Мы догнали наших - в лесах полно войск. Весь Юго-Западный фронт переправился, и почти все, вместе со штабом фронта, двигались на Восток в полном окружении немцев. Вот так, в день несколько раз прорывали заслоны немецкие и двигались. Мы присоединились к какой-то группе (наверное, полк это был - трудно установить). Такая неразбериха, неподчинённость, кто куда, кто что делал. Ну, пристали к такой более организованной группе, человек тысячу было. Наш майор, значит, пристал к штабу этому, и так я его потерял уже. Куда он девался, не знаю. Тут мы уже растерялись, рассыпались.
Прошли до Барышева - это ещё Киевская область была. Барышев впереди, а перейти туда - болота, речушка небольшая - можно только вплавь. Там был мостик небольшой, но такой, что только подводы переезжали через него. Немцы поставили охрану там, миномёты, пулемёты - не подступиться. Этот полк атаковал уже несколько раз этот мостик. Что делать? Выйти на железнодорожный мост. Рядом параллельно шла железная дорога, и там был железнодорожный мост через эти болота, метров сто. Попробовать овладеть этим мостом и переправиться через него. Но до моста шла железнодорожная насыпь. И вот эта армада, в общем, стадо уже: многие не подчинялись никому, офицеры уже поснимали знаки различия. Немцы пристроились и испытали на нас (потом мы уже узнали у других, что они впервые его применили) свой шестиствольный миномёт, который они называли почему-то "Андрюша". Почему они не своё немецкое имя использовали, а русское? Наверное, как ответная мера на нашу "Катюшу".
И вот, они нас давят, мы движемся как стадо к этому железнодорожному мосту, переправе, а немцы за нами, и вдоль полотна на машинах эти "Андрюши". Шесть стволов: он сразу их выпускал - электрический там у них заряд или пуск. И вот, мы выстроились вдоль полотна, немцы почему-то оказались с другой строны, им трудно нас за этой насыпью достать, так они выставили охрану, переправили сюда каким-то образом эти свои "Андрюши"...
- А не "Ванюши" случайно? Я где-то читал, что "Ванюшами" называли.
Или "Ванюши". Нет, "Ванюши" - это у нас были тяжёлые миномёты, навроде "Катюши". А может быть... Ну, у меня почему-то этот "Андрюша" засел в памяти. Кстати, в литературе я нигде не встречал упоминания о них...
И вот они за нами. Подойдут вплотную, на дистанцию выстрела (а было у них три батареи), и по этой нашей колонне распределяли: первый участок, второй, третий - каждый миномёт имел свой участок. Выпустил снаряды, заряжают, переносят огонь дальше. Мы настолько приспособились: как "Андрюша" выстрелил, как взорвались снаряды - сразу подымались все, и бегом вперёд, подальше оторваться. Они заряжали, наверное, минут пятнадцать минимум. Потом снова подтянут поближе к нам, и опять по участкам. Так я впервые испытал этот их миномёт.
- А уничтожить их нельзя было?
Нельзя было. Их сопровождала немецкая пехота. Надо было организовать отдельные группы и атаковать их, а это уже невозможно было. Просто невозможно.
Ну, всё-таки мы прорвались к этому мосту. Много они побили там нас. Начали перебираться через железнодорожный мост - они начали обстреливать с миномётов, с артиллерии. Кто хорошо плавал, бросался в эти болота, речушку. А речушка глубиной метра два-три. Очень многие, где-то с половины из этой тысячи, остались в этих болотах (*вздыхает). Я плавал хорошо. Командир нашей тройки, нашего экипажа, плавал плохо. Говорит: "Ты от меня не отходи, будешь мне помогать". Ну и тот, другой - тоже. К нам присоединилось ещё человек десять, которые хорошо плавали. А я вырос на Южном Буге, так что плавал с детства. И пошли мы не на мост, потому что на мосту более опасно, а через воду. Но как быть с оружием? Автоматы эти, пулемёты через плечо. Всё лишнее, что было: противогазы, рюкзаки (ну что там, ничтожное количество боеприпасов и кусок хлеба какой-нибудь) - всё это сбросили. Остались только в летней одежде армейской. А запасную одежду - зимняя у нас была тоже, шинели - бросили и пошли. И так удалось мне и многим перейти через эту реку. Отошли оттуда километров несколько (это длилось целый день), и всё - ночь. Все настолько устали: где кто был, там и лёг.
Переспали до утра. А немцы уже, видимо, по разведке и другим наблюдениям знали, что движется всё-таки большая колонна, и заняли оборону в одном месте. Значит, выход из леса, впереди населённый пункт, село большое, а между лесом и селом свободное пространство, равнина - выкошенные хлеба, рожь, пшеница, стоги. И командование решило: если даже и будет охрана, заслон немцев на опушке леса, то мы на "ура", и за этими скирдами, стогами жатвы прорвёмся в село. А там будет видно. Вот тут-то и я остался. Немцы, оказывается, основные силы в лесу оставили, а линию обороны заняли в открытой местности, метрах в двадцати-тридцати от леса. И окопались - не видно брустверов (потом мы уже заметили это, а так – нет). Мы как кинулись в атаку, а нас этот заслон как встретил огнём сильным. Не многим удалось прорваться, но всё-таки часть ушла. Оказывается, в селе, куда мы рвались, были немцы: артиллерия стояла и, по сути, прикрывала вот этот заслон. Мне через траншею надо было перескочить, а там немцы. Я бросил гранату туда и сам прыгнул через эту траншею. А насыпь небольшая, снаряд упал в эту насыпь, взорвался и сбросил меня в траншею. Всё, я потерял сознание. У меня лопнула барабанная перепонка, сильно контузило, лицо залито кровью...
На следующий день немцы выгнали колхозников с подводами собирать на поле боя трупы и закапывать, потому что жара. Это входило в их обязанности, и они это делали. И крестьяне собирали. Два немца погибло от моей гранаты, а потом, наверное, и снаряд шрапнельный тоже взорвался как-то так, что меня взрывной волной сбросило в эту траншею. И нас трое там было: два немца и я. Забрали нас эти крестьяне, уложили на подводу, накрыли плащ-палаткой или чем, я не помню. Где-то с половину поля провезли и обнаружили у меня признаки жизни. Я пришёл в себя после контузии, не разговаривал и ничего не соображал. А там были мужики, они что сделали: немцев перебросили на другую повозку, а тяжелораненых наших - сюда, на эту, и завезли меня в село. А в селе немцы. Убитых эти же мужики и закапывали, но нас удалось прикрыть: было повозок пять-шесть, наверное, они набрали жатвы себе на повозки, заложили нас снопами ржи, пшеницы и завезли в село. В селе по одному они нас спрятали. Было три человека на подводе, как мне потом сказали - по одному на крестьянский двор, в общем. Эти мужики знали своих, знали, кто сразу побежит немцам сказать, чтоб забрали нас, а кто будет охранять и содержать трепетно. Я попал в хорошую семью. Недели две я там находился, пришёл немножко в себя, начал разговаривать, но не совсем соображал. И единственное, что я попросил у этого хозяина, который прятал меня на чердаке в соломе, чтобы он мне помог добраться к нашим. А в лесах полно наших было, каждый рвётся на Восток, к своим. Кому удалось, кому не удалось. Многие прорвались, многие погибли. Мне не удалось...
- А какая у вас форма одежды была?
Армейская - комбинезон танкиста.
Появилась полиция, и каким-то образом выдали всё-таки меня этой полиции. Полицаи меня отвезли в Бровары, там стоял немецкий гарнизон, и те уже забрали меня и отправили с другими ранеными в Киев. Вот так я попал в Киев. Вместо того, чтобы получить танки, уже туда меня самого привезли. Разместили на каком-то предприятии, там какой-то двор был - не представляю себе. (Но потом я там побывал уже, нашёл это место - это рядом с Бабьим Яром. Я чуть не попал в Бабий Яр!). Там в основном были такие, кто мог ходить, и много раненых было. Я - раненый, но у меня руки-ноги целые, меня можно гнать дубинкой: пару дубинок, и я побежал. Но я не мог разговаривать и не слыхал на ухо левое. С тех пор и до сих пор я им не слышу - мёртво всё время.
Собралось в этом лагере тысяч несколько, и погнали нас на Запад. Пешком. Вот по этому священному и знаменитому Брест-Литовскому шоссе. По этой дороге догнали до Шепетовки. Это крупный военный городок был при Советской власти, да и за царских времён ещё, и в этих казармах, в этих конюшнях разместили всех нас. Попал, значит, я в этот лагерь и остался там.
Был я месяца два, наверное, в Шепетовке. Там попался мне знакомый односельчанин: мужик грамотный, служил в армии до войны, я хорошо его знал. И он хотел меня взять с собой - бежать домой. И другой знакомый мой там был, из особого отдела. Этот, из особого отдела, говорит мне: "Ты меня не оставляй, не теряйся. Я тебя вытащу, спасу. Не бойся". Я говорю: "Мне вот предложил мой односельчанин, земляк, бежать с ним". -"Не иди с ним. Иначе ты снова попадёшь где-то в руки полиции, потом снова в лагерь, и всё. Оставайся здесь". Ну, я послушал его, остался. Потом, месяца через два, говорит: "Ты отправишься в Славуту (это недалеко от Шепетовки, от Новоград-Волынского), там есть госпиталь". Немцы называли его Гросс-шпиталь №301.
- А как с питанием было в этой Шепетовке? Кормили вас хоть?
Кормили так, чтоб умирало побольше. Особенно в этом гросс-лазарете. Специально отбирали больных, которых нельзя поставить на ноги и использовать как рабочую силу потом. Они сразу же убивали многих, кормили так, чтобы быстрее умерли. Была просто гречка молотая (не крупа, не мука, но с шелухой): на голодный желудок пол-литра такой бурды - два-три дня, и человека нет. Ну и был другой рацион: картошка мороженная и свекла (и сахарная, и такая) - нечищеная, с землёй. В общем, варили это - такой корм тоже был.
Попал я в этот гросс-лазарет. На диво там встретил врача знакомого из санчасти дивизии, Жидовленко. Вроде украинец. Он имел пропуск, свободно ходил, разговаривал, а со мной-то и вовсе не хотел разговаривать. Потом встретил шофёра, который тоже работал при штабе и возил начальство, которое обслуживало дивизию - тоже на грузовой машине, на "полуторке". Мы с ним в одной учебной роте начали службу, но он был старше меня, ему тогда уже лет сорок было. Давно работал на машине, хороший шофёр. Цветков Андрей. Встречаю - работает шофёром в этом лазарете. Он мне так рад был, и я ему рад. Он меня подкармливал там немножко, я поэтому и выжил в этом гросс-лазарете. И он меня вывез оттуда через шесть месяцев к партизанам.
Я их встретил, установил связь и всё такое. Жидовленко не даётся. Он то ли служит немцам, то ли боится. Вообще он человек такой, что не поймёшь его, он за "белых" или за "красных". Андрей меня познакомил с начальником охраны из военнопленных, Николаем Скройбижом - вот уже у меня круг знакомств. И тот тоже меня немножко подкармливал. А в лагере этом, гросс-лазарете, оказывается, уже действовала подпольная группа, которая имела связь с подпольным горкомом партии города Славуты.
- А чем вы там занимались вообще? Немцы вас работать заставляли?
Конечно. Ну, работа такая, по обслуживанию: вывозить трупы, мёртвых этих. Каждый день на утро до сотни человек вывозили. Специальные такие тележки были. Потом дрова пилить, рубить: там же была столовая, которая готовила пищу - эту гречку, свеклу, картошку.
Так вот, оказывается, эта подпольная группа в гросс-лазарете была заслана подпольным горкомом партии города Славуты. Возглавлял этот горком главврач районной больницы Фёдор Михайлов. Его, к сожалению, немцам удалось выследить - выдали его. Арестовали и расстреляли потом. И связь подпольной группы концлагеря с городом нарушилась. После него подпольный горком возглавил директор средней школы Славуты, Антон Одуха. И этот горком уже имел партизанский отряд в тридцать человек, вытянутых из Шепетовки, Славуты, и из этого гросс-лазарета бежавших. Связь хорошая в парторганизации была: выискивали, вылавливали этих военнопленных и направляли в партизаны.
Значит, Михайлова нет - Одуха возглавил. Он глубоко законспирировался, а потом вообще ушёл из города, продолжая возглавлять горком партии, но уже командовал этим отрядом партизанским. В городе оставались ещё его люди. Очень активный был парнишка Сашка Стрижанюк. С его сестрой я тоже встречался, виделся уже потом, как ушёл из этого гросс-лазарета. Саша - очень смелый парнишка, ему было пятнадцать или шестнадцать лет. Ходил свободно в городе, имел оружие - немецкий пистолет "Парабеллум". Выследил начальника гестапо, капитана, который казнил доктора Михайлова (он судил его и приказал расстрелять), и убил его. Тот любил ходить с осведомителями, с полицейскими, выискивать, где коммунисты, где большевики, где партизаны. И любил ходить по рынку. А рынок - это, как обычно, толкучка. Как у нас "Привоз", так и там. Так вот, Сашка пристроился к его охране на рынке и в спину ему всадил два выстрела. И убил насмерть сразу. Охрана разбежалась, а Саша (конечно, мальчишка, подросток - не очень большой) между людьми затесался и ушёл оттуда. Вот так. Вот такой у нас был проводник непосредственно к партизанам, когда мы уже вышли из гросс-лазарета.
А бежали мы так. Из этой подпольной организации я знал только Андрея шофёра и командира взвода военнопленных-охранников, которые служили немцам. Это весь круг моих знакомых. В соединении было пять отрядов по триста-четыреста человек в каждом - это уже крупная военная единица партизанская. Командиром тогда уже был Антон Одуха, директор школы, а комиссаром - Игнат Кузовков. Я знал его ещё с лазарета, но не помню, как именно с ним познакомился - что-то вылетело из головы. Так вот, эта подпольная группа собрала людей, которые согласились бежать, идти в партизаны. Среди них - переводчик этого концлагеря Василий (забыл фамилию): кубанец, преподаватель математики Красноярского механического техникума. Умный, грамотный человек. Он был переводчиком у немцев, и был руководителем подпольной группы. Меня Андрей познакомил с этим Василием, и тот дал добро, чтобы меня вывезти из концлагеря. Но поставили условие: взять врача. А в лагере было два врача из военнопленных: Жидовленко вот этот и доктор Кононенко. Мне сказали, что лучше взять Кононенко - сразу дали характеристику: "А если нет, то бери Жидовленко".
- А что значит "взять"?
Взять, чтобы вывезти. Они не входили в состав подпольной группы. Их боялись подпольщики. А отряд потребовал: "Нужен врач". Да ещё и хорошо было бы, чтоб хирург. А Жидовленко был хирургом. В этом отряде не было медиков, а в партизанах они должны быть. Все партизанские отряды имели медиков: выискивали, выкрадывали их, а кто-то и добровольно шёл. Как же взять его? Андрей мне говорит: "Жидовленко уполномочен проверять кухню перед обедом. Ты приходи ко мне (а было воскресенье, охрана в воскресенье у немцев ослаблена, в основном только наши военнопленные), и, если меня не будет и будет стоять машина, забирайся в машину и сиди. И никуда не ходи, никого не слушай". И говорит: "Если увидишь Жидовленко - смотри, я тоже буду искать".
И вот, начали собираться люди, которые собираются бежать, а куда они поедут? Как двенадцать человек вывезти на одной машине в воскресенье? Значит, этот переводчик Василий разработал версию: завезти корм, продовольствие в лагерь из мельницы. А мельница была под Славутой, на окраине - водяная мельница. И там она действительно эту гречку молола и другие отходы зерновые для этого гросс-лазарета. Ну а зачем так много людей? Потому что много надо грузить: нагрузят эту машину, отправят, потом поедет другая, загрузится и снова отправится сюда в лагерь.
И вот мы все в машине. С нами двое полицейских, вооружённых винтовками, в кабине - немец с автоматом. Надо их взять, разоружить и убежать на этой машине - вот такая задача. Выехали мы из концлагеря - все в шинелях: едем уже в партизаны, там зима ждёт. Подъезжаем к мельнице, а та на такой возвышенности, там ручей небольшой, и дорога к мельнице метров сто. А другая дорогая, по которой мы ехали, поворачивает налево (там с полкилометра лес) и идёт куда-то на населённые пункты. В команде был Кузьма, фамилию забыл. Два метра ростом, рядовой. И Василий мне поручил: "Ты берёшь одного полицейского и вырываешь у него винтовку". А Кузьме говорит: "А ты, если будет полицейский сопротивляться, его защищай".
Да, кстати, подпольщики занесли в этот концлагерь пистолет - "Браунинг второй номер". Носили по частям, по патрону, по крючкам, по винтикам! Полгода собирали его, но занесли - связь была с городом. А из города ходил, вот забыл фамилию, Михаилом звать. Он был котельщиком. Хороший специалист, имел пропуск у немцев, жил в городе - местный житель. И он по винтику носил этот пистолет и патроны. Пистолет дали Кузьме. И Василий говорит ему: "Если что-нибудь не так, ты прямо рукояткой пистолета бей этого полицейского".
И вот, он меня толкает: "Давай". Первый полицейский около меня был. Я поднялся: "Отдай винтовку". Дёрнул его, а он здоровый мужик - ну, конечно, вырвать мне не удалось. Кузьма с пистолем: "Отдай пацану винтовку" - ха-ха. Тому ничего не оставалось. У второго - то же самое: "Давай-давай". Вот так разоружили их. А когда у нас оказалась винтовка, то тут уже Кузьма сам заднее стекло в кабину выбил, винтовку в затылок немцу: "Андрей, возьми у него пистолет". А у него пистолет был и автомат. -"Возьми у него оружие, у этого немца". Ну, конечно, если в затылок винтовка - немцу ничего не оставалось: отдал пистолет и автомат. И так держал под охраной Кузьма этого немца, а другие - уже винтовка была у нас - полицейских.
Заехали в лес, проехали километров пять-шесть, там нас встретил Саша Стрижанюк. Боялись погони, и потом машиной дальше ехать - тоже рискованно. Значит машину сожгли, сами вышли, полицейским и этому немцу связали руки и стали их конвоировать. Саша ведёт нас уже в стан партизан.
- А чего же не расстреляли этих полицаев?
Пока не расстреляли. Надо было допросить, нужны были сведения. А потом их конечно пустили в расход. Просились: "Мы будем воевать в партизанах, оставьте нас в живых!". А поскольку там в отряде больше половины было бежавших из этого лагеря, которые знали этих полицейских: "Такого гада брать в партизаны?! Расстрелять его!". Ну, вот так я оказался в партизанском отряде. Это был июль 42-го года.
Надо немножко рассказать об отряде. По приказу из центра, по радиограмме, у директора школы, Антона Одухи, забрали основную массу людей и сказали: "У тебя там есть лагеря, ты себе набирай оттуда людей". Тому ничего не оставалось, как отпустить их. Так я попал в соединение Сабурова. Другая часть людей попала к Медведеву. Ещё там был Фёдоров - туда тоже часть людей передали.
В общем, началась жизнь уже у генерала Сабурова - это 43-й год. В это время такие знаменательные события происходили, о которых можно и нужно бы, наверное, рассказать. Первое - это немцы бросили целую 5-ю армию, чтобы очистить леса и дороги от партизан от Брест-Литовска до Львова и сюда ниже, на Юг. Армия мото-механизированная, но в лесах партизан было не меньше. И партизаны понесли урон, конечно, значительный, но немцы - тем более. Вся техника у них осталась здесь, в лесах. А цель - подготовка к Курско-Орловской битве, чтобы освободить дороги, дать возможность доставки боеприпасов, пополнения и техники. Но у немцев ничего не вышло. Они буквально эту 5-ю армию свою потеряли в лесах. Часть людей, конечно, ушла (пехота), но техника тяжёлая, оружие - всё брошено было: в лесах, в болотах повзрывали. Вот это был первый, очень серьёзный бой мой в составе партизанcкого отряда в данный период.
За это время партизан усилили: центр потребовал, и была объявлена так называемая "Рельсовая война". Всех партизан отправили на железные дороги, на мосты и так дальше. Начались их ликвидации. И это действовало здорово. В это время (ещё Курская битва не началась) к нам, партизанам, в тыл противника прилетел Хрущёв с составом секретарей ЦК политбюро. Строкач, министр МВД, он же - начальник штаба партизанского движения Украины, был с ним. Пробыли они недолго, где-то недели две, наверное. За это время партизаны оборудовали два аэродрома для приёма самолётов с десантом, боеприпасами и так дальше. Но главным образом - для авиации дальнего действия. В этот период нужно было поражать противника в его тылу, ещё до прихода на фронт. Но самолёты не управлялись за ночь вылететь туда, отбомбиться и вернуться назад через линию фронта. А линия фронта безусловно, повсеместно и всю войну очень сильно оборонялась зенитными средствами. Поэтому они садились на партизанские аэродромы по пятьдесят-шестьдесят самолётов, днём здесь отдыхали, а с наступлением темноты их вывозили. Но днём так просто на площадке их не оставишь. Поэтому выбрали в лесах поляны, выровняли их, были специально созданы команды, управлявшие волами: самолёт только сел - парой волов зацепили его, и в лес. Замаскировали там. С наступлением темноты опять эти тягачи брали самолёты, выводили их на лётное поле, и они улетали. Мы с ними отправляли раненых, продовольствия много. Немцы как раз усиленно готовили обеспечение фронта, держали животноводческие фермы: скот резали, замораживали в специальных вагонах и отправляли его на фронт. Но мы "по-братски" делились с ними этой добычей, и в самолёты на "Большую землю". Мы называли тогда "Большой землёй" нашу Советскую территорию. И так до самого окончания битвы на Орловско-Курской дуге действовали эти аэродромы.
А партизаны все день и ночь шли на железную дорогу. Как только немцы отремонтируют - сразу взрывали. И очень интересную тактику партизаны придумали в борьбе с нахождением мин, обнаружением их на железной дороге и снятием. За одну снятую мину немец получал неделю отпуска в Германии - это, в общем, стимул большой. Две - значит две недели, три – три недели, и так дальше. Как быть? Сейчас появились бесшумные пистолеты, а тогда пистолетов не было, глушители одевали на карабины и делали засаду.
- А как выглядел глушитель этот?
Ну, примерно такое отверстие одевалось на ствол, специально было приспособлено, закреплялось, а внутри резиновые пробки. И эти пробки пулю выпускали, а звук - нет. Ну, звук маленький, но не очень сильный - не слышный был. И вот, поставили мину специально, чтобы немцы её обнаружили. Они подошли: "О, мина. Давай работать". И из этой винтовки с глушителем на расстоянии в 500 метров сняли одного, другого, а третий уже бросил всё и убежал оттуда. Так мы их отучили зарабатывать отпуск на железной дороге. Это было интересно, и партизаны с удовольствием шли на такую операцию. Шло, как правило, два отделения: одно занимало оборону против железной дороги и этих искателей, а второе охраняло, чтоб с тыла не зашли. В отделении было, как правило, десять человек. Вообще, соединение Сабурова - это было, по сути, военизированное формирование. Вся структура организационного построения, подчинение, командный состав и так дальше – точно, как в армии.
- А форма одежды?
А какая одежда? Гражданская, немецкая - кто в чём попало.
- Ну а у вас какая была?
Я немецкую не надевал на нашей территории, а уже за границей, вот вы видели на фотографии последней, я уже носил иностранную форму. А так - что попало: у убитых немцев снимали сапоги, снимали мундир, надевали. А что делать? Где возьмёшь? Снабжения, как такового, не было у партизан. Самолёт, предположим, привёз штук двадцать автоматов, боеприпасы к ним, гранат полсотни - это мелочь. Надо было оружие, боеприпасы отнять у противника, раздеть его, продовольствие отнять тоже. Всё это было на самообслуживании. Снабжение было, но очень слабое: в основном - это для
заданий присылали специалистов к нам. К нам присылали, в частности, две команды, которые уже ставили мины и взрывали их дистанционно. Ставилась мина, предположим, на железной дороге, и с этим аппаратом, который включал электрический взрыватель на расстоянии, сидели и наблюдали до тех пор, пока поезд не наезжал на неё. Кнопку нажал, и мина взорвалась. Значит, вот такая техника у нас уже появилась, применяли мы её. Это главное новшество было и очень эффективное.
В октябре 43-го года меня приняли в члены партии из кандидатов. В соединении Сабурова была партийная комиссия, специально уполномоченная центральным комитетом партии решать эти вопросы. Принятое решение радиостанцией передавалось на "Большую землю". Ну, там очень простая информация: фамилия, принят в кандидаты, в члены партии и всё. И тут же произошло структурное изменение. 7-й батальон, в котором я служил (это был ведущий батальон в соединении Сабурова), уже разросся до того, что не вмещался: людей более полутора тысяч стало. Было принято решение Центральным штабом партизанского движения, который возглавлял Ворошилов, создать самостоятельную бригаду из нескольких отрядов.
- Из кого в основном состоял этот батальон? Тоже из бывших пленных, как вы?
И пленных, и гражданских, которых не управились мобилизовать. Фронт в 41-м году продвигался очень быстро, и призывники остались на Украине почти полностью немобилизованы. Вот они сами шли: "Берите нас в партизаны, мы должны быть в армии". Так что гражданское население в основном. От десятиклассников отбоя не было. И девочки, и ребята тоже. И принимали их. Ну, не очень много, но, тем не менее, где-то процента два-три в составе каждого отряда, то есть батальона, составляла вот эта молодёжь. Они очень раскованно, смело действовали. Отдавали себе отчёт о последствиях, если попадут к немцам. И если попадали к немцам, их, конечно, уничтожали. Партизан немцы не оставляли ни одного в живых. Если уже попался (раненый или что), так допрашивали, издевались, пытали сильно...
- Много было предателей?
Ну, чтоб много, то нет. Если не считать Западной области - бандеровцев. Бандеровцы полностью служили немцам. Ну, раз уже мы дошли, то пару слов о них. Полностью служили немцам, за это получали оплату определённую - льготу от налогов, потому что немцы собирали большие налоги с крестьян, с рабочих - со всех. Получали льготу от мобилизации трудоспособного населения в Германию на эти каторжные работы. В сёлах организация была немецкая в основном. Там создавались такие боевые организации - боёвки их называли. Они тоже мужиков призывного возраста записывали, составляли списки - это примерно минимум взвод, в зависимости от села, а то и больше. Присылали туда военного специалиста (как правило это был немец), они проходили специальную школу военной подготовки и так дальше. И вот из них пополнялись эти бандеровские отряды. А так они сидели тихонько, ну и, безусловно, задачей их была разведка, предательство, наблюдение за партизанами, и от них быстро информация передавалась немцам о передвижении партизан. Причём, они пошли ещё дальше. Вот эти списки - они говорили: "Имей в виду, если откажешься служить или пойдёшь к советским партизанам, мы передаём эти списки НКВД (а в 43-м году уже наша армия наступала, немцы отступали), и тебя там, конечно, не помилуют. Будут допрашивать, терроризировать и казнят". Они пугали этим НКВД. Таким образом, вот эти две льготы, материальная и освобождение от вывоза в Германию - это такие, можно сказать, моральные факторы были для них. Ну а второе - это, конечно, расправа: малейшее подозрение в связи с партизанами советскими - они немедленно уничтожали таких, считали их предателями. Мы пытались вначале, в 42-м, в 43-м году, с ними найти общий язык - это же украинцы, и потом они выдвигали идею освобождения Украины. Пытались с ними совместно действовать, раза два даже выходили на совместные операции против немцев, но они, как правило, как только немцы начнут наступать, открывали фронт и уходили. Не принимали бой, и оставляли советских партизан, которым, конечно, приходилось очень тяжело, потому что немцы их окружали.
- Ну а западенцы эти к вам в отряд шли? Были у вас такие?
Да, были тоже. Шли добровольно. Но большинство таких, которые были призваны в армию, но не попали туда в связи с быстрым наступлением немцев. Они возвращались домой и прятались: боялись, чтоб их не взяли в бандеровцы. И если уже невмоготу было, они приходили к нам, рассказывали, как и почему они пришли. Много было таких, хорошо воевали. Но в основном, конечно, они были поставлены в очень тяжёлые и жёсткие условия: малейшее замечание, отказ от выполнения функций и обязанностей - расправа немедленно. Между прочим, вот эта ихняя партия "Свобода" сегодня - это та же фашистская организация, что была в период войны, и действует именно таким образом.
- Вы не пытались их уничтожить?
Это не так просто было, их всё-таки много. Командовали ими немцы, снабжали оружием и боеприпасами немцы. Потом СС "Галичина" действовала - эта дивизия, как-никак, насчитывала 14 тысяч человек. Они охраняли границу Украины с поляками. Боялись объединения польского антифашистского движения и нашего, Советского.
- У вас были столкновения с "Галичиной"?
Очень много, постоянно. Я был уже замкомандира роты по разведке – это 43-й - 44-й год. А рота разведки - это три взвода по тридцать человек. Тактика у нас такая: один взвод уходит в разведку на сутки, на двое, на трое, а пришедший отдыхает. Ну а третий уже - охрана там, местные такие действия. Во взводе три отделения по десять человек. Теперь, каждый раз в разведку от основной базы, где мы находились, уходил со взводом замкомандира роты или командир роты. Мы оба менялись. А шли в разведку километров на сто, на сто пятьдесят - на такое расстояние. Нас интересовала железная дорога, мосты, их охрана и так дальше. Подходы туда, расположение немецких гарнизонов и этой СС "Галичины" - всё это нами изучалось. Ну и вели общую разведку против немецкой армии. В задачу входило: ловить немцев, желательно офицеров, захватывать документы, на основании которых составлялись потом радиограммы на "Большую землю". Радиостанция была в каждом партизанском отряде.
В 43-м году, после того, как 5-я армия попыталась очистить леса от партизан, немецкие газеты стали выпускать такие листки информационные в областях, что партизан уничтожили, партизан нет. Соединение Сабурова заранее разработало операцию по разгрому Давид-Городка. Давид-Городок - это старое еврейское местечко на границе с Белоруссией, на Днепре. Там стоял немецкий гарнизон Днепровской флотилии. Насчитывалось в нём пятнадцать бронекатеров. Ну и поставили задачу (флотилия мешала партизанам переправляться через Днепр на левую сторону) ликвидировать этот гарнизон. Операция была тщательно подготовлена, и есть даже кинокадры заснятые, как этот городок горит в результате боевых действий, как партизаны ведут полицию, жандармерию, немцев, моряков этих колоннами. Интересные кинокадры есть документальные того периода времени. Был специально оператор прислан туда к нам, и эта операция как раз совпала. И он с удовольствием, в общем, принял участие в ней.
Примерно с 12-ти до часу ночи мы окружили этот гарнизон со всех сторон. Улицы были разбиты по отрядам, по взводам. Из местного населения, из подпольщиков были выделены проводники, знавшие улицу, как, куда, где пройти. Начали операцию с массового обстрела. В соединении Сабурова была артиллерия своеобразная: две пушки 76-миллиметровые (но там снарядов у них по двадцать, по тридцать и всё) и три 45-миллиметровые. На конной тяге. За каждой пушкой закреплены были по взводу партизаны, рядовые. Где нужно - на плечах таскали, чтоб не потерять эти орудия. И были 76-миллиметровые миномёты: мина солидная, а дистанция - до трёх километров. В назначенное время открыли артиллерийский огонь. Хотя партизаны уже находились почти в самом центре. Гарнизон моряков Днепровской флотилии был недалеко, в двухэтажном здании. Это здание, конечно, мы окружили, потом заминировали и взорвали вместе с моряками. Они сильно сопротивлялись, не хотели сдаваться, и их, в общем, в воздух подняли. Десять бронекатеров взорвали, три штуки убежали куда-то - на Север ушли по Днепру. Вот такая была операция. Взяли, конечно, много немцев пленных. Но с немцами разговор такой был, как правило (и это - абсолютная истина): попавший в плен к партизанам немец просился оставить его живым. Хотите - он будет воевать против немцев у партизан. А нет - он уйдёт, убежит в леса, домой, не пойдёт больше на фронт. Обязательно показывал фотографию семьи, детей, родственников, стариков: пожалейте их, мол, я глава семьи и так дальше. На коленях стояли, просились не убивать только. И что вы думаете? Многих мы отпускали живыми...
- Ну вы даёте. Неужели верили?
Мы, конечно, не верили, но сочувствовали. Это были, как правило, представители рабочих и крестьян. Это народ, который был насильно взят и насильно содержался в армии. Мы из этих соображений, уже классовые чувства такие. Мы-то - представители рабоче-крестьянского государства, и сами тоже представляли рабочих.
- А эсэсовцы попадали к вам в плен?
Попадали.
- И с ними что делали?
Ну, конечно расстреливали. Допрашивали и расстреливали. Их не отпускали. Но их держали долго, пока не выбивали всё. А эсэсовцы, как правило, обслуживали местные комендатуры, районного такого звена. Как правило, там находилась служба СС в пределах минимум отделения (это десять человек с офицером), а то и целого взвода. У них агентура тоже среди населения была. Нас эти вещи, конечно, интересовали: выявить ихних агентов скрытых, которые обслуживали немцев и выдавали всякие подозрения, выяснить главную задачу, которая ставилась перед ними, обнаружить документацию. Комендатура СС даже районного звена получала очень важную секретную информацию, указания со стороны своих штабов. Эти документы были для нас тоже важны. Так что с эсэсовцами разговор был короткий. И среди них многие были такие, которые понимали, что они не могут быть прощены за свои зверства и уничтожение стариков наших, детей. Вели себя очень дерзко, и просто требовали расстреливать их. Но пока мы не взяли от него всё то, что нас интересовало, мы его держали. Держали, конечно, голодными, потому что кормить особенно нечем. Ну, конечно, не до такой степени, чтоб он с голоду умер в партизанском плену, но по неделе голодный сидел. -"Дай что-нибудь покушать, всё расскажу, что вас интересует" - даже вот такие были. Ну, а солдаты немецкие, и офицеры тоже (не эсэсовцы, из обыкновенных войск), те становились на колени, выставляли фотографии своих семей, просили пощады и помилования. И должен сказать, что многим это сходило, и мы их отпускали. Но за всё время нам не попадались в руки вторично вот те, которых мы отпустили. Хотя вполне возможно, что их где-то поймали, как дезертиров судили и в штрафные подразделения отправили. Но такие не попадались нам...
- А у партизан не было штрафных подразделений?
Нет, у нас не было. У нас были исключительно добровольцы, которые знали, что попасть к немцам - это резать по кускам живьём, расстрел и никакой пощады. Хотя были завербованные агенты (не очень много), которые в тайне от партизан, своих коллег, выдавали нужную информацию немцам через агентуру местного населения. Через бандеровцев, как правило, они держали связь. Интересно, что была заслана в соединение Сабурова еврейская диверсионная группа из двенадцати человек. Это поразительно. Задача группы - уничтожать командный состав, в том числе командира соединения генерала Сабурова, а также других командиров отрядов, бригад и так дальше. Ну, конечно, они вояки плохие, трусы, и их разоблачили. Готовили их в Венгрии. Молодые, здоровые, под видом беженцев. А в отрядах наших были евреи. Немного, но были. Из местного населения: приходили, просились - такие мужики трудоспособные, ещё призывного возраста - и неплохо воевали. Даже вот в роте разведки, в которой я уже был заместителем командира, был один еврей. Грамотный, лесник, с высшим образованием. Фамилию не помню, а звать его Михаил. Он в этих местностях большую роль играл в разведке, потому что под видом местного жителя посылали его. Не одного, а давали двух-трёх человек, тоже работников лесхоза. Его знало население - это было в Ровенской области - он собирал информацию и так дальше. Воевал он хорошо и честно.
- Так как вы разоблачили эту группу из Венгрии?
Разоблачили по действиям - у нас тоже работала контрразведка. Заметили у одного, у другого непонятные действия. Стали более внимательно за ними наблюдать, и обнаружили, что они собирали информацию и передавали немцам через бандеровцев и через другую агентуру. Ну а то, что они прибыли из Венгрии, это мы установили сразу - они нам сами рассказали. В Венгрии много цыган было и евреев, и венгерские фашисты уничтожали эту категорию людей. А венгерские фашисты были не лучше немецких...
- Вы их расстреляли?
Конечно. Их было три звена, в каждом звене командир. Каждое звено имело конкретное задание, кого уничтожить: лучших командиров батальонов, самого генерала Сабурова и начальника штаба его. В боевой обстановке, тайно, скрытно в затылок убивать их.
- Успели они кого-то убить?
Убили двух человек. Но не первых лиц в батальоне. И их разоблачили сразу, потому что начали расследовать: оказывается, они убиты не выстрелом вперёд, в грудь, со стороны немцев, а в спину. А раз так, значит кто-то стрелял из своих сзади. Тут такая вот механика была разоблачения их.
Ну, в общем разгромили Давид-Городок, набрали там много одежды, забрали обмундирование, обувь (для нас это очень важно было), оружие, боеприпасы. Взяли несколько миномётов. А за период операции 5-й армии в лесах мы почти не имели общения с местным населением. Жили только за счёт того, что отнимали у немцев в боях. Оборвались все, были как какие-то шарлатаны, похожие на банду, на неорганизованную группу людей. И вот, утром, уже на рассвете отбой. Выходили из этого городка, набрали трофеев, оделись все. Был у меня в одном из отделений пулемётчик. Начали теряться в памяти фамилии людей... Хороший солдат, из военнопленных, москвич сам. Но до того оборвался уже. Пулемёт не бросал: немецкий пулемёт - отняли в бою, он ему понравился. Тяжёлый, так называемый МГ - "машиненгевер", довольно скорострельный, и большой убойной силы. У него ствол двигался, как у нашего станкового пулемёта. Там ствол тоже двигался не на большое расстояние, но это движение увеличивало силу и полёт пули где-то в пределах километра. И этот немецкий пулемёт, он как вжарит по броневику - прошивал его. Ну а автомашины, конечно, уже могли сразу на металлолом отправлять. Так вот, идёт этот парень: на шее пулемёт, на голове шляпа - цилиндр. Это старинный торговый городок, и там этого всего была огромная масса. Фрак надетый (*давится смехом). Другой боец - тоже, смотрю. А мы захватили одного служащего комендатуры, городской управы - именины были у этого чиновника немецкого, и набрали продовольствия, колбасы. И один солдат идёт, большой торт несёт вот так, а вокруг него ещё несколько человек, руки грязные - всё равно этими руками… Голодные все (*снова заливается смехом).
В общем, выходили одетые - уже не узнать своих бойцов: и обувь на ногах у всех, и костюмы. Собрали у местных чиновников, служивших немцам, двадцать восемь килограмм золота. Это часы, серёжки: еврейский городок был, евреев уничтожили, а это всё награбили эти чиновники. А мы до этого имели адреса их квартир всех, и нам ставилась задача: всё ценное, что можно отправить на "Большую землю" и может служить нашей армии, забрать. Часы, ложки, вилки - всё. И ребята справлялись с этим. Двадцать восемь килограмм на самолёт, и на "Большую землю". Но такой момент: никто из партизан и малейшей частицы этих драгоценностей даже не попытался присвоить и взять себе. Например, золотые футляры часов. Большие часы с футлярами такими, закрывались цепками. Правда, были попытки часы оставить. -"Как, оставить такие часы? Видишь, сколько здесь золота? Это целую пушку построить за них можно. Отправить на «Большую землю»!". И это сделали. Было это накануне Курской битвы. Вот такая была операция проведена в Давид-Городке соединением генерала Сабурова.
Правда, там потеряли мы человек двадцать. В том, числе командира 8-го батальона, на базе которого состоял штаб соединения генерала Сабурова - это ведущий батальон был. Командовал батальоном подполковник МВД Шитов. А погиб так. Недалеко от Давид-Городка, километрах в трёх-четырёх, был полевой аэродром немецкий, и там разместился 8-й батальон со штабом. Оттуда они командовали боевыми действиями. А охрана у аэродрома была. Наши знали, что там есть охрана, но не убрали её. И в это время прилетел двухмоторный транспортный самолёт немецкий и сделал посадку. А раз самолёт транспортный - там и офицеры, а значит и документация ценная. Наши сразу туда, в том числе и командир. Самолёт, конечно, сожгли, документацию захватили, но там погибло три человека, в том числе командир этого 8-го батальона подполковник Шитов.
- А Николая Кузнецова вы видели?
Видел. Раз несколько видел. Первый раз не знал, кто это. Он как раз с операции пришёл, возвратился на базу, и ещё был в форме немецкой. Я, значит, думаю: "Что это за немец?". Ну а мне сказали, что это наш немец, так что, мол, не проявляй особого интереса к нему. А в отряде Кузнецова было моих сообщников три человека, с которыми мы бежали из гросс-лазарета. Я с ними встретился, когда возвращался из разведки, и нужно было отдохнуть.
Мы попали в расположение Медведева, где стоял его штаб. Нас, конечно, приняли радушно, наша информация им тоже понадобилась, была интересна. Особенно Кузнецов этот дотошный: "Ты выяснял эти вопросы, наши разведданные?". А поверили они нам на слово: ну, документов же никаких. Надо было верить на слово - это раз. Второе - знание командиров, которых, конечно, Медведев знал. Он обязан был знать, потому что это была партизанская такая бригада спецназначения госбезопасности. Они и охраняли нас, и разведданные давали, которые нужны были отдельным соединениям. Ну и в то же время и себя охраняли. И ещё они нам поверили, потому что три человека пришли на встречу из "сабуровцев": "Нет ли там наших?" - ребята, с которыми мы бежали из гросс-лазарета. И я оказался одним из них. Мы, конечно, обнялись, поздоровались - тогда уже полное доверие к нам возникло. Ну и потом была ещё встреча, но тоже случайная, когда мы возвращались из разведки, с диверсии.
Когда мы возвращались с заданий и попадали на свои отдельные отряды, батальоны, нам нужно было отдохнуть где-то хотя бы с полдня. Потому что двигались мы день и ночь непрерывно - это во-первых, а во-вторых - нам здорово мешали бандеровцы. В сёлах, как правило, когда шли на задание, мы не показывались. Каждый населённый пункт обходили. Иначе немедленно они высылали слежку за нами и выдавали тут же немцам: "Туда, в таком-то направлении движется группа московских партизан " - вот так они сообщали. Поэтому мы, конечно, обходили населённые пункты, и отдыхать было по меньшей мере очень опасно в таких условиях.
Однажды, в ночь на первое мая 43-го года (я ещё был тогда командиром взвода), пустили эшелон под откос за сто пятьдесят километров от основной базы и возвращались назад. По пути нам попался хуторок небольшой, три или пять хаток там было. И что нас подвело: мы остались ночевать там, на этом хуторе. Нужно было отдохнуть немножко, пополнить продовольственные припасы и уйти, а мы этого не сделали. А на этом хуторе было два бандеровца, и они за ночь организовали на нас донос. Недалеко был райцентр, город Дубно, и там располагалась комендатура: бандеровской полиция где-то в пределах десяти человек и отделение немцев. Нас окружили на рассвете, начали атаковать. Мы отбивались там и потеряли четырёх человек. От этой усадьбы, конечно, ничего не осталось. Хозяин богатый был по нашим временам, крупный "кулак". Два сарая имел больших, две пары лошадей, штук пять коров, дом большой, землю. И действительно он служил немцам. Но мы ушли всё-таки, потеряв четырёх человек. Особенно тяжёлая ноша выпала мне. Мы ночевали в сарае, сена полно там ещё прошлогоднего лежало, рядом лесок небольшой стоял, но деревья такие крупные. Расположились у входа. Один был ранен тяжело - пробиты лёгкие. Но живой. Мы перевязку ему сделали, он время от времени терял сознание. Когда стали уходить, то распределили людей, кто куда, в каком направлении будет отступать, и организовали круговую оборону.
- А сколько вас было?
Отделение - двенадцать человек всего. Я себе выбрал, как мне казалось, наиболее опасный участок, потому что там стоял этот немецкий пулемёт МГ, и он здорово мешал нам отходить. Командир отделения, Николай Гиманов, старший сержант погранвойск - очень умный, подготовленный к боевым действиям партизан был, и очень хороший человек. Он взял на себя вынести этого раненого, ну и там другие помогали.
Я не сразу обнаружил пулемёт. Знал, что он где-то вот здесь, но ещё не видел его. И подошёл так близко, что уже видно было двух человек с этим пулемётом - явно немцы, судя по разговору и по тому, как команды отдавали. В общем: "Сдавайся, русь!" - и так дальше. У меня было две гранаты, карабин и десять патронов. Вот и всё. Значит, я взял тогда на себя миссию подавить эту пулемётную точку. Во всяком случае задержать, пока наши слева отходили. Сначала поравнялся вот так параллельно с ними и заставил пулемётчика развернуться и прятаться за толстое дерево - освободил себе дорогу для ухода. Но теперь он имел возможность обстреливать наших остальных, кто отходил справа. Однако у него ничего вы вышло: как только он появлялся, я выстрел делал прицельный. Он в это время прятался, тоже выбирал точку. А когда я уже подошёл настолько близко, что можно было бросить гранату - я её бросил, и она удачно взорвалась прямо под ними. Я видел, как подбросило этот пулемёт, и он прекратил стрельбу. Ну а я себе открыл дорогу к отходу. Видел, как наши шли вправо...
Ну, положение такое: впереди степь, равнина. Лес, куда мне нужно уходить, километрах в пяти отсюда. Стоит домик, я вышел к этому домику. Около ворот стоит пара лошадей, запряжённых в телегу. Повозка хорошая, никого нет. Оказывается, это бандеровцы подъехали из другого населённого пункта. Они меня обнаружили, начали меня обстреливать из дома - на улицу не выходили. Обстреливают, а я за забором прячусь. Думаю: "Ну, что делать?". Патронов осталось четыре штуки, гранат вообще нет. Во дворе колодец. Думаю: "Спрятаться в колодец? Обнаружат, конечно. Погрузиться в воду на цепь? Могут оборвать или бросить гранату. Куда? Как быть?". И вдруг, значит, как я увидел эту повозку, у меня сразу мысль: сесть на неё и бежать - что, собственно, я и сделал. Это прямо меня подняло, добавило сил, потому что я выбился буквально, пока вырывался из этого кольца. Вожжи были заброшены на забор, я встал на колени, карабин на шею, снял вожжи и бегом по полям. Там сплошные борозды, никакой дороги. Они выскочили, два автомата немецких у них, и с этих автоматов начали стрелять. Я ещё два выстрела сделал по ним (конечно, это были бандеровцы, не немцы). Они немножко затихли, потому что карабин - это не автомат, а ещё разрывные пули. Тогда они у хозяина взяли пару лошадей и стали верхом за мной гнаться. Но уже такая дистанция была, что пули не долетали до меня. А я ещё один патрон выпустил по ним. И подъехал уже к лесу. Лошадь одна от разрыва падает (пять километров гнать, а тут обстрел, и я стреляю, и разрывные пули немецкие по бокам рвутся), тянет за собой повозку и переворачивает. Меня выбросило. Я сначала попытался её восстановить, но они на лошадях - значит могут догнать. Потом так сориентировался: впереди лес, примерно километр ещё - они не успевают уже. Я бегом в лес. Они меня уже не догоняли и вернулись. Это было в сумерках. Целый день вот в таких перипетиях.
Прошёл немного лесом наугад - уже ночь. Примерно сориентировался, куда мне нужно идти, вышел на опушку - впереди населённый пункт. Я не пошёл в село, побоялся, думаю: "Может немцы там будут или бандеровцы". Лёг под кустом и как уснул, так и не проснулся где-то до второй половины дня, пока меня не нашли два мужика. Они были бандеровцы, но непосредственно жили в селе. Они не входили в бандервоские формирования. Вот такие два человека. Разбудили меня, я проснулся - в карабине один единственный патрон. Оставил уже, конечно, для себя в патроннике на предохранителе. Другого оружия никакого. Они взяли этот карабин: "Ты кто? Откуда?". Говорю: "Я шёл по лесу, там где-то какие-то бои были (а они слыхали, что бой где-то километров за пять, за шесть шёл - это когда мы вырывались из окружения, звуки доходили до этого населённого пункта), и вот нашёл винтовку. А убежал спьяну". Худющий, оборванный, одежда на мне полугражданская-полувоенная: фуфайка армейская, сапоги рваные армейские, брюки гражданские, шапка армейская тоже. Хотя май месяц был уже, но я ходил в шапке.
Забрали меня в село. Начали расспрашивать, что, где, куда? Но покормили. И закрыли в сарай. А в сарае стены сложены из таких брёвен, и между ними щели были. Я мог наблюдать за дверями: кто входил, кто выходил, с оружием, без оружия. В одном месте вскоре я заметил, что вышел хозяин из дому, а впереди перед сараем стоял стог сена. Он зашёл за этот стог, вытащил оттуда маузер, пообтирал его, надел на себя. У него была такая куртка-плащ: накинул её, и пистолет не видно. Снова пошёл в дом, потом ушёл куда-то с каким-то мужиком. Оказывается, они пошли в сельский совет, где был телефон, и позвонили в райцентр. А райцентр у них я уже забыл, как называется, какой-то такой незначительный в западных областях городок, но недалеко от Новоград-Волынского. Они оттуда позвонили и заявили, что поймали такого-то человека. Он, мол, говорит, что бежал из плена, оружие отняли у него и всё.
В это время, когда они ушли из дому, мне хозяйка с дочерью (дочь молодая, такого возраста, как я примерно) принесли кушать. Пока я кушал, сарай снаружи не закрывали, чтобы забрать потом посуду. Я поел, рассмотрелся - сарай открывается. Я открыл его, и бежать. Вышел и сразу стал ориентироваться: впереди река. Спросил, где нахожусь, какие населённые пункты. Оказывается, я недалеко от Новоград-Волынского. А там недалеко как раз наша база была, 7-го батальона этого, когда ещё он батальоном был. Я направился туда. Конечно, через реку я перешёл вплавь. Забыл, как она называется, по-моему, приток чуть ли не Буга. Но большая: там, где я переходил, уже мне по шею почти местами было. Ну, перешёл, а это уже почти что зона нашего отряда. И так я вырвался из плена бандеровского. Потом пришли остальные - те, что остались в живых и бежали с этих Зеленских хуторов (так они назывались).
Так группа вернулась, потеряв четырёх человек (пятый - тяжелораненый, с пробитыми лёгкими), но задание выполнили. Пустили эшелон под откос - это было большое дело и своеобразный подарок к Первому мая. Вот такие были перипетии.
- Выжил тот раненый?
Да, выжил и продолжал воевать.
- А у вас ранения были за это время?
Были. Перед этим у меня уже была прострелена рука в локте. Вообще я её разработал, но она малосильная осталась. А сейчас ещё и дрожит. Я кружку воды уже в этой руке не могу держать.
Потом у меня было ещё тяжёлое ранение. Ранение - просто даже трудно себе представить. Это тот период, когда я уже был замкомандира роты разведки. И, возвращаясь с задания с одним своим взводным, я чуть не попал в руки немцев. Буквально, что ни на есть, за шиворот меня могли взять. У нас существовал порядок передвижения - то ли пешего, то ли конного. А рота разведки была на лошадях для более быстрого передвижения: донесения доставлять и так дальше. Каждое отделение имело свой фронт действия на случай внезапного нападения: такое-то отделение слева занимает оборону, такое-то отделение справа, такое-то отделение - ударное, оно шло впереди взвода постоянно на марше. И вот, мы возвращаемся из разведки, уже недалеко остаётся до наших, но нужно пройти через определённую открытую местность. Там был большой населённый пункт, и километрах в десяти (а может и ближе) располагался наш отряд. Видим - лес кончается, дальше опушка и пространство свободное. Мы там ещё не были, потому что пока взвод ходил в разведку, в это время отряд переместился в другое место. Партизаны всё время находились в движении, на одном месте нельзя было находиться даже несколько дней - немцы нападали. Получали информацию, и, конечно, пытались атаковать нас. Зная такую тактику немцев и тесную связь через бандеровцев, подробная разведка нас заставляла двигаться непрерывно, менять месторасположение. Выбирали места поудобнее для нападения на немцев, где можно засаду сделать на шоссейной дороге, ну и имели в виду уже их гарнизоны - полицейские и так дальше. Немцы же, и батальон СС "Галичина", пытались с той стороны напасть на отряд в этом населённом пункте и выгнать нас к лесу. Ну а партизаны, конечно, в таких случаях пытались прежде всего уйти в лес, потому что в лесу можно отбиваться, неся меньшие потери личного состава, и расходовать поменьше боеприпасов. Из-за дерева, из засады можно вести прицельный огонь из пулемёта или из автомата - уже очередь не надо выпускать, а прицельным одиночным. Экономия боеприпасов - это было величайшее дело для нас.
И вот, мы уже довольные возвращаемся с разведки, а немцы заняли оборону по опушке леса и ждали нападения с той стороны. А дорога там болотистая, один или два мостика всего - нельзя влево-вправо особо. Я, как всегда, ехал впереди, перед нашей ударной группой передней, вместе с командиром взвода. Едем, никого нет. Подъехали - окопы, и немцы лежат. Мы не так шумно ещё ехали и подъехали вплотную. Что делать? Гранаты, и из автоматов по этим окопам.
- Они вас не видели, что ли?
Они нас обнаружили, когда мы уже начали стрелять. Тогда уже они опомнились. Мы напали на них с тыла. Пока они начали разворачивать оружие против нас, мы, конечно, развернулись и назад.
Лошадь у меня была очень красивая, хорошая, так уже привыкла ко мне, что не могла меня оставить ни на минуту: то ли это в бою, то ли это в походе. Сойду с неё, оставлю непривязанную - будет стоять, пока я не вернусь, при любых обстоятельствах, даже при обстреле. Но лошадь подбилась, неподкованная была. У неё такие на подошве мозоли образовались, что она даже на мягкой дороге буквально не могла ходить: они давили ей, болели. И она, бедная, как только ехать - прямо чуть ли меня не целовала, мол, не трогай меня, я не могу ходить. И пришлось оставить.
А перед этим мы разгромили колонну немцев, которая везла боеприпасы, продовольствие на лошадях. Шла операция против партизан, и подвозили где-то подвод двадцать или тридцать. Конечно, две или три подводы мы забрали в нашу роту, а в повозках были запряжены немецкие какие-то лошади-геркулесы: огромные, высокие, тяжёлые, вот такие лапы у них. И ничего делать не оставалось: я мог бы взять лошадь у другого бойца, но было принято решение взять одного из этих "геркулесов". И я на нём проездил, наверное, дней десять до этого. Он уже немножко привык ко мне. Я с трудом, правда, на него, забирался, потому что он очень высокий был, но всё-таки приспособился.
И вот этот конь, когда мы развернулись, он, конечно, испугался: выстрелы, гранаты, немцы начали бить из миномётов по нам. И мина разорвалась так в одном месте, что ранило его в грудь осколком, большую рану сделало. Кость не повредило, но он перепугался и понёс. У меня на шее автомат висит, он несёт меня во всю, и я не могу им управлять. Впереди две сосны огромные, и он прямо на эти деревья летит. Я пытался его отвернуть, но никакой силой мне не удалось это сделать. Он подбежал, и как вдарится в дерево. То ли он меня придавил, то ли я автоматом грудь прижал, но от такого сильного динамичного удара у меня ребро треснуло и пробило лёгкое. Вот эта дырка и сейчас осталась пробитая. Ударился так, что автомат ППШ (мощный, крепкий) согнулся. Затвор уже не мог ходить, я не мог стрелять. Меня метра на три от лошади отбросило, и я на мгновение сознание потерял. Пришёл в себя - немцы вот-вот, ну, буквально, метрах в десяти-пятнадцати от меня. -"Русь! Русь! Сдавайся!" - и так дальше. Я сел, попробовал автомат, а они на открытой местности против меня, два или три человека. Думаю: "Очередь дам и сумею уйти". Но не тут-то было: затвор не ходит, кожух согнут, автомат бездействует. Я тогда автомат через плечо, а у меня был пистолет типа "Браунинг второй номер" с полной обоймой патронов. Правда, патроны тоже на вес золота, потому что их трудно было достать - это надо где-то поймать немца с таким пистолетом и отнять у него патроны. Вынул этот пистолет, выстрелил раз, другой, но у меня в глазах мерещилось. Во всяком случае, заставил их залечь. Поднялся, стал пытаться уходить - ноги не действуют. Не могу. А конь мой тоже поднялся, уже подбитый (разбил себе грудь о дерево), и убежал за остальными, которые уехали. Километров пять пробежал до населённого пункта, и в селе один крестьянин его взял себе. Закрыл в сарае, кормил, лечить стал. Мы потом нашли этого коня и забрали…
Стал я тихонько передвигаться. Немцам убить меня не составляло никакого труда, но они хотели взять меня живым. Увидели, что у меня оружия нет, а пистолет - это ерунда, и потом я в таком состоянии, неспособный даже вести прицельный огонь. Командир взвода, с которым я был в разведке, этот Гиманов, пограничник, взял с собой одного бойца, двух лошадей, оставил их подальше, а сам занял оборону с автоматом за деревом. И только я поравнялся с ним, он дал очередь из автомата по немцам, схватил меня за шиворот и к этим лошадям. Посадить на лошадь никак не мог: ноги бездействуют - ударился, видимо, коленями, когда падал. Но вместе они всё-таки затолкали меня в седло одной лошади, а сами вдвоём на другом коне. Дали поводья: "Езжай прямо, не сворачивай никуда". А сами сзади меня уже прикрывали. Вот такая была история. Я почти целый месяц потом кровью харкал. В разведку, конечно, уже не ходил, находился постоянно в расположении, пока не зажила рана. Она была всё-таки глубокая...
- А локоть вам как прострелило?
В период атаки немцев. Руку спасло то, что пуля была не разрывная. Она в локте прошла насквозь. Немец почти в упор выстрелил в меня, и одна из пуль перебила руку. Это тоже была проблема: где лечиться? Доктор Жидовленко (я вам рассказывал, ещё с концлагеря этого, гросс-лазарета) лечил меня. А лекарства какие? Был в его распоряжении только йод и какой-то дезинфектор. Он мне промывал рану. А промывал очень просто: на шомпол от револьвера наматывал ватку и кусочек бинта, и эту дырку в локте насквозь чистил. Когда он чистил, так это прямо невыносимо было, до потери сознания. -"Ну, говорит, другого у меня ничего нет, ничем не могу помочь. А вот если прочистить - быстрее заживёт рана". Рана действительно быстро зажила, где-то недели через две, но рука была всё время в одном положении, не разгибаясь. Ну всё, значит я уже непригодный для работы в разведке и передвижения на лошади. Но был у нас в соединении ещё и другой врач, Кононенко. Опытный, уже пожилой человек, лет под пятьдесят. Я поехал к нему на консультацию, он был при 8-м батальоне. Тот посмотрел, говорит: "Знаешь, что? Это не страшно, что она не разгибается. Рука заживала, и там, конечно, косточки начали срастаться, осколки оставались. Разрабатывай её. Разрабатывай, как можешь". А разработка единственная: сесть на лошадь, потому что забраться на неё можно только держась за седло двумя руками. Недели через две, через три я стал пробовать забираться в седло. И, хочешь не хочешь, дёргал так, что аж в глазах темнело. И так, постепенно, уже почти к концу войны у меня перестало болеть - в общем, я мог садиться свободно в седло.
Ну а потом уже, в августе 44-го, мы соединились с частями Красной армии под Брест-Литовском. На этой территории можно было бы много ещё эпизодов вспомнить, но по времени, я чувствую, что для вас этого будет достаточно. Дальше уже мои похождения после демобилизации, выход на гражданку, и потом десантирование на территорию Венгрии, Чехословакии.
- Вы сами решили продолжить службу?
Нет, не сам. Получилось так: когда мы соединились с частями Красной армии, нас вывели всех к району Ковеля. Это всё было опять на Западной границе. В Ковеле началось расформирование. Многих отправили в войска МВД. Командный состав вызвали в Киев. Рядовой состав весь забрали – здесь уже была свобода выбора: кого на фронт, кто в МВД согласился, а кто на гражданку пошёл, особенно люди в возрасте, тем более - специалисты народного хозяйства. Я был в Ковеле, вдруг появилась какая-то спецгруппа особого отдела, и стали формировать особую роту, насчитывающую где-то в пределах ста человек. В её состав вошла почти вся наша рота разведки. Командиром этой спецгруппы оставили бывшего командира роты, партизана, меня назначили заместителем, и оставили двоих, по-моему, командиров взводов. Остальные - новые. Формировал эту роту особый отдел. Спецрота эта должна была перейти Буг, выйти на территорию Польши в тыл к немцам и дальше следовать уже по указанию центра. Дали нам радиостанцию, радистов новых - незнакомых людей, влили в отряд своих несколько человек из особого отдела, и отправили на запад. Оказывается, мы должны были выйти к Варшаве: там, по данным нашей разведки, собирались начать восстание, и мы должны были подкрепить это восстание не только как вооружённая сила, но и как разведка. Радиостанция в распоряжении командира роты, но с обязательной подписью радиограммы начальником особого отдела. А их было три человека в этой роте, они с нами шли.
Вышли мы. Наши войска уже форсировали Западный Буг - это значит, что освободили нашу территорию от Бреста почти до Львова, до Карпат, и вышли на территорию Польши. Мы пешие, без лошадей, без ничего. Целую неделю двигались, не могли догнать немцев (*смеётся). Немцы драпают, за ними наши наступающие части идут, а мы уже за нашими наступающими частями. И никак не можем их опередить, чтобы выйти в тыл к противнику.
Дней через десять приказ: "Вернуться назад в Ковель". Оказывается, особисты обнаружили, что немцы заслали к нам двух агентов разведки в качестве своих доверенных лиц, внедрили в состав этой роты. А раз так, что делать? На ходу разбираться с ними, менять людей? Решили вернуть назад и расформировать нас полностью.
- А с теми двумя что сделали?
Ну, это уже особый отдел разбирался, мне это неизвестно. Весь командный состав нашего соединения (уже Иванова, бывшего 7-го батальона), вызвали в Киев. В том числе, конечно, и наши были. Выдали нам документ при расформировании, уже заверенный фронтовой военной комендатурой, с обращение к железнодорожникам: "Немедленно доставить в Киев любым видом транспорта". Грузовой, пассажирский - всё, что будет идти на Киев. Мы – на станцию в Ковель к военному коменданту, он посмотрел наши документы, по которым мы отправлялись, посчитал их серьёзными, приказал начальнику станции найти паровоз и два-три вагона. А нас было там всего человек пятьдесят, не больше. Но все с оружием. Оружие никто не сдал, даже прихватили с собой ещё пару пулемётов МГ немецких, поскольку надо было западные области преодолеть, а там бандеровцы часто нападали на наши эшелоны. Набрали лент, боеприпасов - уже не было проблем с этим.
И вот: паровоз, два вагона пассажирских и непрерывно "зелёная улица". На всех станциях передавалось из одного поста на другой. Мы шли как спецпоезд, очень быстро. На второй день уже были в Киеве. На паровозах есть такая площадка огороженная, где машинисты осматривают сам паровоз, на этой площадке мы поставили два пулемёта (один справа, другой слева), и если там какое-то непонятное движение впереди на дороге - мы открывали огонь. Ну, только раз приходилось, правда.
Доехали до Киева. Киев принял смотр: спецпоезд с пулемётами, банда выходит в гражданской одежде (*смеётся) - в общем, прибыли. Куда? В штаб партизанского движения Украины. Он размещался в небольшом переулке, рядом с улицей Красноармейской. Генерал Строкач там восседал, генерал Сабуров был уже, и другие командиры партизанских соединений. Нам сразу прислали транспорт на железную дорогу, посадили всех в машину, чтобы мы, оборванцы, не болтались по городу с оружием, и прямо туда. Там, на территории какой-то швейной или текстильной фабрики, было общежитие рабочих. А это 44-й год, общежитие - рабочим, но само служебное здание отдали штабу.
- А тот парень в цилиндре, пулемётчик, с вами был тогда?
Нет, он уже был ранен, и его демобилизовали. У него была перебита нога, он плохо ходил, и его как инвалида войны отправили. Ну там, конечно, цирковое представление творилось. Смеялись, набрали музыкальных инструментов: гармони, баяны. Одеты, в общем, были после Давид-Городка с иголочки. Многие в смокингах этих. А так - хорошие костюмы гражданские, обувь. Но, с точки зрения удобства, для солдата, который должен валяться, ползать, в том числе и в грязи, конечно, никакие цилиндры и смокинги не подходили. Так ребята их меняли у гражданских то ли на одежду, то ли на какое-то продовольствие. А шляпа была продана за литр самогонки, ха-ха-ха.
В Киеве меня, учитывая моё состояние, сразу демобилизовали. Выплатили зарплату, очень большую сумму какую-то (мы тогда получали, как офицеры армейские), и направили в ЦК комсомола.
- А какое звание у вас было на тот момент?
Рядовой. Звания никому не присваивали из партизан. Вот такое дикое решение. Воинское звание, конечно, было бы большим стимулом, но, тем не менее, мы, невзирая ни на что, верой и правдой служили нашему государству в тот период времени. Командир отделения, командир взвода, замкомандира роты, комиссар отряда (это уже батальона), и получал оплату в последнее время как замкомандира батальона армейского. Это уже большие суммы денег были, и их накопилось много. Конечно, в период войны нам не высылали зарплату туда, за линию фронта. Деньги накапливались где-то в штабе, на счету каком-то.
Меня сразу отправили в ЦК комсомола, на комсомольскую работу. Получил я денег много, получил уже не военное обмундирование, а отрез на костюм или на пальто. В общем, полная экипировка была, но уже материалы английские, ЮНРАвские. ЮНРА - была такая в международной организации антифашистских государств, до создания организации объединённых наций, помощь населению и в целом стране от воевавших вместе с союзниками государств. Я даже не помню, как она расшифровывается. Они нам поставляли одежду, технику, оружие даже - американцы, англичане. В общем, ЦК комсомола выдаёт мне мандат на должность секретаря Винницкого горкома комсомола. 44-й год, начало августа. Ребят, работавших в этом горкоме, забрали всех в армию, остались одни девчата.
Приехал я в Винницу, зашёл в горком комсомола, познакомился с этими девочками, и говорю: "На неделю я уезжаю домой". За всю войну никто дома не знал, жив я или нет. Нельзя было иметь связь, потому что родные жили на оккупированной территории, а я воевал - это могло создать определённые неудобства для родителей. Конечно, их бы сразу арестовали и либо расстреляли, либо отправили в Германию. Поэтому связи не было никакой. Пока я там разговаривал, они мне организовали попутную машину до Брацлава, которая шла по маршруту на Тульчин, а это уже мой район. Ну и позвонили в Брацлав, в райком комсомола, сообщили: "Встречайте нового секретаря и организуйте ему транспорт до села Мачуха" – а это двенадцать километров от райцентра. Действительно, я приехал в Брацлав - ребята уже организовали транспорт. Транспорт какой: потребкооперация имела две или три автомашины и развозила товар по кооперативным магазинам, по сёлам. Таким образом, они снарядили машину в село, ну и в том числе меня взяли.
Пока я добирался, в село пришла телеграмма: "Немедленно явиться в Киев". Дома ничего не знают, мама с этой телеграммой бегает по селу: "О-о-ой! Сынок живой! Где он?!". С телеграммой в сельсовет - те тоже ничего не могут сказать. А я на второй день только появился после телеграммы. Прочитал её, думаю: "Что такое?".
- Похоронка приходила, наверное, на ваше имя?
Нет. Я пропал без вести и всё. С октября 41-го года в целом фронт был ликвидирован, дивизия тем более перестала существовать. Я писал в военный архив Министерства обороны и получил ответ: "С октября месяца дивизия прекратила своё существование, и никаких следов нет". 35-я танковая дивизия. Это надо зафиксировать, потому что, наверное, кто-то ещё жив, кроме меня, из этой дивизии...
- А вы потом не встречались с теми, с кем на броневике начинали воевать?
Нет, только с партизанами, с военными не приходилось, не удалось… В общем, такие перипетии были в селе. Мне сразу всё ясно стало: я знал, что в Киеве формируются группы для засылки в Венгрию, Чехословакию, Румынию, и я уже понял, что в какую-то группу меня включили. Ну а как же быть с мандатом секретаря и подъёмными от ЦК комсомола? Приехал я с этим мандатом в штаб, говорю: "Как быть? Мне нужно вернуть деньги, я получил в ЦК комсомола подъёмных что-то рублей пятьсот (это большая сумма была в то время). И вот это назначение - я не могу сообщить комсомольцам в Винницу, что меня отозвали назад". В штабе служба была своеобразная тоже: "Не волнуйся, всё будет решено. Никому ничего ты не должен. Ты включён в венгерско-чехословацкую группу для десантирования". Сразу отправили в спецшколу, которая существовала на базе бывшей воинской части в Святошино. Там стояли казармы, район этой базы хорошо охранялся. Приехали туда, мне сразу: "Вот тебе должность советника венгерской разведгруппы" - и меня поселили в казарме с мадьярами. Каждый день нас водили на аэродром, прыгать с парашютом. Я приживался с мадьярами, обучал их русскому языку, а они меня венгерскому. Но что за десять дней можно было выучить?
- Кроме вас русские ещё были?
Нет, я один. Был словацкий мадьяр, Йозеф Фабри (он есть у меня в книге на фотографии, я вам показывал). Йозеф Фабри - это партизан соединения Сабурова. Мы с ним воевали, по сути, в одном соединении, но он был из чешского батальона Яна Налепки, героя Советского Союза. Этот Фабри - коммунист, вполне преданный делу рабочего класса и трудового народа. На территории Словакии жили его родители, он работал там, был мобилизован в армию, бежал оттуда и перешёл на сторону партизан. Верно служил против немцев вместе с антифашистами венгерскими, словацкими и так дальше. Его назначили заместителем командира группы по политчасти, по воспитательной работе, и одновременно нашим переводчиком. Он для меня был находкой: знал венгерский язык, немецкий, ну и словацкий. Венгерская группа состояла из десяти человек. Все - бывшие пленные, которые прошли определенную обработку и дали согласие воевать против немцев. В состав группы входило три офицера: младший лейтенант Ференц Дайко, лейтенант Лайош (фамилию забыл) и командир группы, капитан Золтан Гурбич - граф. Все офицеры венгерской армии были только из имущих классов. Рядовых, рабочих, крестьян не было. Только Ференц Дайко был из интеллигенции, из учителей.
Между прочим, выступали перед нами Ракоши (*Генеральный секретарь ЦК Венгерской коммунистической партии) и Клемент Готвальд (*лидер Коммунистической партии Чехословакии) - Исполком Коминтерна работал с территории нашего государства, из Москвы. Выступали только перед русскими, венгров на их выступление не приглашали. Ракоши нам по секрету раскрыл содержание национальное этих офицеров, и сказал, что господствующие классы очень редко верой и правдой служат антифашистам, так что мы должны быть начеку. Хотя они из военнопленных, и добровольно согласились воевать против немцев. Мы получили эту информацию, и, конечно, постоянно держали в уме, что имеем дело с нашими союзниками, к которым надо относиться очень осторожно и дипломатично, чтобы не выдать того, что мы знаем о том, что они представляют из себя по классовому составу.
Ну, наверное, пару слов надо сказать про мою службу на правах советника этой венгерской группы. Задача наша состояла в том, чтобы разведать один из районов Венгрии, который называется Шальготарьян. Этот небольшой городок типа районного центра расположен у подножья Карпат. Такое сильное охранение противовоздушное было в этом районе, что наши самолёты, авиация дальнего действия, обходили его и с юга, и с севера. Некоторые самолёты, которые шли напрямую, сбивались. У немцев уже ночные истребители действовали, вооружённые английскими радарами. Наши забрасывали туда разведгруппы. Мы летели туда уже шестыми по счёту. Из предыдущих групп только две дали сигнал: "Приземлились, ведём бои" - и на этом конец. Погибали.
Тогда наше командование приняло решение, что мы высаживаемся на территории Словакии. Хотя и Словакия, и Венгрия были фашистскими государствами. Во главе Венгерского фашистского государства в период войны стоял адмирал Хорти. Очень жёсткая была политика в армии ко всем "левым " движениям со стороны режима этого Хорти. Чехословакия в 39-м году была оккупирована: Чехия уже полностью стала территорией Германии, вместе с Прагой, а Словакия превратилась в самостоятельное государство. Во главе этого государства Гитлер поставил католического священника Тисо, который верой и правдой, конечно, служил Германии. Словаки послали на Восточный фронт два армейских мото-механизированных корпуса. Но Словакия отличалась от других стран тем, что там было очень сильное левое антифашистское движение, и там готовилось национальное восстание, всё бурлило. Компартия уже создала подпольные революционные комитеты от районного до верховного совета, и они уже начали формировать воинские подразделения собственные, типа партизанских отрядов. В этот период времени начальник генерального штаба вооружённых сил фашистской Словакии уже сотрудничал с центральным комитетом Компартии – вот такая тогда была там обстановка. Поэтому нас высадили на территории Словакии, недалеко от границы венгерской, с расчётом на то, что мы перейдём на территорию Венгрии уже пешим ходом. Население к нам в Словакии относилось исключительно доброжелательно. Ну, как славяне к славянам, тем более язык очень сходный, близкий. Мы очень быстро овладели словацким языком. С венгерским было труднее.
Приземлились, расположились, начали изучать обстановку, район действий. На первом плане для нас Шальготарьян. Что за загадочный район? Куда девались наши пять десантных групп? Что случилось? Мы все одеты в венгерскую форму, знаки различия и так дальше. Я с Йозефом Фабри - лейтенанты венгерской армии. Фабри у меня спаситель, Фабри - это доверенное лицо. Правда, там хорошие ребята были и среди рядовых мадьяр: Денеш Йозеф, ещё несколько человек (есть фотографии у меня в этой книге). Нам надо выяснить обстановку: что за город Шальготарьян? Какие войска там? Почему так охраняется сильно?
Оказывается, в горах на окраине этого города были вырыты подземелья, и туда проложена железная дорога. Огромные склады вооружения, горючего, завод по ремонту орудий и танков. Работало там под землёй до тысячи человек. Многие работали как заключённые, как военнопленные - не выходили из подземелья, а многие (жители местные) - свободно проходили по пропускам и выходили. За ними строго наблюдали, и они строго сохраняли тайну этого места. Мы должны были выйти в район Шальготарьяна незамеченными - значит, надо было идти только ночами, лесами. А перейти границу не так просто, она сильно охраняется. Но начальник погранзаставы, словацкий капитан (хороший человек), уже, по существу, присоединился к нам. Он пообещал, что через три дня мы можем приходить на границу, и указал место, где нам обеспечат беспрепятственный переход на территорию Венгрии. А на обратном пути они будут держать у себя манёвренную группу, которая должна будет нам помочь, если мы начнём бой при подходе к Словакии. Район этот словацкий назывался Лученец, а погранзастава была в Томашовке.
 |
"Эта фотография запечатлена сразу после десантирования, на границе. Мы в районе Томашовки с начальником словацкой погранзаставы".
|
И вот, в назначенное время мы пришли, проводники нас провели через границу. В каждом населенном пункте Венгрии был жандармский участок. Он имел телефонную связь с другими населёнными пунктами, с районными центрами, три мотоцикла, и был хорошо вооружён. Мы всё это знали ещё до перехода. В одном месте, километров тридцать-сорок от границы, попался нам в лесу гражданин, мадьяр. Ну, мои мадьяры переговорили с ним, я спрашиваю у Золтана: "Что будем делать? Нельзя его отпускать. Отпустим - он быстро в село, жандармерия на мотоциклы, телефоны, и мы окружены". Говорю ему: "Решай, иначе нас выдадут, и всё". Он: "Дадим ему задание и отпустим. Поверим на слово, что он в жандармерию не заявит". Ну, мне ничего не оставалось, как согласиться с этим. И действительно: только этого мадьяра отпустили, через пол часа появилась жандармерия. Выставили нам преграду не только на самой дороге, но и в лесу. Но мы обнаружили эти заслоны венгерские, сделали большой крюк и всё-таки обошли их.
Вышли в район Шальготарьяна, но не в сам город, а на высоту, на которой были очень сильные противовоздушные средства, действовавшие против нашей авиации. На этой высоте недалеко размещалось имение одного графа. (Я забыл его фамилию, но в документах я его могу найти. Ну, это навряд ли так уже важно для нашего материала). Охранял это имение взвод венгерских фашистов. Сын этого графа был начальником венгерского гестапо в самом Шальготарьяне. В его распоряжении был батальон эсэсовцев венгерских, который охранял объекты не только в самом городе, но, в том числе, и вокруг этой горы. Гурбич Золтан - тоже сын графа. И вот этот граф был лично знаком с отцом капитана Гурбича, командира нашей группы. Мы разработали план действий: значит, я иду как десантник, русский военнопленный, руки, конечно, связаны за спиной. А венгры эти - как спецгруппа по розыску партизан, которая не подчинялась сыну этого графа, а подчинялась центру, была заслана из Будапешта и так дальше.
- Не боялись, что они вас предадут?
Ну, не было уверенности, что мне удастся выйти оттуда живым. Смело идём в имение к этому графу. У мадьяр специальные документы были, выданные уже перед вылетом, что они представляют из себя венгерских эсэсовцев. Охрана пыталась нас задержать, но Гурбич предъявил документы и говорит: "У меня пойманный военнопленный из десантной группы". В общем, нас пропустили. Ну, и уже дома, на правах офицера Гурбич ведёт разговор с этим графом: "Это вот десантник из Москвы заброшен, мы его поймали. Нам нужно кое-какую информацию получить от вас о том, что сюда забрасывались группы". Тот с охотой показывает нам два автомата, разбитую радиостанцию наших десантных групп, оружие, кое-какие боеприпасы, плащ-палатку одну. Документов, конечно, никаких. Показывает это всё капитану нашему, и в моём присутствии: "Знакомы эти средства?". Я говорю: "Конечно - это средства, которыми вооружались наши десантники". Следовательно, у графа уже никакого сомнения нет, что наша группа действительно прислана из Будапешта и занимается этим вопросом. Звонит он сыну уже по требованию Гурбича (прямая телефонная линия и радиосвязь с сыном и центром у него были), рассказывает обстановку с военнопленным, просит приехать, и предлагает ему захватить с собой документы агентуры ихней для представления якобы центральному представителю гестапо - Гурбичу Золтану.
Когда тот приезжает, в сопровождении, конечно, охраны своей, эту охрану мы разоружаем, арестовываем начальника гестапо, и раскрываем карты ему и его отцу. Граф этот сидел за столом, курил трубку, угощал нас, обед накрыли, вина различные. И тут Золтан говорит: "Я - представитель русский, и они - представители антифашистов". Граф бросил трубку, и на Золтана: "Как ты мог?! Ты позоришь имя графа! Святое имя, потомственное, историческое! Я знаю твой род, твоего отца! А ты оказался предателем!". Но Гурбич приказал разоружить охрану, и сказал этому начальнику гестапо, что если он не будет с нами сотрудничать, не отдаст все документы и не выдаст нам агентов гестапо, то мы его берём с собой и увозим отсюда. Охрану всю разоружили, человек тридцать их оказалось. А нас только двенадцать. И нам ещё нужно вернуться обратно. Но гестаповец этот, конечно, из соображений самосохранения, дал согласие сотрудничать с нашей группой. Но, забегая вперёд, скажу, что Золтан Гурбич оказался предателем.
По возвращении на словацкую территорию нам сразу приходит радиограмма: "Немедленно выйти в район Шальготарьяна и дать точные координаты для нанесения бомбового удара. Но мы трое суток без отдыха, без остановки. Мадьяры в этот раз уже не идут, идёт только переводчик, Йозеф Фабри, а с нами выдвигается другая группа. Но на этот раз меня уже тащили километров двадцать: я не мог идти на четвёртые сутки. Ну, задачу мы выполнили. Вернулись назад, составили шифровку, и на следующую ночь две эскадрильи наших самолётов - штук, наверное, пятьдесят бомбардировщиков дальнего действия - эту гору сравняли с землёй…
В октябре месяце 44-го года я получил новое назначение: был создан отряд партизанский, дали ему имя Сталина, а меня назначили комиссаром этого отряда - надпоручиком. Бригада присвоила мне звание уже чехословацкого старшего лейтенанта, выдали форму, и я получил специальное назначение на границу с Венгрией в районе Римавска-Соботы, Лученца и Елшавы, недалеко от Шальготарьяна. Пункт назначения находился от района действий нашей бригады где-то километрах в ста пятидесяти. С собой мне дали только двух человек: радиста Игоря Исаковича с радиостанцией и заместителя по диверсиям и разведке Ивана Дорошенко. (Дорошенко впоследствии стал начальником штаба. Очень хороший парень был, достойный. После войны закончил литературный факультет Львовского университета, и его направили туда на работу. Стал доктором, профессором, деканом литературного факультета. Ныне уже покойный).
 |
«Дорошенко и Мандрик, ноябрь 1944, Рашково»
|
А я перед этим, будучи в разведке, встретился со словацкой группой партизанского отряда, но уже разбитого немцами. В этой группе было двадцать пять человек. В том числе: командир группы - капитан Евжен Новак, его заместитель по воспитательной работе - доктор Оскар Вертхаймер, псевдоним "Тополь" (оба евреи), и третий в составе - младший лейтенант. Не помню его фамилию, но есть фотография, он у меня в отряде возглавлял роту разведки. Кроме того, в группе был один из власовцев, добровольно перешедших на сторону словацких партизан - Борис Горбунов, лейтенант "Русской освободительной армии", как они её называли. Он непосредственно в Берлине закончил двухгодичное офицерское училище, которое специально существовало у немцев. На выпуске этого подразделения присутствовал сам Гитлер! Так что он видел Гитлера даже. Но, тем не менее, перешёл добровольно на сторону словацких партизан, и был в этой группировке в качестве начальника штаба. По существу, мини-партизанский отряд: командир, заместитель по воспитательной работе, начальник штаба, ну и командир роты разведки тоже. И было у них, до того, как их разбили немцы, человек двести. В основном, служащие словацкой армии, добровольно перешедшие на сторону антифашистов. Но когда немцы прижали их, они бросили оружие и разбежались по домам. А эта группа небольшая вышла в район, где я должен был действовать, и там мы с ними встретились.
 |
«Владимир Мандрик и Оскар Вертхаймер-Тополь, ноябрь 1944»
|
Вот такую команду я привёл в штаб отряда. Говорю: "Давайте мне этих людей". Переговорили с командой, с Новаком, с этими командирами, согласны ли они создать совершенно новый отряд, звание ему присвоить имени Сталина, и меня назначить туда комиссаром. И так, по-моему, 10-го октября, командир нашего соединения, майор Козлов, со своим штабом издал приказ №1 (есть у меня копия этого приказа): "Создать такой-то партизанский отряд, утвердить таких-то командиров, в том числе Мандрика назначить комиссаром этого отряда, и отправить в прежний район действий". Район этот был малообжитый нашей разведкой, и нам предстояло там организовываться, создавать партизанский отряд. Всё это мы сделали.
Развернулись боевые действия, разведка. Где-то в ноябре (в отряде уже было больше двухсот человек) нам удалось, по существу, разоружить венгерский инженерный батальон, который имел пятнадцать автомобилей, штук двадцать повозок и десять верховых лошадей. Мы забрали оружие у этих венгерских саперов, а вот одна из тех лошадей, взятых тогда у мадьяр (*Показывает на одну из фотографий). Чуть меня не похоронил: военный, обученный конь, но близорукий.
- А куда потом дели этих лошадей?
Населению отдали, как соединились с фронтом. Нужно было в одном месте перепрыгнуть через ручей: метра полтора-два, не больше, но глубина примерно метр. Я его направил (он, видимо, приучен был, и знал его хозяин, что у коня близорукость, а конь верил хозяину и шёл), он прыгнул и не управился: передними копытами зацепился за берег, а задними - в этот ручей. Сам на спину перевернулся, ну и, конечно, я тоже упал туда. А потом мне специалист объяснил - это результат того, что лошадь была близорукой.
Мы продолжали действовать: взрывали железные дороги, мосты, пускали эшелоны под откос. В горах это страшное дело: как полетит, десять раз вагоны переворачиваются. Особая и трудная работа была у нас - приобрести питание для радиостанции. Радиостанция работала на батареях: две батарейки вот такого размера, небольшие, назывались они БАС-80. Мы принимали радиограммы, передавали новости, последние известия Москвы транслировали в репродуктор, если находились в населённом пункте. И так мы оставались в курсе положения на фронтах каждый день. Всё было, в общем, хорошо.
 |
Слева направо: Иван Дорошенко, Оскар Вертхаймер-Тополь, Анна Качникова, Владо Ческо, Владимир Мандрик
Ноябрь 1944
|
Уже в декабре месяце в районе действий оказались железорудные шахты, подвесная дорога двенадцатикилометровая на металлургический завод оттуда шла, и нам была поставлена задача: вывести из строя эти шахты. Но так, чтобы после прихода наших войск, дней за пять-десять их можно было восстановить. Решили этот вопрос с заводским и шахтным профсоюзными комитетами согласовать, и они нам подсказали. Эти шахты и металлургические заводы принадлежали Герингу. Но значительная часть предприятий располагалась на территории Венгрии, а словаки туда поставляли железную руду и первичный металл. Компания эта называлась "Геринг Верке". Рабочие нам говорят: "У нас есть три банка. Зарплату выплачивают немецкими марками. Всего рабочих в этом районе полторы тысячи человек" - большое количество. Ну, раз такая информация, я на встрече с этими руководителями спрашиваю: "Что будем делать?". А они знали, что нам нужно жить ещё минимум полгода до прихода фронта. Они уже знали, когда наши войска придут (*улыбается). Как быть? Появилась идея тогда у них: эти банки конфисковать, национализировать и всё. А деньги раздать рабочим. Даю комитетам пять дней. Составить по каждому предприятию список рабочих, примерно определить, какую сумму получит это предприятие, и потом раздать деньги людям в виде аванса, чтобы они могли действительно прожить до прихода Красной армии.
Через пять дней заводской комитет всё рассчитал, приходят: "Мы готовы, бери банки" - ха-ха. Мы не пошли на рожон, воевать не стали: послали своих людей туда, вызвали на переговоры руководителей, объяснили им суть дела. Сказали, чтобы они приготовили деньги все, комитет выделит рабочих, а мы, партизаны, для охраны дадим своих бойцов. И эти деньги мы забираем тут же, с расчётом на то, чтобы за два-три дня раздать всё до копейки рабочим. Задание было блестяще выполнено. Больше того, 22-го или 23-го декабря рабочий комитет шахтеров и металлургов собирает конференцию. Конференцию проводили в Железнике, в районе железорудных шахт - там рабочий клуб был большой. Восемьсот человек собрали делегатов! В том числе и из Венгрии. Ну, заставили меня рассказать, как у нас устроено предприятие. Я сделал доклад им коротенький - конечно, на русском языке, без перевода. Они всё поняли, конференция принимает решение: "Национализировать заводы «Геринг Верке»" - всю компанию. Приняли решение и создали рабочий комитет по управлению уже этой компанией. Начальник жандармерии Железника быстро, буквально на второй или на третий день, послал в министерство Геринга донесение, что эти восемьсот человек набрались нахальства, создали рабочий комитет по управлению, национализировали всю его компанию, конфисковали банки, раздали деньги рабочим, и выбили шахты и заводы из строя. Не все, конечно, на территории Венгрии кое-какие остались предприятия. Конференция кончилась, люди разъехались, а мы ещё остались там доводить до конца все эти дела с шахтами.
С нами сотрудничал уже главный инженер шахтного управления Фигна (*? - неразборчиво). Немец по национальности, но русофил. Бывал много раз в Ленинграде, сохранил оттуда целую пачку, штук десять журналов "Огонёк". Я их даже не видел у нас ещё, а он сохранил, показал мне. Папиросы были самые дорогие, элитарные такие, как бы сейчас сказали - "Линкор" назывались. Большая коробка, и нарисованный линкор этот революционный. Он угостил меня этими папиросами. Я не курил, но папиросу одну взял, а остальное оставил ему: "Пусть у вас будет как память" - потому что он тоже не курил.
- Так зачем ему папиросы тогда?
Ну как? Сувенир. Это же Ленинград, да ещё и линкор, который стрелял по Зимнему дворцу. Так что это история.
- "Аврора", что ли?
Ну да. А я не сказал, что "Аврора"? Просто линкор? Ха-ха. Я ему говорю, что надо будет вывести из строя шахты, но так, чтобы вы их восстановили за пять-десять дней - такой приказ из Москвы, из центра. Он с таким воодушевлением за это взялся: "Всё будет сделано, взрывчатка есть!". Подрывники в шахтах использовали взрывчатку (динамит в основном), готовили мины для нас, для осуществления диверсионных заданий на железных дорогах, на мостах. В одну из вагонеток на подвесной дороге мы положили мину, замаскировали её под руду, чтобы незаметно было, но предупредили через свою агентуру рабочих, которые обслуживали доменную печь, чтобы они были осторожны, потому что может прийти мина. Что ты думаешь? Они обнаружили её, всех убрали, вагонетка пошла в доменную печь, перевернулась, высыпалась и взорвала эту печь. Потом тоже вывели из строя станцию, и дорога прекратила существовать, вагонетки не пошли. Таким образом и шахты были выведены из строя, и завод.
Но на третий день после жандармского донесения, пока мы ещё не управились уйти из Железника, напала на нас карательная экспедиция. В составе экспедиции был батальон власовцев, батальон СС "Галичина" и батальон СС немцев. Вот, три батальона - это почти полк бросили туда. Причём немцы нас обхитрили. Мы поставили на железной дороге своего человека для наблюдения, чтоб сообщил в Железник по телефону, если немцы что-нибудь предпримут, чтобы успели предпринять меры рабочие и партизаны. Но немцы сделали хитро. Высадили разведку, не доходя до железнодорожной станции, эта разведка пришла на станцию, железнодорожников убрали, телефонную связь взяли, и сами начали уже с нами разговаривать по телефону. Но уже после того, как выслали этих три батальона. Они не знали, где мы находимся, но выслали в Железник. Мы находились в самом этом посёлке, заняли гостиницу, разместились в основном там, ну и так по домам расселили людей. Посты выставили, проинструктировали. А в отряде у нас оказался взвод власовцев. Мы их ещё не управились переодеть, снять немецкую форму, и они внесли путаницу. Немцы это узнали. Разведка из их власовцев и "Галичины" пошла на посты. Группами, по взводу. И разговаривают. Ну а те словаки, чехи, мадьяры, немцы, кто был у нас в отряде: "По-русски говорят, значит свои" - тот взвод, что находится в отряде. Один пост - раз, сняли. Сняли другой. И таким образом поснимали посты. (*Вздыхает) Начали арестовывать, выводить уже из домов партизан, человек восемьдесят собрали на площади! Нашли там столбы, уже на трёх столбах верёвки повесили. Но потом кто-то обнаружил, что это немцы, и сделал выстрел, поднял тревогу. Начальник штаба мой - это было с утра - стоит, бреется спокойно, я уже помылся (а жили мы с ним на втором этаже этой гостиницы). Стрельба. Что такое? Докладывают нам: "Немцы заняли Железник!". Мы выскочили, а у нас разработан был план - это наша тактика такая. Мы всегда, если остановились на отдых или на ночь, расставляли посты. В случае тревоги посты принимают бой и отходят в определённом направлении. И здесь тоже всё было расписано для каждого взвода, роты, как действовать на случай нападения. Ну и действовали. Посёлок внизу, на равнине, а дальше поднимаются горы - уже сюда, к шахтам. Очень крутой подъём, и лес буквально примыкает к этому посёлку. Мы выскочили, кто остался, я смотрю - метрах в двадцати-тридцати от гостиницы собирают, сводят наших людей, одевают уже верёвки на шеи, крики. Что делать? А вокруг меня собралось человек, наверное, двадцать - тоже немало. -"Ура!" - и огонь изо всех видов оружия. И немцы дрогнули. Бросили всё, людей наших бросили. Правда, трёх человек управились убить. Но в плен никого не взяли. Эти эсэсовцы как драпанули, ха-ха, и люди вышли в лес.
Здесь я уже стал собирать всех вместе - надо уходить. Куда уходить, у нас тоже было запланировано, и кроме всего, один взвод сформирован был из местных: шахтёров и так дальше. Это люди, которые хорошо знают окрестность. Они получили задание прорваться из окружения и начать действия: нападать на гарнизоны, повзрывать мосты все кругом, на дорогах, где можно, делать засады - не возвращаться сюда назад. И этот взвод выполнил отлично свою задачу. А была она очень важна, потому что инженер Фигна (*?) дал мне план шахт этих железорудных. Там показано, где взорваны входы и заслоны из вагонеток с рудой поставлены, чтобы в случае чего, если мы туда попадём и будем прятаться от немцев, могли принять бой. Но до этого не дошло. Гора где-то семьсот-восемьсот метров высотой, горизонт шахты подходил так высоко к поверхности, что даже обвалился. На плане это всё было зафиксировано. И действительно несколько человек наших туда провалились - шахта метров десять высотой была. Постепенно туда всё осыпалось, мы очистили вход, поставили лестницы и трое суток сидели там. Триста пятьдесят человек. У немцев огромные возможности были выкурить нас газами, всех там похоронить. Но им не до этого было, потому что Красная армия уже вышла на границу Венгрии, Чехословакии. Уже километрах в трёхстах-пятистах был фронт, и войска наши двигались постоянно. Медленно, но продвигались. Немцы кинулись, а этот взвод так активно начал действовать (им доложили, что мы спрятались в шахтах - значит, нужно проявлять активность), что немцы посчитали, что они нас уничтожили. И местные газеты, и немецкие публиковали: "Банда московских агентов Мандрика-Новака уничтожена". Сняли заслоны, сняли этих своих холуев - власовцев и бандеровцев СС "Галичина" - и ушли. Раз они ушли, мы, конечно, вышли и пошли подальше от этого района.
Ну, разместились, занимались своими делами, уточнили результаты этой аварии и так дальше. Инженер Фигна (*?) доложил, что у него осталось что-то тонн тридцать бензина. Это, мол, для нужд там каких-то, но на самом деле он запасался бензином для Красной армии (*смеётся). Вот такой немец и такой главный инженер компании "Геринг Верке". Доложил: "Взрывчатка есть, мины есть, если нужно - пожалуйста, присылай людей". А теперь и бензин есть, деньги раздали, народ спокоен. Рабочие, шахтёры ходят в шахты, патрулируют, наблюдают, чтобы не было обвала, держат их в рабочем состоянии, расчистили завалы - в общем, там кипит своим ходом работа.
Но рабочие всё-таки отблагодарили нас за проведённую операцию, за национализацию этой компании и за конфискацию банков и раздачу им денег. Установили, где находится отряд, и в ночь на Новый год докладывают: "Идёт какая-то колонна, человек двадцать-тридцать". А мы в горах разместились, посты наблюдений выставили. И действительно, столько было этих шахтёров, потому что они несли нам продовольствие: хлеб, килограмм сто колбасы, ветчины, восемь десятилитровых бутылей какого-то напитка типа коньяка (забыл название, заграничный). И с шахтами мы закончили.
Дальше. Расположились мы в одном месте, в лесу. Разведка захватила кортеж автомашин военных - штаб где-то на уровне дивизии примерно. Захватили документы, офицеров захватили, очень важные материалы для нашей армии и для населения получили у них. Специальная директива, подписанная Гитлером: "Всё мужское население призывного возраста в прирайонных зонах мобилизовать и отправить в Германию". Мы эту директиву быстро размножили, перевели на словацкий язык, сообщили нашим, и отправили в каждый населённый пункт. Вот такой получился секретный документ гитлеровского штаба (*улыбается). Население быстро сориентировалось: всех мужчин снарядили рюкзаками - и в лес. Огромная территория, около пятидесяти населённых пунктов, три города средней величины - для тех времён где-то до пятидесяти тысяч человек населения. И всё это ушло в лес. Во-вторых, мы захватили карты немецкие, на которых были нанесены расположения огневых позиций, и получили подробности размещения второй линии обороны немцев и переднего края. Мы передали штабу фронта эти данные, и нам дали приказ переходить на нашу сторону на участке 40-й армии 4-го Украинского фронта, от которого мы действовали. Отступать нам дальше в тыл Словакии было не очень целесообразно, ибо вояки начали разбегаться по домам. С оружием, правда, но тем не менее я чувствовал уже, что каждый день у меня не хватает по несколько человек во взводах, в ротах. Я сообщил своим, говорят: "Всё, выходи".
Мы стали готовиться к переходу линии фронта. Выбрали место, и я сообщил, когда будем переходить. Провёл работу среди всех, потому что были больные, пожилые были, шахтёры особенно: "Все, кто не может - больной и так дальше - свобода действий, по домам". И что вы думаете? Согласилось не очень много, человек сорок-пятьдесят, не больше. А больше двухсот человек осталось. Всё отрепетировано, построено, кто за кем идёт, как принимаем бой на случай нападения, где занимает линию обороны рота справа, рота слева, главный ударный отряд, разведотряд впереди, прикрытие - всё это до деталей разработано. Но, как говорит поговорка: хорошо на бумагах, но не учли оврагов. Точно так и у нас получилось. При выходе к линии фронта, километра за четыре-пять, шла прифронтовая дорога. Немцы только ночью меняли подразделения, убирали раненых, подвозили боеприпасы, так что ночью непрерывно эта дорога двигалась. Вышли мы туда - идут немцы. Залегли, приняли боевой порядок. Что делать? Капитан мой, Новак, говорит: "Владо, не пойдём, вернёмся назад - мы погубим людей". Я говорю: "Нет, пойдём, потому что мы сообщили, что будем переходить, у нас всё отработано - пойдём только вперёд, через линию фронта". Ну, он крутился-крутился, но вынужден был согласиться. (Но потом, когда уже перешли линию фронта, он остался жив, не ранен: "Сынок!" - мне. А ему лет пятьдесят было, воевал в Испании ещё интербригадистом, так что человек опытный. -"Если бы я погиб или был ранен - до последней минуты обижался бы на тебя (*смеётся)". А потом вышел живой - всё: "Теперь я вижу, что Красная армия дойдёт до Берлина!").
Да, начали двигаться. Заслоны у нас стояли по бокам, но минута, как дорога пустая. Бегом! Половина отряда с одной стороны, уже к линии фронта, половина отряда здесь. Пошла колонна немцев. Что делать? Лежать, пока снова не появится такое окно. И действительно, образовалось такое окно, чуть-чуть не захватили уже нашу заднюю часть немцы, которые двигались к фронту. Перешли, вышли на исходные позиции, уже буквально с полкилометра до линии фронта остаётся, но нужно спускаться с горы вниз. Идём к фронту вертикально. В ударной группе нашей чехи, словаки, мадьяры, и немец был, Йозеф Шмидт. Я ему говорю: "Идём как инженерное подразделение, и никаких разговоров. Если выйдем на пост уже на переднем крае, по возможности снять без выстрела часового". А мы как-то так вышли - тут траншея, пулемётная точка и часовой в нескольких метрах. Оборона идёт по ручью, и он прямо перед нами, загораживает дорогу такой дугой. Подошли, тот: "Стой! Пароль!". А Шмидт ему отвечает: "Какой пароль? Мы инженерное подразделение - никакого пароля" - и к нему поближе, чтобы его взять без шума. А те спят в траншее - четыре часа ночи. В составе ударной группы был Кузьма Кудрявцев - моряк, одессит, попал к нам в партизаны с этой власовской группой. Здоровый мужик такой, я его взял с собой, и тоже с ударной группой иду. А ему задачу дал: "Как только подойдём на сближение, хватаешь часового за морду, чтобы он не пискнул, и придавливаешь". Подошли, у Шмидта автомат, но стрелять нельзя. А Кузьма подошёл, как схватил его, но попал ему средним пальцем как-то в рот - как ножом отрезало.
- Откусил?
Откусил. Ну, он как сдавил его, тот не пискнул. Но шум получился. Это отделение пулемётное, которое было в обороне, тут же поднялось, и на нас. Что делать? Гранатами их забросали. А было условлено так: выходим к линии фронта, поворачиваем влево и идём вдоль окопов. Вдоль них проходила дорога, по которой подвозили продовольствие - примерно месяц стоял фронт на одном месте. А это февраль месяц, ещё холодно. Значит, что: мы подходим и вдоль линии фронта вытягиваемся налево, по этой дороге идём. Район выхода был километра два, чтобы наши не обстреляли: мы же с фронта идём, наша оборона стоит, артиллерия. Всем не разъяснили этого, но посты предупредили, что возможен переход наших через линию фронта - быть осторожными. Прошли метров пятьдесят-шестьдесят - всё, начался бой. А по условиям операции, те, что вытянулись вперёд, забрасывают окопы гранатами, переходят на ту сторону, и с криками "Ура!", в общем, на нашу сторону подымаются. А нашим было сообщено, что мы будем штурмовать передний край и кричать "Ура!". Матушки святы! Эта армада сверху как двинула: с пулемётами, с ротными миномётами маленькими, падают, катятся, камни летят - такой шум с горы. И все кричат. Даже задние, которым, наверное, с полкилометра ещё, бегут сюда и кричат: "Ура!". Но мы уже вытянулись значительно влево, и они пошли не прямо сюда, где назначен был переход, а наискось. И всё перепуталось: пять километров вдоль линии фронта, с криками "Ура!", "За Родину!", "За Сталина!", вот эта армада двигалась (*смеётся). Мадьяры первыми подняли этот призыв. Немцы огрызаются, но наши все с автоматами, с гранатами по их окопам. Пять километров! И вышли на нашу сторону. Наши выходят, я тогда командиру первому на этом участке фронта доложил, что и как, и попросил его, чтобы он со своими солдатами проверил, потому что могут быть раненые наши на переднем крае - чтоб помогли им. Но немцы, оставшиеся живыми, бросили линию обороны и ушли: пять километров влево и пять километров вправо. Три миномётные батареи были взорваны нами, пока мы шли. Ха! И наши солдаты уже прошли эти окопы, собрали всё оружие, что там было, раненых подобрали - и немцев, и наших. Вот таким образом мы перешли через линию фронта. А было это 19-го февраля 1945-го года.
Теперь буквально пару слов об оценке нашей деятельности там. Специальная служба особого отдела каждый населённый пункт, где мы действовали, прошла и проверила, как мы себя вели: не грабили, не насиловали, не делали какие-то запрещённые военными законами вещи на территории противника. Но наши сделали тоже очень умно, и это было сделано как на нашей территории, так и на территории уже Западных стран. Были созданы комиссии специальные на уровне, по-моему, армий (а может быть даже и дивизий), которые тоже проверяли, что и как. Прошли уже войска Красной армии, и очень строго следили, чтобы наши не нарушали революционных законов: насилие, грабёж и другие подобные антисоветские действия - приказ: "Расстрел". И действительно многих расстреляли за это. А уже потом узнали об этом приказе словаки. А у них проституция, всё это. Спрашивают: "Пане Владо, как это можно расстрелять человека за насилие женщины? У нас с этим всё просто, а у вас такие законы". Даже у меня вот был один такой случай, но решение принимал не я, не отряд, хотя я имел право приводить в исполнение смертную казнь, противников расстреливать. Один партизан бежал, начал заниматься грабежом, снасиловал женщину в селе, собрал денег словацких тысяч двадцать - кроны были. Потом его поймали, и в этом населённом пункте, где он грабил, громада собрание организовала: "Что делать? Партизаны требуют нашего решения". -"Расстрелять". (*Вздыхает) Мы с Новаком, командиром, решили: расстреливать не будем - обезоружим, выведем его за пределы отряда (мы знали, откуда он, из какого населённого пункта), сообщим решение этого собрания и отпустим.
- Так это словак был?
Словак, да. Местный. Но в состав группы, которая двигалась со мной в разведку, я взял взвод власовцев, взвод словаков и в том числе начальником штаба Горбунова, который офицером власовским был, закончил двухгодичное училище немецкое и Гитлера видел - я вам это рассказывал. Но я его не предупредил (это моя ошибка, и в этом моя вина), что мы не будем этого словака расстреливать. Когда мы вышли в лес примерно километров на пять (мы втроём на лошадях были, а остальные пешком), и надо было его отпускать на все четыре стороны, Горбунов подошёл к нему сзади (тот как-то впереди шёл) и в затылок убил. Но решения штаба не было расстреливать...
- И что потом произошло?
Ну, что... Для нас это была очень большая неприятность, потому что население: "Как?! За изнасилование женщины убить человека?!". Население это восприняло негативно. Но меня выручил председатель сельсовета. Он был коммунист-подпольщик, и он взял решение этого совета на себя. Мол, громада приняла решение расстрелять этого мародёра. Я этого не знал. Уже после войны, лет через двадцать пять - тридцать, меня пригласили туда: почётный гражданин городов, сёл - известная личность. Особенно они ценили то, что мы вывели мужчин, спасли, сохранили. Для них это было важнейшее, что мы сделали во всей войне (*смеётся). Нашлись журналисты в этом селе (не помню его названия), и вышла брошюра. Где-то у меня эта брошюра есть. И там читаю: "Решение этого собрания - расстрелять его". И когда я оказался в том районе, меня водили как участника освобождения Чехословакии и партизанского движения этого края, показывали, где мы вели бои и так дальше. Под моим командованием же много людей воевало - это у них очень ценилось после войны. А там в каждом населённом пункте такой мини-ресторан типа кабаре: пиво, водка обязательно, самодельная самогонка сливовая - по сто грамм выдавали. Ну и мне говорят те, кто меня сопровождал от их властей: "Давай зайдём, перекусим". Зашли. Подходит отец этого расстрелянного: "Пане Мандрик, за что вы расстреляли моего сына?". А у меня такое неудобное положение. Я говорю: "Во-первых, это было решение громады. Не партизан, не отряда, а уже самой громады, и действительно мои партизаны выполнили это решение. И есть книга". Посоветовал ему: "Ты возьми эту книгу, узнай пойди в село, за что его расстреляли". И благодаря этой книге мне просто стало легче на душе.
Так вот, немцы тогда драпанули так после прорыва линии фронта и нанесения ударов нашей артиллерии по их огневым позициям. Бросили всё и откатились на пятьдесят километров. Наши войска заняли эту территорию без боя. Пятьдесят два населённых пункта, три города освободили. Ни один человек не пострадал на этой территории, ни одна хата не была сожжена - это большая была удача для них. Всё имущество, хозяйство, жильё осталось у жителей невредимым. Они знали, что случилось в тех населённых пунктах, которые с боями освобождались. А тут - вот, пожалуйста. И это они тоже описали у себя, есть у меня где-то ихние журнальчики. В своих показаниях записали, на собраниях общих в городах, в сёлах: "Красная армия освободила нас, мы очень благодарны. Особенно - партизаны Новака-Мандрика отряда имени Сталина". А капитану Новаку мы вручили наш десантный автомат, он очень доволен был (*улыбается).
- ППС?
Да. Доволен был, и с ним не расставался.
 |
«Стоят справа налево: Мандрик, ? , Киричанов, ?
Сидят слева направо: Тихобаев, Волянский, Козлов, Васин
Товарищи по совместной работе в тылу врага в период Великой Отечественной войны
Февраль 1945 года, Венгрия»
|
Так вот, по поводу Золтана Гурбича. Разоблачили эту группу офицеров венгерских уже без меня. Случилось это примерно в октябре 44-го года. На штаб бригады, где оставалось ещё два отряда (один - венгерский, где-то человек двести, второй - словацко-русский, где находились наши десантники) напала карательная экспедиция. Эта экспедиция окружила их и загнала на самую большую высоту в том районе. В критический момент капитан Золтан с Лайошем решили арестовать радиста, забрать радиостанцию, шифр и перейти к немцам. Ференц Дайко уже был до этого тяжело ранен и находился в немецком госпитале. Потом мне удалось его освободить, этого младшего лейтенанта. Золтан с Лайошем имели ещё троих помощников в этой десантной группе, но их разоблачили тут же: радиостанции у нас охранялись, и охрана вступила в бой с этими мадьярами-предателями. Нескольких они убили, но офицеров обоих забрали живьём. Обоих арестовали сразу, прижали и выяснили все подробности. Те выдали свою агентуру, которую они завели уже в венгерском партизанском отряде. Ну и потом, конечно, их расстреляли. С этим тоже была проблема, потому что центр не давал согласия на их расстрел. Требовали принять самолёт и отправить на "Большую землю".
- Почему?
Эти офицеры имели большое значение для разведки нашей. Тем более, один из них графского масштаба. Но обстановка была такая, кругом немцы, окружение, да ещё в горах - невозможно было принять самолёт. Мы и так неделю или больше до самого критического момента тянули. Последняя радиограмма была отправлена командиром бригады, майором Козловым: "Нет возможности, окружение сильное, ведём бои. Не уверены, что кто-то из нас останется в живых. Тем более, что перешли они на сторону немцев - принято решение расстрелять".
 |
«Штаб майора Козлова
Слева направо: Мандрик, Звездичев, Сестов
Март 1945»
|
Правда, потом мне пришлось с донесением, с объяснением, почему всё-таки мы расстреляли этих двух офицеров, ехать вместе с одним нашим товарищем, тоже десантником, в состав временного венгерского правительства, которое располагалось километрах в трёхстах от штаба фронта. Штаб 4-го Украинского фронта, при котором был наш центр партизанский, выдал мне удостоверение временное и отправил туда. Мне не особо разрешили объясняться - просто сказать, что в критический момент эти офицеры предали нас, захватили радиостанцию, радиста и шифровальные документы, и, конечно, за это командование вынуждено было принять решение расстрелять их. Другого выхода не было. Вот это я только имел право рассказать в венгерском правительстве.
Месяц я ездил, пока на перекладных добрался туда. А правительство временное находилось в Дебрецене. Меня принял Ракоши, очень коротко выслушал, и поручил заниматься мной своему заместителю по партии. Этот заместитель тоже был десантирован на территорию Венгрии, почти сразу после высадки нашего десанта. Ему поручили создать венгерский центр антифашистского подполья. Так что я с ним был лично знаком ещё с Киева. Но он, выброшенный в Венгрию с определённой задачей, не выполнил своей функции. Группа была почти полностью уничтожена, но ему, начальнику это группы, удалось выжить. Единственная радиограмма от него была получена: "Приземлились, ведём борьбу, несём потери" - и на этом всё. Он закрыл работу радиостанции, потому что немцы располагали английскими радиолокаторами, при помощи которых могли её быстро обнаружить. И таким образом он просидел до освобождения этой территории Красной армией. А потом - один из секретарей ЦК, заместитель председателя революционного правительства, военный министр революционного правительства Венгрии. Он уже: "Что? Я участвовал!" (*передразнивает важным тоном). А то, что выбросили его и поручили ответственную работу - информировать свой центр в Москве - уже умалчивал.
И он вёл со мной разговор по поводу этих офицеров. У нас же была венгерская группа, а бригада - "имени Ракоши", и они считали наши действия своими заслугами - заслугами ЦК компартии подпольного правительства Венгрии. И его интересовали дробности. А откуда он мог получить такую информацию, кроме как от участника этих событий и действий, как я? И он сутки меня держал. Создали хорошие условия там, охрану - такое отношение было к нам, в общем, превосходное. И так закончилась моя операция с Венгрией и с венграми.
Вернулись мы опять в штаб фронта, где наш центр располагался, там уже выдали нам окончательно документы с указанием, что мы демобилизованы, освобождены от всякой службы и отправляемся в Киев. Оригинал этих документов штаба фронта у меня сохранился. А поскольку поступал я в партию в партизанах, и никаких документов кроме радиодонесения не было, так меня не считали членом партии, а считали кандидатом в члены. После войны я долго доказывал, уже будучи на партийной работе: "Ну как я мог быть кандидатом партии и комиссаром? Это недопустимая вещь: комиссар - и не член партии". Ну, верили, а доказать требовали документально. А никакой письменной документации мы не вели. Нам не разрешали. Кто имел дневники - вёл дневник, в том числе и я это делал.
- Он сохранился?
Сохранился, и находится сейчас в Киевском государственном архиве - вошёл в общий отчёт, а я себе оставил копию. Но только по загранице. По нашей территории у меня ничего не осталось.
- Вы курили во время войны?
Нет. И вообще не курил. Пытался уже после войны, но потом отказался: на меня здорово действовало то, что в лёгких дыра всё-таки осталась. И врачи меня предупредили: "Имей в виду, что алкоголь, курение для твоих лёгких может превратиться в туберкулёз". И я перестал...
- Как вы сейчас к немцам относитесь? Осталась ненависть какая-то?
Сейчас? Ну, как вам сказать… Конечно, потому что я видел все зверства, которые немцы творили вместе с бандеровцами на нашей территории и за границей. У нас другого отношения к ним, кроме ненависти, не может быть. Это уже у нас в крови - у таких, как я, которые видели это всё не по рассказам, не по описанию, а являлись очевидцами многих событий. Вот, например, эта трагедия на Украине с поляками, когда бандеровцы, СС "Галичина", расстреляли двенадцать тысяч населения. Уничтожили несколько польских населённых пунктов до конца, от самого малого младенца до старика. И объясняют это тем, что, мол, поляки враждебно к нам относились и так дальше. На самом деле, сущность и причина такой жестокой расправы состоит в том, что польское население на территории западных областей сотрудничало с Советскими партизанами. Были и польские партизаны на нашей территории, на Украине. Но не с бандеровцами, а против немцев. С немцами поляки не сотрудничали. И вот эта злоба, немцев прежде всего, заставляла бандеровцев так жестоко расправляться с поляками, потому что они выступали против немцев. Вот главная причина этой трагедии.
- А к Сталину у вас какое отношение?
К Сталину у меня отношение больше положительное, чем отрицательное.
 |
2013 год
|
Орден Отечественной войны I ст.
На мой взгляд это лучшая история человека,который в ходе тяжёлых боёв,с большим трудом выбиравшись из окружения,сбежав с гросс лагеря,в итоге попал к партизанам и рассказал удивительные истории, которые вы вряд ли найдете где либо в таких подробностях!
ОтветитьУдалитьА пикантности этого интервью великого человека,добавляет истории: воздушного боя,штыковых атак,ну и пойти на пулемёт с 10-ю патронами,это безусловно героический поступок,сейчас такое просто немыслимо,и ещё много-много безумно увлекательных,и героических историй,которые погружают в то страшное время,от которых просто мурашки по коже и дух захватывает, насколько они погружают в те страшные времена!
Спасибо большое что поведали нам эту историю,великого человека,которому мы обязаны всем!