Я родился 17-го марта 1914-го года в селе Николаевка (до
революции – Ганское) Ширяевского района, в ста двадцати километрах от Одессы.
Родители занимались сельским хозяйством. Мать – 1887-го года рождения, неграмотная.
Отец – 1888-го, немножко грамотный, четыре класса закончил. Он тоже был на
фронте, но до 1917-го года.
Что я пережил? Вспоминаю 1921-й, 1922-й годы – это
голод. После этого постепенно отец и мать хозяйство заимели. У нас в семье было
пять детей: сестра старшая – 13-го года, я – 14-го, второй брат – 18-го, третий
брат – 27-го, и последняя сестра – 29-го. Село было большое, около тысячи
дворов. Когда начался голод, многие стали умирать, некоторые выезжали из села.
В основном в Крым: там было более-менее получше. Брат мой, который 18-го года, в
1931-м году тоже поехал в Крым, устроился грузчиком в санатории. А я остался
дома: учился, хозяйством занимался.
![]() |
Отец, мать и старшая сестра
|
Закончил я семь классов (у нас в селе семилетка была).
В 1932-м году поступил в комсомол, а сестра старшая замуж вышла в 1933-м. Меня
и ещё двух комсомольцев (парня и девушку) по решению ЦК партии направили на
курсы учителей в Первомайское. Тогда это был Троицкий район. Учились мы по
шесть месяцев. Выпустили нас в сентябре 32-го года и командировали в райком
комсомола на распределение. Девочку отправили в наше село, а нас двоих – в
другой сельсовет, в разные сёла.
Я проработал в посёлке два года. Тогда ещё голод был,
и учителям было указание давать пайки: масло постное, сахар – такое. А в
некоторых колхозах было указание давать зерно. Мне, допустим, дали мешок
пшеницы. Я её завёз на мельницу, смолол, хозяину с хозяйкой отдал, и вот так на
квартире жил.
Проработал два года, и вижу, что тяжело моим родителям,
которые в семи километрах от меня. А мой отец какими-то судьбами был на фронте фельдшером.
Документ он имел, и его пригласили работать фельдшером в селе. Там врач имелся,
но фельдшер тоже нужен был. А до этого отец работал кладовщиком в колхозе. Ну а
я приезжал домой в выходной – в воскресенье. Там я встретился с одним учителем,
который приехал в отпуск. Он 1902-го года рождения, работал в Молдавии, под Тирасполем.
Говорит: "Алексей Гаврилович, давай приезжай, я тебя устрою в Молдавии
учителем. Потому что здесь тяжело, а там немножко полегче". Я взял в
сельсовете справку о том, что работал учителем, и в сентябре месяце с этой
справкой приехал к нему в село Федосеевка. Он был на конференции. На третий
день я еду к нему в районный центр, он меня ведёт к инспектору образования
района, и мне дают направление в сельскую школу. Мы едем с этим учителем в
село, он мне отдаёт своих учеников, которые у него были в этой школе (первый-четвёртый
классы), и вот таким путём я работаю. Там были молдавские и украинские сёла: молдаване
ходили в молдавскую школу, а я работал в украинской.
Отработал там пять лет, с 1934-го по 1939-й, а в 39-м
нас, учителей, забирают в армию. До этого нас не брали, потому что была бронь.
И 20-го сентября нашу команду отправляют эшелоном в Тирасполь, а оттуда – в
часть: через Ростовскую область, в портовый город Ейск – маленький красивый
городок. Приехали вечером, разгрузились, и в баню. Помылись, переоделись, и в
казарму. В казарме двухэтажные койки. Я попадаю в пехоту: 158-я стрелковая
дивизия, 875-й стрелковый полк (при дивизии было три полка). Кормили нас
хорошо.
Таким путём я прослужил 39-й год, 40-й, а в 41-м –
война. А я должен был демобилизоваться в сентябре. И всё, пошёл на фронт. Причём,
я хотел сказать, в армии меня взяли в полковую школу – это где шесть месяцев готовят
младших командиров: сержантов, старших сержантов, ефрейторов. И нам в мае
месяце присвоили звания: кому сержант, кому старший сержант. Я получил
"старшего сержанта".
А в июне, ещё до войны, нашу дивизию эшелоном
отправляют на Украину, под Черкассы. Там мы на стрельбище ходили, километров
пять в лесу. А когда только объявили, что война, так на стрельбище приехал на
лошади кавалерист, дал данные, и все быстро снялись в штаб полка. Нас полностью
вооружили, полная боевая готовность, и на другой день мы выехали на станцию
Фастов – это под Киевом. Когда ехали, то уже видели сбитые немецкие самолёты.
Приехали на станцию где-то через недельку после того, как немцы начали.
- Скажите пожалуйста, какая должность у
ефрейтора, кем он командует?
Отделением.
- Он выше, чем сержант или нет?
Нет, ефрейтор – это младший. Ефрейтор, сержант,
старший сержант, потом старшина и дальше. В полку нас распределяли и назначали:
если ты сержант – мог стать командиром отделения, мог в роту ПВО попасть. Рота ПВО
– это рота, которая организована для борьбы с самолётами. Я был командиром
отделения в этой роте. Нам дали три машины ЗИЛ, и на этих машинах стояли
счетверённые пулемёты "Максим". Командовал ротой капитан из
Таганрога. Когда уже надо было идти на фронт, нас с этими пулемётами и машинами
погрузили в эшелон и отправили через Киев на Смоленск. Высадили нашу дивизию на
станции, там стояли и подводы, но мы на машинах были. Все уже полностью
вооружённые: пехота автоматы, винтовки, пулемёты (станковые и другие), боеприпасы
имела.
![]() |
С товарищем (справа, убит под Смоленском)
|
- А у вас какое личное оружие было?
Карабин. А потом давали автоматы, когда уже пошли в
бой. При пехоте была пулемётная рота. Пехотинцам также давали пулемёты, только
не станковые, а с диском, ручные.
В Смоленске высадились, и мы на машинах, а пехота на
поводах и пешем – километров двадцать в лес. В лесу и пехота, и артиллерия (45-мм,
120-мм, 196-мм), и мы со своими машинами. Дня три там побыли, потом три
самолёта немецких прилетели – разведка. Увидели, что в лесу полно солдат, и
через двадцать минут налетело штук двадцать самолётов. Разбомбили всё в пух и
прах. А мы – кто как. Мы же необученные: кто в траншейку один на другого, кто в
ямку сховался, кто тикал, кто падал. Разбежались. Командиры тоже: кого ранило,
кого убило. У меня был окопчик – я вскочил в него, а многие не выкопали, и на
меня сверху тоже. Не выкопал окопчик – упал. Тут рядом бомба взорвалась,
осколки рассыпались, и всё. Командира роты куда-то в ногу, по-моему, ранило, другого
солдата убило, третьего тоже ранило. Мы даже огонь открыть не успели. Всё. И
паника. И ночь.
Кто мог из командиров – собрал людей, и давай
отступать на Смоленск. А немец же тоже не дурной: высадил на аэродром под
Смоленском десант. Пехота пошла уничтожать этот десант, а нас на машинах
отправили к мосту через Днепр. Там уйма народу: пограничники, семьи
пограничников, кто на подводах, кто пеший, с детьми, раненые – и все на мост.
Немец налетает и бомбит, а люди убегают. И в это время в мост попадает бомба. Кто
мог – через Днепр вплавь. Мы переправиться не успели, нас примерно батальон был.
Ну, как батальон: человек, наверное, семьдесят-восемьдесят осталось. Командир
роты ПВО оставил пост и на машине двинул с ротой, потому что немцы наступали.
Бросил нас, нескольких человек. Я уже был с винтовкой, без пулемёта своего,
пошёл в батальон, и начал с этим батальоном переправляться через Днепр. И ночью
командир батальона через реку, через лес, через болото нас выводил. Вышли – там
уже наши, наша оборона. Я после этого так и остался в пехоте.
Побыли мы там некоторое время, а после этого нам
говорят, что немец движется по Смоленской дороге на Москву. В нашу дивизию
добавляют ещё пехоты – каких-то сибиряков, и тремя эшелонами, со станции
Издешково, через Вязьму и Калугу, отправляют на Курск. А чего? Потому что немец
двинул большинством уже на Николаев, на Одессу, на Херсон, на Днепропетровск,
на Киев, и после этого на Курск, на Рыльск.
В Курске нас высаживают ночью и говорят, что семьдесят
километров пешем идти надо. Дали ещё немного вооружения, и на оборону Рыльска,
Курска. На Курск когда шли, там была маленькая речка, через которую тоже вплавь
пришлось перебираться. Нам дали пулемёт "Максим" дополнительно, и мы
всё на спине несли: "тело", "коляску" – таким путём. Немец
вооружён хорошо и полностью, а у нас вооружение не очень сильное: артиллерия
разве что 45-миллиметровая, и 76-миллиметровая частично.
Постепенно мы отступали, сдавали Курск – это дело уже
шло осенью. Я с пулемётом поддерживал пехоту: немец когда двинул, так я должен
своим пулемётом по немцу, чтобы пехота могла пройти.
- Первый бой помните?
Первый бой был ещё там, под Курском.
- Расскажете?
Ну так что там рассказывать: тикать надо было, потому
что немец вооружённый полностью, а мы слабые… Сдали Курск, уже за Курск двинули
километров тридцать, подошли к Кшени – и зима. Мы заняли оборону, и немец уже
тоже не мог наступать дальше, тоже занял оборону.
(*Выдержка
из наградного листа:
"Участник боёв с немецким фашизмом с 19.7.41.
В боях за гор. Щигры тов. Чуприна из станкового
пулемёта в упор расстреливал озверелых фашистов. Им была дважды отбита атака
противника, после которой на поле боя противник оставил более 150 солдат и
офицеров убитыми и ранеными.
В бою у д. Кшень противник неоднократно пытался
потеснить наши части, но тов. Чуприна своим пулемётным огнём заставлял
противника откатываться назад с большими потерями.
В последнем бою при взятии д. Папское тов. Чуприна,
умело руководя своим отделением, наносил пулемётным огнём большой урон
противнику.
Тов. Чуприна дисциплинирован, храбр. В бою
воодушевляет своих воинов быть храбрыми и мужественными защитниками
Социалистической Родины и без пощады уничтожать фашистских варваров").
Это когда мы от Курска отступали, и возле станции
Щигры у нас были бои. Там речка, а через речку мост с железной дорогой. И через
этот мост должен был переправиться бронепоезд, а потом эту железную дорогу
взорвать. Вот здесь немец наступал с Курска на Щигры (*показывает на карте), а я со своим станковым пулемётом занял
оборону (нас пулемётная рота была). Держали этот мост двое-трое суток, пока
бронепоезд не прошёл. А когда он прошёл, мы тоже дали дёру, и на Кшень. Эта
Кшень – маленькое село: с одной стороны села мы, а с другой стороны немец, и
таким путём бои. Там и наших легло, и ихних.
А потом дали нам три танка, "тридцатьчетвёрки",
и сказали: "Ну, хлопцы, теперь давайте в наступление". Они с пехотой
начали наступать, а я пулемётами поддерживаю. У немца танки не могли двигаться,
и наши танки их многих помяли. Мы продолжали наступать, и под Глуховым 10-го
января меня в ногу ранило: вот здесь, на этой ноге, где сейчас протез (*засучивает левую штанину до колена,
показывая деревянную культю). Как будто бы назначено было (*смеётся). Где-то мина немецкая
разорвалась, осколок пролетел – бах! И попал не в кость, а попал в мякоть. Ну,
кровь потекла, и всё. Там уже санитар подбежал…
В Воронеже в госпитале я лежал три месяца. Выписали
меня уже в марте 42-го года. А тогда был такой период, что тех, кто воевал и
был ранен, после выписки направляли в те части, в которых они воевали. Приехал
я в комендатуру, со мной ещё два человека, а нам говорят: "Ваша часть в Ростов
уехала". Немец сначала Ростов взял, потом наши его выбили и на шестьдесят километров
отбросили. Приезжаем в Ростов, в свой полк, в пехоту, и опять нас направляют на
оборону.
- В рукопашную доводилось ходить?
Нет, потому что приходилось нам отступать. Отступили,
нам дали пополнение, а немец танки свои подбросил, и всё. Со мною был один
азербайджанец из тыловой части. Он сам сапожник. Мы когда за Ростовом держали
оборону, немец начал наступать и обстреливать, а это же необстрелянный солдат.
Я лежу, и он рядом лежит. И он мне: "Слушай, сержант, я боюсь".
Говорю: "Чего ты боишься? Ты окопчик держишь – держись и всё". А он:
"Я боюсь, я боюсь". И вплоть до того, что слезы текут. Ты понимаешь?
Такое положение, что нервы не выдерживают. А тут ещё видишь, что немцы
наступают или стреляют – так это большая паника бывает. Если ты держишься в
окопчике, то ещё сносно.
А их танки нашу пехоту как мозолили? Мы под Таганрогом
держали оборону, там песчаная местность. Наша пехота выкопала окопы, а они штук
десять-пятнадцать танков двинули. А что песок? Танк пошёл да и завернул окоп полностью.
И всё. Бывало такое, что человек мог где-нибудь вывернуться, а бывало и нет. Артиллерии
не было. Кто-то имел, может быть, гранаты или бутылки с горючей жидкостью...
И вот, мы за Ростовом держим оборону, а немец
наступает уже на Харьков, и бои в Харькове идут. Там такие жестокие бои были…
Немец берёт уже Харьков полностью и наступает на Донбасс. И нашу дивизию
отправляют на оборону: Донецк, станция Лихая, Каменск-Шахтинский. Ведём бои.
Дают мне опять пулемёт, только уже не "Максим", а ШКАС: он крупнокалиберный,
17-миллиметровый, установлен на машине. Дают человек шесть ещё (отделение) и
посылают на оборону речки Северский Донец. Командир полка, Добровольский,
немножко выпил, и садится в нашу машину: он, шофёр и адъютант. Выделили ещё
"сорокапятку" и автоматчиков.
Доезжаем, а немец уже переправился через речку,
оборону занял по этой стороне, и оттуда давай по нам. А мы что? Свои машины
разворачиваем, отступаем, "сорокапятка" тоже уезжает, и занимаем
оборону совсем в другом месте – на станции Лихая. И оказывается, что немец,
видно, занял другие станции, двинул на Ростов и нас полностью припёр. Мы опять
отступаем, переправляемся через Северский Донец и уходим в Сальские степи. Там
собирают тех, кто смог переправиться, грузят на машины и отправляют на
Черкесск, Ессентуки, Кисловодск, потому что немец Ростов уже захватил и
двигается дальше на юг.
Задвинули нас аж до Военно-Грузинской дороги, под
горы. А немец уже забрал Пятигорск, Кисловодск, Ессентуки взял. Городишко наш
(уже не помню название) артиллерией начал обстреливать. Снова надо тикать. Отступаем
в лес: пехота пошла в одну сторону с полком, а наша рота ПВО на машинах – в
другую. Командир роты мне говорит: "Пойди узнай, куда наш полк
отступает". И я пошёл с ними. А моя рота поехала дорогой через село, там
их немец начал обстреливать, и они совсем в другую сторону повернули. Таким
путём я остался с пехотой и попал в комендантский взвод. Потом уже связались с
нашими по радио (они, оказывается, совсем в другом лесу находились), дали мне
направление, и я ушёл. Нашёл свою роту и уже с ними стоял в обороне.
Относились мы уже к другой части, и снабжали нас там
же. Давали паёк: то муку, то (если есть возможность) барана или овцу. Зарезали,
и на мясо. И так выживали в обороне. А это уже зима: немец Сталинград берёт, а
мы здесь оборону держим, на Северном Кавказе.
А в январе-феврале 43-го года мы начали наступать по
тому же пути, по которому отступали. Постепенно забрали обратно Черкесск, взяли
Кисловодск, Ессентуки, Минеральные Воды и остальные города. "Катюши"
нам здорово помогли: у нас были "Катюши", а у немца –
"Ванюши".
- Я нашёл в интернете (http://podvignaroda.ru/) ваш наградной лист.
(*Зачитываю
вслух, оригинальная пунктуация сохранена) "Товарищ Чуприна находясь со своей
зенитной установкой 27 апреля 1943 года при налёте авиации противника, в хуторе
Майорский Краснодарского края и лично ведя огонь по вражеским самолётам из
крупнокалиберного зенитного пулемёта, несколькими длинными очередями сбил в 17
часов 30 минут пикирующий бомбардировщик типа "Юнкерс - 87".
Воспламенившийся самолёт упал в районе полевой стан 1,5 километра
северо-восточнее хутора Мазепа.
Товарищ Чуприна проявил себя смелым и
хладнокровным командиром. Когда боевая обстановка бывает особенно напряжённой
он сам лично ведёт огонь по врагу, показывая пример личной отваги и мужества".
Достоин правительственной награды –
орден «Красная Звезда»".
Расскажете подробнее?
Мы возле маленького селения выкопали окопчик, круглый
обыкновенно. Нас отделение было, шесть человек. Ну, в основном один стреляет, а
остальные подготавливают: там же эти железные коробки, и набиты патроны в них.
По пятьдесят патронов, по-моему, в ленте. У нас машина была трёхосная, ЗИЛ-530,
и в ней запасные ящики с патронами. Пулемёт ДШК устанавливается прямо на
машине. Он на треножках, но закрепляется так, чтобы не качался. Причём самолёт
же когда летит, ты должен определить расстояние, высоту полёта, будет ли он
пикировать, лететь вверх или куда-то в сторону. Навести его на упреждение,
определить, какая скорость у него. Там есть такой кольцевой прицел: ты наводишь,
и должен вести. И когда уже навёл приблизительно – нажал, и он мгновенно стреляет с таким дрожанием. (Когда мы
только пошли на фронт, под Смоленск, так у нас на машинах был счетверённый
"Максим": соединённые два и два пулемёта. Нажимаешь одним и другим
пальцем, и все четыре стреляют. И причём стреляют так, что не пропустят нигде – один от другого очень близко. А у ДШК
один ствол). Ну и вот, значит, мы выкопали окоп на огороде, установили этот
пулемёт и закрепили его. Пехота залегла отдельно (там лесок маленький был), а с
левой стороны наши танки. А немцы разведку сделали: два-три самолёта-разведчика
налетели. И через каких-нибудь тридцать минут летят пять, шесть, семь самолётов
немецких. Начали бомбить танки. А я должен направить против того места, откуда
они будут лететь, и их встречать пулемётом. Там надо выгадывать: если он
чуть-чуть в сторону – ты тоже должен
в сторону. И если я успел их сразу встретить огнём – хорошо, не успел – они
могут свернуть. И там же не один самолёт летит. Значит, я навожу на какой-то,
который мне более удобный: когда он на меня направился, я в это время ему в нос
должен навести. А после этого, когда уже он перелетел, я должен стрелять
вдогонку. Самое удобно, когда он на тебя летит – вот ты прямо в лоб ему и даёшь. И когда я увидел, что он на меня
идёт – навёл и в это время дал
огонь. А этот пулемёт если стреляет, так уже наверняка. Если попал, значит
готовый он. Его зацепило. И когда я увидел, что он вспыхнул, дым пошёл – всё ясно. Он через лесок перелетел и
упал. Ну, конечно, я уже износился – выстрелил патронов, сколько мог. Уже мне
нечем стрелять. А командир мой с командного пункта всё видел. Видел огонь,
видел самолёт, и мне рассказывает, что вот так и так. Говорю: "Да, это я
стрелял". Со мной, правда, тоже были бойцы. У нас в окопе человека
три-четыре обычно, а остальные могут в стороне где-нибудь находиться. Пулемёт
тяжёлый, конечно, но разбирается, и вдвоём можно нести: один за ствол, другой
за ручки, а лента отдельно. И командир после этого составляет рапортичку, что
я, такой-то, вёл огонь и подбил самолёт. Ну и мне после этого дали
"Красную Звезду".
Это по самолётам. А был случай зимой под Курском, что мы
по машинам стреляли. Там пехота находилась, они куда-то двигались по шоссе.
Три-четыре машины, одна за другой, а мы в это время сидели замаскированные в
лесу. У нас, по-моему, два пулемёта было крупнокалиберных. А они примерно
метрах в четырёхстах от нас. Мы направили, ну и обстреляли их. Машину подбили
одну, а раз подбили – пехота быстро
разбежалась. А мы в это время по ним из пулемёта. Они скрылись в лесок, ну,
нескольких, может, там ранило, но надо было уходить: у нас дисков оставалось
мало. А когда мы отошли, так они передали, видно, по радио и вызвали танки. И
штук тридцать танков по этой трассе прошло, но совсем в другом направлении. А
мы ушли. Против танков этими пулемётами бесполезно. Это редко, когда ты можешь
попасть в окошко...
А бывало и по пехоте. В Кабардино-Балкарии, например:
мы на горе, а село внизу. Мы окоп выкопали, и этот пулемёт поставили
крупнокалиберный. И в это время заметили, что немцы, по-моему, с румынами
начали наступать на село (это было днём). До них примерно метров четыреста, а
этот пулемёт бьёт чуть ли не на два километра. Обстреляли их, пехота немецкая сразу
залегла. А раз залегла, то по ним чешешь. В это время миномётная рота подошла и
по ним из миномётов дала. "Сорокапятки" подошли, и то же самое. Вот
такой период боёв был.
Ещё мы охраняли штаб полка. Вот, допустим, командир
полка где-то занял себе место для наблюдения, а мы в стороне должны охранять,
чтобы часом самолёты не разбомбили этот наблюдательный пункт. А бывало, что по
пятнадцать самолётов сразу налетают. А раз пятнадцать самолётов, то там уже
думаешь: или самому спасаться, или по самолётам стрелять. Приходилось прятаться
в окоп: там же каждый примерно по восемь-девять бомб бросит, а бомбы сыпал
такие, контейнеры. Он когда бросает, они раскрываются, и ракеты падают. Пистон
вдарил и всё, поражает пехоту осколками. Возле Крымской станицы он бросал по
полтонны, по двести килограмм бомбы. Ну, были, конечно, случаи, когда бомбу
бросил, а она и не взорвалась…
Когда уже наступали, то в основном пехоту
поддерживали. Пехота пошла, в это время идёт штаб за пехотой, автоматчики с
командиром полка, вся его свита (адъютант, охрана), ну и мы, рота ПВО, тоже
машинами. На Крым когда шли по Краснодарскому краю (Абинская, Крымская
станица), а это была уже весна, там места такие: то лес, то болота, то глина. Немецкие
танки и автомашины не могли там пройти, застревали. Немцы их поджигали и сами
убегали. Наши лошадьми и подводами продвигались еле-еле по грязи и тоже
застревали. Пехота помогала артиллеристам переносить снаряды. Были случаи, что
освобождали селения, а в них – кубанцы, которые отступали и, проходя через своё
село, оставались дома. Ещё молодёжь была, которую не брали сразу, когда война
началась: 25-й, 26-й год. А теперь уже наши военкоматы мобилизовывали их и
направляли на фронт, на передовую. А они необученные.
- Их не обучали разве?
Да когда? Когда их обучать? Их даже не могли
переодеть. А как же: надо нашей пехоте помогать освобождать сёла, чтобы немец
не задерживался. Пехоту ведь тоже не могли как следует обеспечить, они же тоже
теряли людей, многие погибали. А эти необученные. Тоже были случаи, что шли в
бой непереодетыми. Когда была возможность отправить в запасную часть, если наши
двинули немца далеко, и там держат оборону, а он потерял много своих бойцов, и
не может поднять их на бой, то в это время военкомат брал и несколько дней обучал
этих призывников. Ну и пополнение давали из госпиталей.
На станице Крымской четыре или пять месяцев мы стояли
в обороне: немец на горе, а мы внизу. Стояли до тех пор, пока немец не начал
тикать. Я же ещё не рассказал: когда мы отступали, то под этой станицей нам
дали трёх девочек со счетверёнными пулемётами (*смеётся). Они неопытные, а я-то уже кадровый. А командир роты был
азербайджанец. И я с ними прошёл весь путь обратно до Краснодара. Под
Краснодаром нашу ПВО передают в артиллерию, девочек передают в связь, а нам говорят:
"Кто хочет в артиллерию – пожалуйста". Я думаю: "Ну что, в
артиллерию идти?" – нет уже тех, с которыми можно было воевать. И вот, говорю:
"Пойду в артиллерию". Какую? 76-милиметровую. Всё.
После этого я уже на 4-й Украинский фронт попал. Крым
освобождал, там меня под Севастополем ранило в спину, и я в Мелитополе в
госпитале пролежал два месяца.
- Про бои в Крыму можно подробнее?
Осенью 43-го мы на переправе установили артиллерию.
Поставили чуть ли не через каждые десять метров орудия и обстреливали берег
ночью. А пехота должна была в это время через Азовское море катерами на Керчь
переправиться. Четыре с половиной километра Керченский пролив, немец укрепился
на другой стороне, а воды полностью минированы. Ну и когда мы обстреляли берег,
а пехота высадилась, мы тоже свои орудия на катер, и на тот берег. А там же
берег такой, что катер не подойдёт вплотную. И нам пришлось в плавь
высаживаться, а это был ноябрь месяц (21-е ноября). Катер после этого смог
подплыть ближе, потому что освободился от нас, и мы начали эту пушку
76-миллиметровую вытягивать на берег, и после – на гору. Там пехота немцев уже
выгнала и заняла оборону. Затем мы продвинулись километров на пять, установили
свою пушку, и продолжили обстреливать, чтобы пехота дальше наступала.
- Сапун-Гору не штурмовали?
Сапун-гора, она же под Севастополем, а мы чуть правее
Керчи высадились. По берегу Азовского моря двигались. Правда, когда мы уже
несколько километров по берегу прошли, к нам Черноморский флот начал
подплывать, помощь оказывать артиллерией, моряки высаживались. Вот таким путём
мы двигались на Симферополь, а когда Симферополь взяли – двинули на
Севастополь. И здесь, под Севастополем, я был ранен: немец начал обстреливать
наш полк, мина взорвалась недалеко, и осколком меня по спине ударило. Я на
самой пушке сидел, потому что нам надо было выдвинуться вперёд: там был такой
ярок, и нужно было перебежать туда с пушкой. А артиллерия наша на лошадях была.
И когда ударило по спине, я с пушки упал, и мне через ноги, одну и другую,
колесом прошло. Ноги у меня опухли полностью. Меня в госпиталь отправили, я в
Мелитополе лежал, есть справка.
Я был заряжающим: тот снимает колпак (они же с
колпаком), даёт мне восьмикилограммовый снаряд, я беру этот снаряд и бросаю в
ствол. В это время другой закрывает затвор, а этот нажимает кнопку и стреляет.
Ну, я однажды подал снаряд и не успел руку убрать: рука попала между стволом и
снарядом – полностью сняло ноготь.
- Против танков приходилось стоять,
когда в артиллерии были?
Нет, против танков – нет. Мне приходилось по
бронемашинам стрелять, по самолётам. Под Курском приходилось по пехоте: они
сидели на машинах, а мы в это время пулемётом по этим машинам били.
- Артиллеристам полагалось личное
оружие?
А как же? Конечно. У них или пистолеты, или автоматы. А
после этого меня выписывают и в запасной полк отправляют. Там говорят: "Вот
приехал командир, который хочет взять в школу, где будут учить офицерским
званиям". А я сержант, и думаю себе: "Чего же не пойти на
курсы?". И я записываюсь в эту школу на шестимесячные курсы при 4-м
Украинском фронте. Курсы сначала находились в городе Льгов Курской области. А
после Льгова, когда наши части полностью прошли Украину, нас перебросили в
Черновцы, на Западную Украину. И там я был с марта по сентябрь 44-го.
Когда мы ехали с Льгова в Черновцы, где-то возле
Ивано-Франковска наш эшелон обстреляли бандеровцы. А город тогда назывался не
Ивано-Франковск, а Станислав. Там был полностью штаб бандеровский: и под
землёй, и в лесу. Сразу бьют тревогу, и нас, уже полностью вооружённых, давай
на борьбу с бандеровцами. И мы, курсанты, недельки две-три гонялись за ними по
лесам. Город Чортков – вот здесь бои были у нас.
- А без курсов звания не присваивали, не
было такого?
Нет.
- Бандеровцев вы уничтожали?
Не, они от нас ховались. Ихняя молодёжь некоторая
убегала, так их брали в плен. Ну, это наша ОБХСС (*отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности). А
дальше – чёрт его знает, что с ними делали. Наши как въехали в село и по первой
квартире только зашли, а там бандеровец был. Он выскочил, и в конюшню. Хотел на
лошади тикать, но не успел, потому что наши быстро подскочили. Так он пеший
выскочил из села и в лес убежал. После этого, правда, его окружили да поймали.
А вообще-то они, когда наши вошли в село, обстреливать стали. Ну, пехота
окружила это село, прочесала. В лес заскочили. А в лесу (недалеко там, метров
десять) кухня, и на кухне хлеб, масло сливочное, сало, ещё некоторая закуска
ихняя. Но они взяли да отравили всё это.
- Отравился кто-то?
Не, мы когда подошли, то сразу заметили, что
отравлено.
- Как заметили-то?
Ну, это ж не так просто: взять и начать кушать. Мы уже
опыт имели. Это же не продукты первой необходимости, как хлеб или ещё что-то
такое. А раз сало, масло, то тогда уже заметно. Да и запах был.
В Черкассах нам присваивают звания младших лейтенантов,
и меня направляют в Карпаты: в 242-ю горнострелковую дивизию, в 903-й полк. Был
я уже командиром пехотного взвода. Дали мне наган, пехоту и два "Максима".
Автоматы в основном выдавали пехоте, а командиры – кто имел автомат, кто не
имел. Немец полностью заминировал дорогу, по которой мы наступали, и командир
батальона повёл нас по лесу, в обход. А в лесу, там и дождь, и слякоть, и
туман. Комбат сказал, что сапёры должны идти впереди и разминировать. К утру мы
вышли к какому-то селу: пехота наступала, а я своими пулемётами поддерживал.
- Вы сами за пулемётом были?
Не, там расчёт из четырёх-пяти человек: пулемётчик,
заряжающий, потом те, которые ленты преподносят. А ленты были тряпичные – не
такие, как у немца, железные. Патрон закладываешь, полностью ленту набиваешь,
ставишь в патронник, и когда тебе надо стрелять, нажимаешь пальцами, этим и
этим (*показывает). И он как огонь:
выдаёт двести пятьдесят выстрелов в какую-то минуту, сыплет прямо.
Ну и мы, значит, наступаем, а я перебегаю от одного
пулемёта к другому, координирую: там станковый пулемёт и там. А рядом был
колодец, и возле колодца заминировано. Ну а что, ты будешь смотреть, где
заминировано? Там же прикрыто, ты не увидишь, свежее или не свежее. И когда я
перебегал, наскочил на мину. И всё. Мне отрывает вот так вот (*проводит рукой по левой ноге), и я
упал...
Ну что: кровь у меня сочится, боли. В чашечку ранило,
здесь вырвало кусок осколком. У меня была планшетка, там записи, конспекты с
учёбы – попало в планшетку. А могло ведь и по яйцам дать. Я лежу на правой стороне,
а эту так ещё чувствую – больно. В это время выскакивает санинструктор, я,
увидев, кричу. Он и хлопцы, пехота, заметили, что я лежу, санинструктор
подбегает: "Ну, выползай, выползай, смотри, чтоб ты часом не попал ещё на
какую-то мину". Я выползаю, упираюсь вот так одной ногой, а эту
поддерживаю. Кровь течёт, осколками раздробило полностью. Он мне: "Ну всё,
давай я тебя перевяжу". Наложил один пакет, вот здесь перевязал вену,
здесь и здесь перетянул (*показывает
пальцем). Взяли меня вдвоём, занесли в дом – там кушетка. Санитар говорит:
"Ложись и не развязывай. Так и держи, чтобы кровь не стекала. Только через
некоторое время ты чуть-чуть опускай, чтоб кровь сходила, и нога не синела".
И так я пролежал некоторое время, потом меня положили на подводу, на которой
раненых возили в госпиталь, дали одеяло: "Ложись вот, закутайся". Я
закутываюсь, ко мне ещё одного кладут: мужчину, но не военного, а гражданского
– тоже подорвался на мине.
- Какой это месяц был?
26-е ноября 1944-го года. Мне оставалось пять с лишним
месяцев пережить. Это уже последняя рана была…
Положили, и куда везут? Чёрт его знает – ночь. Ехали
мы километров семь-восемь. Приезжаем в лес, там натянута палатка брезентовая, в
которой операции делают. Электрический свет от лампочек, костёр маленький
развели. Меня снимают с подводы и кладут на кровать. Я думаю: "Что же они
будут делать?" – хирург и сёстры. Хирург на нос мне капает эфир: "Считай".
Считаю, считаю: "два-три-пять…" – и всё, перекинулся, ушёл. Ничего не
помню...
- Как вы вообще от болевого шока не
умерли? Вам кололи какие-то обезболивающие?
(*Смеётся) Та не, до самого медсанбата никакого обезболивающего
не давали. У санинструктора ничего не было. Потом, правда, перед операцией дали
укол, чтобы не так больно было…
На утро нас хирург будит на завтрак. Там лежали
раскладушки, и на этих раскладушках я и ещё человека четыре. Подносят и рюмку
вина. Ну, я выпил – хорошее вино. После этого мне ещё перевязку сделали, и
через некоторое время отправляют в какой-то госпиталь. Опять подводы подъехали,
нас погрузили на самолёт У-2 (в Мукачево или ещё где-то), и мы полетели через
горы. Того гражданского оставили в лесу. Лечу, думаю: "Налетит мессер – подобьёт".
Лётчик один, я с ним не переговариваюсь.
Прилетаем в Чехословакию, и нас отправляют в
госпиталь, где таких как мы, безногих, много. Без двух ног некоторые. Лежим,
приходят чехословаки и нас развеселяют: один с трубой, тот на скрипке играет,
женщины виноград приносят, ещё кое-чего. А что нам? У нас, конечно, боли. Боли
такие, что страх…
Когда мы уже подлечились, нам сделали перевязку,
оттуда на эшелон, и куда? Не знаю, куда. С нами в эшелоне девочки, которые переносят
нас на руках – мы же сами не можем. Приезжаем в Киев, в госпиталь № 3985. И там
я лежал с ноября месяца 44-го года по 16-е декабря 45-го – год с лишним. Ну,
конечно, врачи хорошие были. Оба врача – женщины. Хирург хороший, операцию
сделал удачную. Мне, во-первых, ещё делали реампутацию: долго не заживала рана.
И там мы с женой познакомились, она в этом госпитале работала.
После демобилизации я приехал в Одессу, расписался с
женой (она 22-го года рождения) – она целый год за мной смотрела, когда я лежал
в Киеве. Когда в село вернулся, там были некоторые мои товарищи, с которыми я
учился в школе. Некоторые попали под Донецком в плен, и какими-то судьбами, уже
когда освободили Одессу, они убежали от немцев домой. Один был ранен, а другой,
Петя Загорняк, со мной учился в классе до войны. Здоровый парень, старше меня
примерно на два года.
- Как же вы в одном классе учились?
Потому что в селе у нас иногда по два года в одном
классе оставались. Сначала была неукомплектованная школа. Был голод, были
индивидуальные селения. Кто, как мог, выживал. Тогда ведь, после революции,
после 21-го, 22-го года, тоже голод начался, когда полностью забрали землю у
помещиков-капиталистов. Ну а когда уже ввели НЭП и индустриализацию провели – каждый имел право иметь
землю. Раздали землю крестьянам, в зависимости от количества человек в семье.
Давали полгектара, гектар давали. Кто мог, имел лошадь, вола. И таким путём
жили до колхозов.
- Хорошо при НЭПе жилось?
Ну, при НЭПе каждый имел хозяйство: вот у нас дома были
лошади, корова была, овцы, свиньи. Отец, правда, ещё был здоровый (он в
Гражданскую воевал). А когда колхозы начались – всё сдали полностью. Вот такой
период.
- Что с вашей семьёй случилось во время
войны?
Родители были в оккупации. Брат Иван, который 18-го
года, погиб под Орлом. Будто бы он тяжёлое ранение получил и в госпитале умер
от ран. (https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=74505253)
- Вы вели счёт убитым врагам на фронте?
Что их считать? Тогда мы не считали.
- Пленных вам приходилось брать?
За всю войну пленных я сам не брал. Потому что я то в
артиллерии, то со станковым пулемётом – его же не бросишь (*улыбается). Это пехота, когда наступала, так они могли взять в
плен. Или могли "языка" взять – это ночью посылали. Нас как-то
командир роты послал в разведку, человек пять: узнать, какая часть соседняя.
- Пили много на войне?
Ну, на войне давали по сто грамм. Вот под Керчью когда
высаживались, так нам дали по шкалику водки.
- У солдата что обычно было с собой,
какие вещи?
Давали нам бритвенные принадлежности, помазок.
Парикмахер иногда приезжала. Но это уже ближе к концу войны.
- Как вы к Сталину относитесь?
Нормально.
- Сейчас стала популярной тема НКВД,
мол, везде сидели заградотряды с пулемётами и своим в спины стреляли.
Во-первых, по 227-му приказу – "Ни шагу назад!". Это когда Ростов второй
раз сдавали, то нам объявляли этот приказ. Заградительные отряды были: если ты
где-то думаешь отстать или перебежать на другую сторону – значит расстрел.
- У вас были такие случаи?
Были два случая: один под Смоленском, один на Кавказе.
Когда наши Смоленск сдали, стояли мы в обороне, и в одном селе (Ярцево, кажется)
в ОБХСС кто-то доложил, что один, видно, самострел сделал, и дома сидит. Если
он ранен в бою, на передовой, так ему санинструктор должен перевязку сделать,
дать направление в госпиталь. А этому кто даст справку? Ну и особый отдел
узнал: передали в штаб нашей дивизии, начали разбираться, а он – "самострел".
А раз так – полевой суд в течение трёх дней, расстрел и всё. Ну а что ты
будешь? Там не считаются ни с чем. Вывели подразделение, которое должно
стрелять, человек семь-восемь с винтовками, выкопали окоп, чтоб он туда упал,
вывели батальон, чтобы посмотрели на результат, суд прочитал приговор:
"Расстрелять, пли!" – все выстрелили ему в спину, закопали и на этом
закончили.
- Про ваши похождения можно целую книгу написать.
Так я же и говорю: если бы мне возможно было
какого-нибудь корреспондента прислать.
- Ну а чем я вам не корреспондент? На
диктофон всё записываю.
Так ты записываешь на диктофон, но если бы ты мог ещё
взять и написать.
- Напишем обязательно: страна должна
знать своих героев.
![]() |
2012
год
Наградные листы ветерана c podvignaroda.ru
(кликнуть для увеличения):
1. Орден Красной звезды
Комментариев нет:
Отправить комментарий