Я родился в станице Новорождественской Тихорецкого района Краснодарского края в России в 1926-м году 22-го ноября. Но во время войны я прибавил себе два года и дату 20-е мая написал, чтобы ещё полгода было, иначе меня не хотели призывать: понятно, куда пацана на фронт? Отец мой - кубанский казак, иначе говоря - рядовой крестьянин. Мама - дочь казака. Когда началось расказачивание и стали колхозы организовываться, отец отказался наотрез вступать туда. Почему-то казаков не любило Советское правительство. Наверное, потому что они служили царю верой и правдой. У нас закон был: родился сын - ему выделяется три гектара земли. А у нас родилось их семеро. Да у отца было десять, что ли, гектаров. Это сколько земли уже? Если отделяется сын - он свою землю с собой забирает и организовывает новую жизнь. Поэтому казаки все имели свою землю уже совсем молодыми, и я имел уже три гектара земли, как только родился. Я - самый младший, и одна сестричка у нас была. Вот так.
- Вы сказали, что были сиротой. Как это получилось?
Расказачивание, отец в колхоз вступать не хотел, его арестовывают и отправляют бог знает куда. Где он умер и я не знаю, и вот генералы мои пытались найти - нет. Умер где-то и всё. А мама с голода умерла в 29-м году. Она, видно (я так догадываюсь), если кусочек хлеба был, то скорее меня кормила, самого младшего, а сама голодная оставалась. Ещё один брат с голоду умер: три дня лежал в другой комнате, некому было его хоронить. Крысы отъели ему ухо, глаз выели - голодные были. Меня туда не пускали, чтоб не напугать. И потом его уже похоронили. А второго по некоторым данным (толком никто не знает) где-то в балке в числе двадцати семи молодых казаков расстреляли: вдруг они восстание поднимут. Советская власть умела расправляться со своими врагами...
- Это 33-й год?
Да, это уже был 33-й год. Ещё один брат, Алексей - он комсомолец был, грамотный. Фильм показывают (они же тогда немые были), а он читает надписи, и все слушают. И вот, смотрит - мы дома голодные сидим, у нас всё забрали, что было, отца в тюрьму отправили. А там где-то на стене висела сумочка с пшеницей. Он её забрал и домой принёс. Мы сидим, жуём эту пшеницу, и тут же за ним приходят женщина и двое мужчин. Отбирают у нас эту сумочку, набивают нам всем морды, а его арестовывают. А у него ножка болела, он постоянно её водочным раствором с перцем натирал. И его двое верховых, сволочи, из станицы Новорождественской двенадцать километров в Тихорецк пешком гнали. Он падает, они его плётками поднимают с земли. До города доехали, он умер. Вот такая картина... Один брат в армии был, Иван. Вот дети его - два генерала будущих. В армии авиамехаником служил в городе Ейске - это ещё до войны. Павел, самый старший брат, вступил в колхоз. Вступил, живым остался, его не тронули. И тот в армии живым остался. А мы маленькими в детдом попали: я, Петя и наша сестра. Нас туда принесли опухшими. Вот что я помню (мне было три с половиной года, наверное): я придавлю пальцами - яма на руке остаётся. И на ноге так же.
В детдоме мы ходили смотреть, как хоронили людей. Кладбище недалеко было, мы проходим - вырыты три ямы подряд, глубокие и широкие. Могила, она же узкая делается, а эти - широкие. Нас бы в шею оттуда гнать палкой, а мы смотрим. Телега подъехала, за колёса берут, в первую яму опрокидывают, вываливается несколько трупов, кто рядом с ямой упал - ногами туда спихивают, и поехала повозка опять по станице собирать мертвецов. А мы смотрим, вот нервы какие надо было иметь...
- Мертвецы - это те, кто от голода умер?
От голода. Они по домам умирали. А эти ездят и собирают их. Заходят в дом - лежат мёртвые. Выносят, на повозку, и к следующему едут. 29-й год, 30-й, 31-й, 32-й. В 33-м закончили.
- То есть у вас голод начался раньше, чем 33-й?
Да, в 29-м году. Казаков надо было ликвидировать.
- В связи с этим вопрос: у вас ненависть к Советской власти не возникла из-за этого?
К Советской власти - нет. Персонально к Сталину - возникла. Советская власть хорошая была, но порядок в ней взяли грузины: Сталин - грузин, Берия - грузин, Орджоникидзе - грузин. Я бы их вам наперечислил ещё. И они вот так вот относились к людям - это страшное преступление. Ну что, лошадей, коров собрали, в конюшне поставили, а кушать нечего им. Лошади некоторые дохли тоже от голода. Собирали обыкновенную солому, кормили их этой соломой, потому что зерна не было совсем. Зерно, которое было, поотбирали и отправили в города. Говорили, в Москву отправили - мы откуда знаем, куда? Отца уже в тюрьму посадили, за то что в колхоз не хотел вступать, а мы сидели голодные и смотрели, как старшие умирают. Мама надо мной рыдала: "Я ж, наверное, умру, а ты, Мишенька мой маленький, как останешься? Кто ж тебя кормить будет?". И, видно, она всё, что у неё было, отдавала нам, и мы доедали. А как она была? Не дай бог так жить... Мне недавно рассказывала сестра (лет десять назад, наверное), что кто-то поделился с нами пшеничкой. Мы эту пшеничку понемножку делили, сидим и жуём. Покушали и повесили в сумочке на стену. Заходит соседка (кстати, фамилия у неё тоже Сеина была, там много однофамильцев наших жило), забирает эту сумку, сестра говорит: "Тётя Нина, у нас же больше ничего нету, мы же вот втроём сидим голодные". -"Вы всё равно помрёте". Забрала эту пшеницу и унесла домой. Соседка, которую мы хорошо знали.
- Обалдеть, вот сволочь. А почему же вы у неё не попытались отобрать?
Ну что, я не знаю. Вот она пришла, забрала, они кушают, жуют эту пшеницу, а мы голодные, у нас ничего нет. И вот так детдом нас всё-таки спас.
- Что с вами случилось после того, как вы туда попали?
Там нары, на нарах попоны самотканые, такие небольшие. Спали мы на этих нарах, кроватей не было. Кушали, я уже вам сказал, кочан кукурузы, который варился или всю ночь, или весь день. Мы с Ваней получали этот кочан, ножом надпилено точно по центру: "Миша - это твой кусочек, Ванечка - это твой, кушайте". И мы сидели, каждый свою сторону смоктал, грыз, а кукуруза-то старая, не та, что с поля, а та, что в прошлом году созрела. Наелся я от полкочана? Нет, конечно. Но если я дошёл до границы Ваниной, дальше я не трону. Нас в детдоме учили: "Чужого не бери".
- А Ваня - это кто?
Ваня - это мальчишка соседский, такой же, как и я. Его родители тоже умерли. Родители умирают, а пацанов и девочек - в детдом. Детдом в станице был размещён в разных местах по возрастам: маленькие в одном месте, чуть постарше - в другом, старшие - в третьем. Но там, я вам скажу, начиная с 35-го года нас уже начали кормить. Очень потихоньку детдом стал обеспечиваться. Нам уже выдали простыни, и мы на попоны стали стелить простыни (ну, кроватей-то не было всё равно). Уже стали варить суп какой-то: картошки туда немножко добавят, крупы какой-то, муки намешают, кипятят. А до этого - буряк красный отваривали, без круп, без жиров, мы этот буряк съедали и жидкость эту поедали. Если провинился, то говорят: "Этому не давать, он натворил то-то". А вечером он ужинал как и все кукурузой. Рано утром кукурузы кочан и вечером кукуруза. Кочаны эти в амбаре лежали, мы туда ходили, отсчитывали: допустим, в нашей группе восемнадцать-двадцать человек. Значит, десять кочанов на двадцать человек. Нам там выдавали, мы приносили и варили. Целую ночь варили! Эта кукуруза уже сверху потрескалась, а всё равно твёрдая, её не угрызёшь. Ну, грызли - молодые, зубы позволяли. И вот мы с Ваней свой кочан утречком получали и съедали, в обед был суп с бурячком, а вечером - опять кочан кукурузы. Но Ваня потом всё же умер. Умер от голода и от болезней. Они же, болячки эти, прилипали, и вот он ходит-ходит, а на завтра смотришь - уже готов.
- А что случилось с ещё одним вашим братом и сестрой, которые вместе с вами попали в детский дом?
Когда сестра подросла (наверное, в 34-м или в 35-м году), тот брат, который вступил в колхоз, забрал её из детдома к себе. Она росла у него, ей уже было где-то пятнадцать-шестнадцать лет. Со временем она вышла замуж. А Петя, когда ему шестнадцать исполнилось, ушёл из детдома в Тихорецк на подсобное хозяйство в школу глухонемых. Два километра от Тихорецка земля была, и там производили всё, что нужно. Его туда взяли учётчиком. И через месяца три он из детдома меня туда забирает. Нам дали комнату, я варил, шил, стирал. Я научился всему. Летом пас свиней, 100 рублей за это платили. Возил воду из Тихорецка два километра. Лошадку запрягать я умел, ходил уже в пятый-шестой класс - доверяли мне всё. Еду в Тихорецк, везу бочку с водой в нашу школу глухонемых, а мальчишки бегают, я сначала подумал, что они меня припугивают: вот так показывают кулак об кулак, мол, ты что, работаешь? Я потом понял, что это знак работы там. Им запретили голубей держать (они мешали учиться), так они мне их туда на подсобное привезли, глухонемые эти.
И Петя там рос до армии. Вот порядок дурной тоже был: в армию его призывают, девятнадцать лет, а я-то у него без родителей живу. И меня в детдом опять. Это был 40-й год. Петя четырёх кабанов откормил к этому времени для меня, насобирал денег, и поскольку дело шло к тому, что нужно будет платить за учёбу, хоть ещё пока не объявляли об этом, то он мне сказал: "Ты учись. Миша, учись! Не взирая ни на что. Я тебе вот пачку денег даю, ты эту пачку и сестре не показывай. Эту пачку ты расходуешь на книги, брюки, рубашку, в школе учишься, всё покупаешь вот за эти деньги". Так я в ботинок на дно ложил их, и надевал обувь так, чтобы их никто не украл. Ну, воровство было, что там говорить. Особенно ростовчан когда призвали, ростовчане эти воровали. Мы спали в ботинках, а деньги ложили на дно: завязал на шнурки, и всё целое.
В общем, Петя ушёл в армию. Началась война, он заканчивал полковую школу в Северной Буковине - это румынская территория. Пошла бойня, Гитлер нас погнал тогда, и так как офицеров не хватало, то брат вместо "сержанта" получил звание младшего лейтенанта. В газетах про него писали, по радио передавали. Днём как-то зовут меня: "Миша, иди сюда! За Петю передают!". Я пришёл в центр станицы радио слушать, а там рассказывают, как он целую роту немцев уничтожил из счетверённого пулемёта. Из него по самолётам надо стрелять, а он залёг за этот пулемёт, 600 выстрелов в минуту, и роту немцев уничтожил, когда те наступали. А Под Винницей во время отступления его второй раз ранило. Первый раз он не ушёл в госпиталь, а в этот раз ранило в правую руку, в запястье. Там же две кости, сантиметров десять-двенадцать, одну кость выбило, и рука вот так вот согнулась. Его в госпиталь отправили и больше не призвали. Но пока его везли в госпиталь, он ещё дважды был ранен - итого четыре раны. И он в сорок семь лет от этих ран умер...
А Сестра замуж вышла. Только вышла - мужа призвали на Дальний Восток, ещё войны не было. Он там три года отслужил (тогда трёхгодичная служба была) и должен был возвращаться домой на Кубань, а тут война началась. И его вместе с другими под Мурманск на границу отправили, защищать от немцев Берингов пролив. Потом его в Сталинград перебросили. Под Сталинградом они немцев колошматили уже по-настоящему: тут уже мы немцев били, а не они нас. На Кубани такая история была. Он забежал домой на пару часов, и опять догонять своих - в сторону Краснодара шли. Страшный бой был там, немцы много наших перебили, наши перебили немцев, и его посчитали убитым. Снесли всех убитых в подвал, и письмо пишут сестре моей (жене его), мол, ваш муж пал смертью храбрых. А он ночью отошёл и на четвереньках вылез из этого подвала. Все смотрят: убитый был, а тут - живой. Но сестре забыли написать сразу, что он жив, и потом уже, позже написали. Его отвезли в госпиталь, он долго не мог разговаривать - контужен был и всё остальное. И от этих контузий и ранений умер тоже после войны очень скоро. Сестра осталась опять одна. Вот так...
А те братья - Иван (отец будущий генералов) и Павел (в колхоз который вступил) - тоже были на фронте. Прошли войну с тяжёлыми ранениями оба. Павел успел в тюрьме посидеть. Он был из боевых таких. Поехал в Тихорецк на двуколке, привязал лошадь возле моста, по мосту перешёл железную дорогу к вокзалу, пивка там хватанул (ну, и водочки, конечно), и идёт по мосту к лошади. Навстречу милиционер: "Стой!". -"А тебе что нужно? Я иду к лошади своей". -"Остановись!" - требует милиционер, и с наганом к нему. А тот его как врубил, наган полетел вниз на железную дорогу, милиционер с ног, засвистел уже лёжа на земле, двое милиционеров прибыли и брата забрали. За то, что при исполнении служебных обязанностей милиционер от него получил по морде - четыре года тюрьмы. Это было, наверное, в 38-м или в 39-м году. А война началась - его сразу освободили, и на фронт.
- В штрафную часть направили или в обычную?
В обычную. Да за что его в штрафную? Подумаешь, подрались. По морде друг другу дали, и ничего. Он был ординарцем у командира полка, и командир полка его очень любил. Он толковый был по всем данным. Но тоже получил несколько ранений.
А Иван женился на вдове. Вдова в девичестве тоже была Сеина, как и мы все, а вышла за Павлухина. Этот Ваня Павлухин хороший был... И, значит, двое своих детей родилось у них (вот эти будущие генералы). Но у Ивана тоже, по-моему, было три ранения, он заболел и умер после войны уже. Ребята остались одни с матерью.
- А ваша станица был в оккупации?
Была. Ровно четыре месяца: сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. Но что это было, я, например, не знаю, потому что нас забрали. Наш детский дом через реку Кубань перевезли. Нами занимались. А в начале января под Сталинградом битва состоялась, и немцы бежали к Ростову, в Крым. Поэтому, собственно, оккупация была недолгая, а в станице были одни бандеровцы. Рассказывали нам, что шестеро их было, с Западной Украины. Лошади у них имелись, и они в станице несли охрану.
- И как, сильно они лютовали?
Не успели. Пока освоились там, так их уже гнали оттуда.
- Ну убили они кого-то или нет?
Не они, а немцы. За станицей курган был, и там расстреляли несколько человек.
- А за немцев кто-нибудь пошёл воевать из вашей станицы, не знаете? Я читал, что некоторые казачьи движения поддерживали Гитлера.
(*Усмехается). Был один, потом я даже не знаю, куда он делся. Он попал в плен и был в числе власовцев. Остальные тоже там проходили, но они не из нашей станицы, из другой. А этот дурак заехал домой к жене, и все увидели его в немецкой форме. И тогда житья не стало его жене. Она не имела детей, её считали предательницей, раз муж предал, и так вот ей доставалось...
- И что с ней в итоге случилось?
Ничего. Потом люди привыкли. Она работала в колхозе, работала как полагается. А он не вернулся, где-то погиб в боях, когда они отступали.
- Вы не могли бы ещё раз рассказать ту историю про директора школы, который вам учиться не давал и требовал денег?
Ну, что я вам скажу? Учителей не хватало, а он не подлежал призыву (у него за ухом дыра была) и преподавал историю. Преподавал, прямо скажем, средне. Его неинтересно было слушать. Начитается дома, приходит и нам рассказывает. Человек малоспособный, малограмотный. А будучи директором, он обязан был с нас, учащихся (с 8-х, 9-х и 10-х классов), деньги собирать и сдавать государству.
- А сколько нужно было сдать?
Сто пятьдесят рублей за год. А что там, если бутылка водки тогда стоила, по-моему, полтора рубля. Представляете, сколько это денег? Переведите. В общем, все посдавали, а я не сдал: я детдомовец, у меня нету ничего. Вернее, у меня были деньги, но я припрятал их и не хотел отдавать, иначе мне потом в 9-м и 10-м классе не за что было бы покупать книги. Ну и всё, я не сдаю. Директор приходит: "Если завтра не принесёшь, к занятиям не допущу, выгоню, уйдёшь домой. Со списков вычеркнем тебя". Утром опять заходит: "Деньги принёс?". -"Нет, не принёс, у меня нет денег". Хватает меня за шиворот, хватает за руки (у меня потом синие руки выше локтей были и шея, я в военкомате их показывал), я держусь за парту, а он меня тянет вместе с партой к двери, чтобы выставить из класса. Не получалось у него. Он уходил, ругался, кричал. Учительница, правда, меня жалела: "Да ты не обращай внимания, он скоро перестанет тебя трогать". Ну, потом я сходил в военкомат, военком выслушал меня, посмотрел на мои синяки, позвонил директору и сказал ему: "Ты чего издеваешься над мальчишкой? Он сирота, у него три брата на фронте воюют! Ты дома, гад, сидишь, а ему не даёшь учиться! Откуда у него деньги, я тебя спрашиваю, глухая тетеря?! Если ты его ещё раз тронешь, я приеду в школу, я тебя разыщу, морду тебе набью за то, что ты мальчишку обижаешь, и с работы выгоню. Понял?!" - и дальше мат пошёл. И он меня больше не трогал. Это точно. Я уже ходил в школу спокойно. Ну в самом деле, как у сироты можно деньги брать? Я эти денежки берёг, не знаю как. Тетрадочку надо купить, книжечку надо купить. Потому что у сестры денег тоже не было, в колхозе откуда деньги? Кто мог там что-то продать, тот немного выручал, а так же зарплаты никакой не было.
Кстати, сейчас я вам покажу, чтобы не быть голословным, документ, удостоверяющий, что я в пятнадцать лет уже был трактористом. (*Роется в папке). Вот, смотрите: "Удостоверение выдано товарищу Сеину (причём с ошибкой, через два "е" написал кто-то) Михаилу Александровичу в том, что он действительно прослушал трёхмесячную программу курсов трактористов с 14-го января 42-го (хотя в 41-м мы уже пахали, но без документов только) по 26-е мая 42-го года при Новорождественской МТС, без отрыва от учёбы (при школе занимались). Зачёт сдал на ОТЛИЧНО и получил права водителя колёсного трактора" - директор, печать, подписи. Это уже официальный документ. А начали работать мы в 41-м с трактористом. У него рука одна, я не знаю, он её или сломал, или что, и его на фронт не взяли. Он на тракторе работал, и я был при нём. Рулить же не так уж сложно, и он следил, как я рулю, что я так делаю, что не так. А уже в 42-м мы прошли вот эти курсы и получили права. А в 43-м я ушёл в армию. Вы видите, сколько я пользы принёс на своём колёсном тракторе (*улыбается)? Была одна девушка-переросток (она в десятом классе училась, а я в девятом), её приставили ко мне. Она тоже на тракторе, рядом поле моё, и если у меня глох мотор, она приходила: как возьмёт за рукоятку, как крутанёт, и завела - здоровая такая. Я опять сел и пошёл. А если опять у меня заглохнет, то я ей махну, она ставит свой трактор, приходит ко мне и опять заводит. И таким образом мы с ней на пару работали. Хорошая дивчина. Ей уже был, наверное, девятнадцатый год.
- Не закрутился у вас роман с ней?
Нет. Да я маловат был. Ну что, пятнадцать лет... Она имела там одного инвалида, и с ним занималась. А так, мы с ней дружили. В школу ходили пешком, километра за три, наверное. Я за её спиной прятался: ветер дул страшенный, мороз, снег, а она здоровая, и я за её спиной, пока мы эти крутые места обходим.
- Как звали её?
Я уже и забыл. Помнил недавно...
- Скажите пожалуйста, а какие предметы в то время в школе изучались?
А такие же, как и сейчас. Начали с букваря, и я сразу освоил, потому что дома в три года я уже читал. Тетрадь, помню, мне подарили, и я уже буковки какие-то там писал, привык к ним.
Когда я учился в 4-м классе, обуви у меня не было, и я в школу босый ходил. А поскольку холодно становилось, я прекратил учиться в октябре месяце. В конце марта меня встречает учитель: "Миша, ты чего в школу не ходишь?". Я говорю: "Я босый". -"А ты приходи". Говорю: "Так я же отстал, наверное?". -"Ничего-ничего, приходи". И 1-го апреля я пошёл в школу. Через неделю, наверное, нам задали на дом решать задачу. Никто не решил! Один я пришёл в школу с решённой задачей. Учитель стал проверять: не решил, не сумел. -"Ну кто ещё решил?" - никто. -"Миша, иди к доске". Иду к доске, рассказываю, как я решал эту задачу. -"Вот как надо решать!" - учитель говорит. И я окончил 4-й класс. Да, мне жена брата старшего сшила тапки из шинели, и я в школу стал ходить в шинельных тапках. Из шинели обыкновенной: и подошва шинельная, и верх. И я хожу. Экзамен тогда был в 4-м классе. Я сдал нормально более-менее (не знаю, может меня и пожалели там где-то, но сдал) и стал выходить. А тут парта возле двери, и сидят две девочки: одна - племянница директора школы, а другая - дочь директора. Обе богатенькие, конечно, хорошо одетые. Я иду, они смотрят мне на ноги, на мои тапки шинельные (ну, можно сказать босый иду), и обе улыбаются. Я остановился, я чуть не ударил одну - во, какой я был. Обиделся, что они на эти тапки смотрят. Учитель подошёл, меня сразу взял, поговорил со мной, а их поругал, мол, чего вы смеётесь? И я 4-й класс закончил босым. А в 5-м классе учился средне - это единственный такой год, потому что четвёртый класс я пропустил. Но в шестом я уже отличником стал.
- Скажите, а астрономию тогда изучали или нет?
Ну, в 10-м классе была астрономия.
- А был такой предмет, как "дарвинизм"? Я недавно прочитал про него.
Был.
- Ух ты, а можно чуть подробнее? Чему вас там учили?
Ну что я вам скажу? Мы изучали по Дарвину происхождение человека. Была книга, и всё, чему Дарвин учил, было в этой книге написано. Нам показывали волосатого мужчину откуда-то из Африки, всё лицо у него заросшее волоснёй, и вот этот мужик нам приводился в пример того, что человек произошёл от обезьяны и тому подобное. Дарвин доказывал это.
- Ну это аналог современной биологии или биология тоже была?
А вы думаете, я знаю, что сейчас в биологии? Мне же 94-й год уже, как-никак. И что сейчас там рассказывают-доказывают по книгам? Сейчас уже не доказывают, что произошёл человек от обезьяны - эти времена прошли. Сейчас уже по-другому несколько. Я же вот своих ребятишек слушаю, они рассказывают...
В общем, учили хорошо, требовательно, и таким образом я закончил десять классов. И когда я стал артиллеристом, то математика меня поставила на высоту, по сравнению с другими. Потому что офицеры - шестиклассники, семиклассники, а у меня десять классов.
- Почему вы решили пойти добровольцем на фронт?
Потому что три брата воюют, а я дурака валяю дома. Десять классов окончил, почему я должен сидеть дома? Я страну, Родину свою шёл защищать! Мы к военкому втроём пошли раньше ещё, чем закончили десять классов, а он сказал: "Мальчишек не призываем. Вы курсы трактористов закончили? Вот пашите землю и заканчивайте школу". Закончили (это был уже 43-й год), приехал я на призыв, а он опять говорит: "Ну куда ж я тебя приму, когда тебе ещё семнадцати лет нету?". И я тогда с ним стал разговаривать: "Братья на фронте, а я здесь. Чего я здесь сижу? Я хочу на фронт!". Он тогда так сказал: "Давай, Миша, мы тебе добавим полгода и пару лет ещё. Хорошо? Ты не возражаешь?". -"Нет, не возражаю". -"Вот так. Значит, мы тебя призываем как семнадцатилетнего". Короче говоря, в ноябре мне исполнялось семнадцать лет, а меня призвали 17-го мая 43-го, в шестнадцать с половиной.
Между прочим, я очень часто себя на этом ловил в жизни: если я 7-го, 17-го что-то затеял - я решил. На фронт пошёл 17-го мая - живым остался. Я так и считал, что это господь Бог меня поставил на такое место, что я не попал под удар. Ранения были. Вот рана, видите? (*Показывает на левую кисть). На правой ноге 14 сантиметров длиной, я могу вам показать. Полоснуло осколком, и я чуть-чуть Богу душу не отдал. Вот здесь, выше колена перевязал бинтом, остановил кровь, и сестра меня нашла. Видите?
- Да-да (*от ступни и почти до колена вдоль голени тянется широкий шрам). Давайте всё-таки в хронологическом порядке: после призыва вы куда попали?
После призыва мы ехали в эшелоне. В Тихорецке на вокзале нас провожали. Меня никто не провожал: у меня ни родителей, детдомовец, сестра болела как раз, она не могла приехать, братья на фронте, а больше никого. В красные вагоны нас погрузили, и одна семья мне запомнилась: ему, наверное, лет семнадцать было. Он плачет и она плачет с ребёнком. Ну, дети. И мы отъехали от Тихорецка, до Кавказской не доехали - нас разбомбили. И последние два вагона ликвидировали (по-моему, последние два). Сколько погибло там? Медицина нашлась, стали подбирать, убирать ребятишек. А я боялся, думаю: "Что если и этого паренька убило, у которого жена с ребёночком?" - дети, и сами с ребёнком. Думаю: "Погиб, наверное". Нет: когда самолёты немецкие улетели, и мы двинулись дальше без двух вагонов, я смотрю - этот паренёк целый. И таким образом мы двигались еле-еле, железная дорога разбомблена, мы до Кавказской шестьдесят километров эти проползли. Потом по другой железной дороге ехали - ползли, потому что самолёты немецкие штурмовали нас. Но ничего, добрались до фронта.
Теперь, значит, как нас готовили. Я вам скажу, так готовили, как никогда ни до этого, ни потом я не видел. Нас разместили в палатках в лесу. По-моему, километров семь от Моздока мы были. Полигон за десять километров. До полигона дорога - справа две полосы препятствий и слева одна. Что такое полоса препятствий? Начинается с бума: "По одному вперёд на бум!" - бревно это несчастное. Заскакиваешь, если упал - значит, опять. По буму пробежался, вскочил, дальше двадцать пять метров колючей проволоки. Шинель на тебе в скатку, ползком под этой колючей проволокой, если зацепился за неё - не вылезешь. Запутался, шинель порвал, кое-как вылез на той стороне, а дальше идёт яма глубиной два метра, наверное. Соскакиваем по очереди: двое-трое нас соскочило, одного выпихиваем наружу - эту яму нужно преодолеть (противотанковый ров назывался). Он оттуда винтовку опускает, я за приклад вцепился, он меня тянет наверх, я вылез с его помощью и дальше бегом. И вот это называлось полоса препятствий. Это каторга была. А под конец, значит, винтовку наперевес, бежишь как сумасшедший, в немецкой форме стоит чучело, налетаешь на него со штыком и штык всаживаешь в живот. Вытащил и побежал дальше. Вот такая подготовка. Только вышли на дорогу: "Правое плечо вперёд, на дорогу марш!". Только прошли: "Левое плечо вперёд, для преодоления препятствия бегом марш!" - такая же опять штука. На бум выскакиваешь, опять упал, а на тебе шинель в скатку, на тебе вещевой мешок, на тебе противогаз - сумасшедше. Три полосы препятствий - прибыли мы на полигон. На полигоне снова бегом. Гоняли ужасно. Опять там полоса препятствий, опять стрельба. Стреляли, правда, много. Разрешалось стрелять здорово. Мы радовались знаете чему? Политзанятиям. Их проводил армянин, старший лейтенант, старый уже. Призвали его вместе с войной. В земле были вырыты такие канавы, мы садились, ноги опускали в эту яму, и получались как бы столы. И он настолько добрый был, этот старший лейтенант: смотрит - я уснул, допустим, набегавшись, или сосед мой. Он подойдёт, за плечо так: "Ну? Ну? Уснул? Уснул, слушай" - и опять. Не ругал. И мы так радовались этим двум часам политзанятий, вы верите? Это настоящий отдых был. Ну а назад мы уже не преодолевали препятствия. Настолько напреодолевались на полигоне, что уже сами еле шли. И не доходя до лагеря стояла трибуна, на трибуне командир полка, и у него адъютант - лейтенант с перевязанной рукой. И он давал указания, этот лейтенант: "Ваша рота идёт строевым шагом мимо командира полка". Другой роте: "Ваша рота с песней идёт" - и так далее. Плохо прошли - правое плечо вперёд, опять назад и опять мимо командира полка строевым шагом. Пришли в лес этот несчастный еле живые, сняли с себя всё, речушка там была такая - мы помылись в этой речушке, поужинали. Кормили слабенько тоже, называлась третья норма. Покушали - отдыхать. Только легли где-то часов в десять (до десяти то проверка, то переклички), лежим, ещё не успели заснуть: "Тревога!". А вместо обуви нормальной - обмотки. Вы видели? Наверное, полтора метра или даже два, я уже забыл. И никто чтоб не опоздал, уже все в строю. Стоишь, эту обмотку проклятую наматываешь, потому что сейчас же: "Направо! За мной бегом марш!" - командир взвода, лейтенант. Бежим, дышим еле-еле. -"Шагом марш!" - пошли шагом. Только шагом пошли - опять: "Бегом марш!". Значит, километров шесть-восемь туда и назад. Приходим, только легли спать, через час, наверное, тревога. Опять сна нету, опять бегом. Вы верите? Мы настолько изматывались, худые все, кушали не нормально, я же говорю. И так две недели.
Через две недели - в роту: первая, вторая, третья рота. Первая рота уходит в бой, недалеко фронт. Ушла, бой прошёл, на лошади прискакал посыльный: "Вторую роту по тревоге вперёд!" - в бой. А я был в третьей роте. Потом у нас как-то перерыв получился, что наша третья стала первой, и они так и именовались. И влили нас в действующую роту. Командиром отделения мне попался сержант опытный, хороший командир, молодчина. Он на меня посмотрел: "Откуда ты такой взялся?". А я же маленький ростом, да ещё и лет-то мне меньше. И, наверное, дня три мы учились, тренировались, а на четвёртый рано утром - в бой. Командир нам давал задание. У каждого взвода была своя задача. Наш взвод должен был взять казарму на окраине села - это правое крыло было. Гранаты сразу всем выдали: "Бой будет идти в казарме. В казарме смотрите, чтобы друг друга не перестреляли, там штыковая будет. Миша (он на меня посмотрел, покачал головой), ну куда мне тебя? Ну куда ты в этой казарме? Знаешь, что? Смотри, мы врываемся в казарму (а казарма длинная), и в штыковую (а у нас не штыки, а ножи на автоматах были). А ты справа за домом встанешь, к стене прижмись, автомат подготовь - немцы могут из окна выскакивать, вот тут ты их и будешь стрелять. Потому что толку от тебя в казарме никакого, мне жалко тебя (*смеётся)". Так и получилось. Мы подошли, я прижался к задней стене, а у самого руки трясутся, откровенно говоря. Тишина, но как ворвались наши в казарму, как пошла бойня. И тут слева примерно вот сюда выбежал немец (*чертит пальцем на столе). А я тут вот, справа. Он смотрит, а рядом следующее жильё (казарма или что там было). Он туда повернулся, и я его шестью пулями застрелил. Он упал: высокий, белокурый, интересный такой. Автомат его как-то так перекосился, отодвинулся и лежит. И больше никого. Наши в казарме поперебили тех, кто там был (потеряли мы троих), выходят оттуда: "Миша, где ты?". Я говорю: "Я здесь" - а сам уже стою над этим убитым. И вы верите, мне его жалко стало? Немца жалко стало! Я посмотрел: молодой (сколько ему было - чёрт его знает, может быть, двадцать пять - двадцать семь лет), белокурый, красивый. Лежит, ветер колышет его шевелюру, а я стою над ним. Они мне: "Это ты его?". Говорю: "Да, я". Один говорит: "Ну-у, шесть пуль всадил". А другой: "Мог бы и двумя-тремя пулями, не жалеешь ты. Если так будешь расходовать боеприпасы, то в бою без оружия останешься".
- Это автомат ППШ?
ППШ. И после этого вечером меня вызвал командир полка. Сказали, мол, тут есть десятиклассник один, давайте его сюда, попробуем переводчиком - немца будем допрашивать. И вот, начальник штаба тоже на меня посмотрел: "Правильно записано, что десять классов?". -"Правильно". -"Переводчиком будешь". Но он ничего мне как-то не сказал. А командир полка глянул: "Ну куда ты в таком возрасте в бой? Ну откуда ты взялся?". В общем, дальше вы слышали, я вам читал (*Михаил Александрович ссылается на свою книгу, отрывки из которой он мне зачитывал перед интервью). Руфа, красивая такая девушка в форме сержанта, мне рассказала, какие вопросы будут задавать, кое-что я успел вспомнить, и таким образом я допрашивал немца. Сколько пулемётов, сколько танков у них. Между прочим, я раза три, наверное, переводчиком был. Три раза капитально и один раз чуть-чуть. С немцами разговаривал (*смеётся). Вот так. Но очень сложно. Он говорит быстро, я не могу поймать и заставляю его отвечать заново. Ну, "ершиссен" - это "расстрелять", "машиненгевер" - пулемёт, и тому подобное - всё это я успел.
- А в какой дивизии вы были?
Дивизия стрелковая, пехотная, номер не помню. Северо-Кавказский фронт. После этого меня вызвали ещё раз, и тут уже меня вёл мой командир, сержант. Спрашивает: "Ты знаешь, зачем мы идём?". Я говорю: "Нет, не знаю". -"Там прибыл офицер, капитан-артиллерист, он набирает бывших в бою стрелков, но грамотных, на курсы младшего сержантского состава".
- То есть вы были до этого, по сути, в одном бою?
Да, больше не был. И сам убил немца тоже один единственный раз. Нет, я так утверждать не могу, потому что, будучи артиллеристами, мы так лупили их, что сколько там я убил, я не знаю. Но я стрелял за пять, за восемь километров, и когда мы потом вперёд шли, то трупы немецкие валялись, а кто их убил - я, Иван или Петро - я не знаю. И тут опять-таки этот капитан меня вызвал, посмотрел на меня, головой так покрутил: "Ну что?". Сразу на бумаге: "Разложи формулу (а+3) в кубе". Ну, я только школу окончил - разложил. Потом сумма квадратов - я опять сделал. Формулу по химии: "А ну-ка записывай соляную кислоту" - записал. -"А ну сложи соляную кислоту с гидро-водным остатком" - я сложил. -"Всё, вы мне подходите. Пойдёте в артиллерию на курсы?". А мне ещё сержант сказал тогда: "Будут тебя приглашать - иди. Артиллеристы - это, я тебе скажу, такая часть, ну как интеллигенция. Не сравнить с тем, через что ты тут прошёл, да к тому же дальше мы пойдём опять в штыковую. А там ты где-то в тылу, за три, за пять километров стреляешь. Пушки же не впереди идут, а сзади, и стреляют по площадям". И я говорю: "Пойду, если возьмёте". -"Беру тебя!".
И учился я опять-таки отлично. На одно занятие начальник курсов пришёл, я команду подал на самоподготовку, он выслушал, как я другим рассказываю, и сказал: "Ну что, вы, я смотрю, усвоили то, что днём сегодня вам давали. Так и держите. В дальнейшем вы будете хорошим командиром". А начальник курсов понимал толк в этом. Он мне сказал: "Из тебя получится знатный артиллерист, лишь бы ты уцелел. После войны тебе цены не будет". Ну, вы теперь видели, действительно он оказался прав. Из восемнадцати курсантов трое получили звание "сержант", и я в том числе, остальные - "младший сержант". Ну, слабее учились немножко, а так хорошие ребята были. И отправили в полки нас.
 |
«Сержант Сеин Михаил Александрович, Июль 1943 года»
- Сколько вы учились там?
Я бы сказал, даже меньше двух месяцев. Полтора полных и стажировка ещё.
- И где находились эти курсы?
Курсы были там же, недалеко. В лесу, где мы остановились, стояли разобранные пушки: стволы отдельно, лафеты отдельно, колёса отдельно и так далее. Чтобы усваивать, надо же руками работать, надо складывать эту пушку. И мы имели такую возможность. Длинные деревянные столы, на столах разобранные орудия разного калибра: 37-миллиметровое, 40-миллиметровое американское "Бофорс", 85-миллиметровое орудие и 85-миллиметровая пушка старого образца какого-то тоже там была. И нам это всё помогло стать артиллеристами. А потом нас отправили стажироваться в бой. Командир батареи стрелял по врагу, а мы наблюдали. И после этого уже определяли нас в полки.
Тоже могу интересное рассказать. Значит, прибыл я в полк, а начальник штаба встретил нас и говорит: "Слушай, а тебе не повезло (он на "ты" обращался, хороший командир, майор)". -"Как не повезло?". -"А так. Твоё орудие разбито, и ты сейчас будешь командовать знаешь, кем? Девчатами. У них ранило командира, сержанта (назвал её) - не сильно, но, наверное, дней десять она будет лечиться, а ты примешь отделение". Сколько их там было? В общем, четыре, четыре и ещё в запасе две - десять девушек. Приводят меня к ним - палатка, тоже в лесу. Заводят туда, они все вскочили, честь отдали. -"Ну что, девушки, принимайте командира". Они все на меня смотрят, а я роста небольшого, сержант, а они - кто ефрейтор, кто младший сержант - радиотелеграфистки все. -"В общем, пока ваш командир не вылечится, ваш командир - вот. Товарищ сержант, принимайте команду. Но жить вы будете не здесь, не в палатке, поскольку пол у вас другой. Сейчас пойдём в штаб полка, вы познакомитесь там с ещё четырьмя девушками, которые на дежурстве, а потом место вашего отдыха определит мой помощник. Будете отдыхать там, а сюда приходить. Наряд назначаете вы. Те радистки сменяются, вы туда из этой группы четверых назначаете, инструктируете время, а готовить их будет командир взвода, лейтенант. Он сам специалист, он с ними работает. Ваша задача - это назначить и всё. Вам будут подчиняться". Так и было.
Была среди этих девушек одна моя ровесница: молоденькая, красивая, интересная. И у меня к ней какая-то тяга возникла. А познакомился я с ней так. Прихожу в палатку наряд назначать, а одна танцует. Узенькая полоска такая, и она танцует. В общем, она балерина. И настолько красиво станцует, полураздетая (ну, одета, конечно, но одежды тяжёлой нет на ней). Я постучал, они ахнули. И когда я к ним потом заходил, я всегда стучался, хоть я командир, и имел право. Они сами приводили себя в порядок, одевались, я заходил, назначал наряд. Но, я тебе скажу, мне шестнадцать с половиной, а им было по двадцать два, по двадцать четыре года. Были замужние, уже институт некоторые закончили. Поэтому я для них никакого страха не представлял. Они подшучивали надо мной: "Товарищ сержант, ничего, что мы так одеты?". Я говорю: "Ничего...". А с этой балериной я познакомился. Самая молоденькая, моего возраста.
- Имя не помните?
Маша. Я помню её. Отец у неё - полковник на фронте. А друг отца командовал артиллерийской дивизией здесь. И он её берёг. Я с ней подружился, и мы с ней так сошлись - ну, встречались, разговаривали. Я очень радовался, она раза в два умнее меня была, я скажу. В каком смысле? Я когда-то читал у одного немецкого философа (и это правда), что семнадцати-восемнадцатилетняя девушка подготовлена и знает столько, сколько двадцатисемилетний мужчина (*сомневаюсь, что данное утверждение актуально в наше время). И она настолько толковая, грамотная была, что мне до неё далеко. Я знал Пушкина, Лермонтова, я читал стихи - тут я лучше неё, наверное. Но что касается военной службы, отношения к ребятам - тут она меня обходила, это точно. И через какое-то время я прихожу, она говорит: "Позвонил командир дивизии, письмо пришло - меня забирают в дивизию". Я говорю: "А я завтра пушку получаю" - бросаю девчат и ухожу в боевую часть, в батарею. И так я больше её не видел, потому что дальше я пошёл в полк артиллерийский. В общем, понятно всё там...
- Можно нескромный вопрос? Вы с ней хотя бы поцеловались?
Мы всего раза два целовались так. В щёчку чаще было. А потом она уже сама губы подставила.
- Это первый поцелуй был ваш?
Первый, да... Она хорошенькая девочка такая. И говорила: "Я боюсь за отца. Друг его командует артиллерийской дивизией, он целее будет, а вот мой отец, он в бою". И вот он отцу её позвонил и сказал: "Я твою дочь, Машу, беру к себе радисткой в штаб дивизии, там надёжно".
- Это была ваша первая любовь, можно сказать?
Можно сказать. Ну, любовь такая, но засела.
- А вы не обменялись какими-то координатами, чтобы письма писать друг другу?
Нет, не обменялись. Она шла туда и сама не знала, надолго ли идёт и сколько там будет. Она говорила: "Отец хочет меня к себе забрать, но он в мотострелковых частях полковник, командир дивизии. Он попросил товарища, чтоб тот меня взял".
- А фамилию её не помните?
Не помню...
- Жаль.
Вот такая картина. (*Шарова - подсмотрел в книге).
- А это всё была одна и та же дивизия, в которой вы начинали пехотинцем и в которой потом командовали девчатами, или нет?
Нет. Та была мотострелковая дивизия. Вот гоняли нас - это мотострелковая. Стрелял я в того немца - это мотострелковая. А после этого я пошёл на курсы, где меня готовили как командира орудийного расчёта, и это уже был 1883-й зенитный артиллерийский полк. Но я не в самом полку был, а в дивизионе этого полка. Он номера отдельного не имел, он входил в состав полка и мог самостоятельно решать задачи, а полк - сам по себе.
- То есть вы стали командиром зенитного орудия, правильно?
Да, командиром орудийного расчёта. Меня встретили хорошо. Моему заместителю (младшему сержанту, наводчику) было сорок четыре года. У него два сына на фронте воевали. Заряжающему - сорок два года: здоровяк такой, снаряды эти 16-килограммовые как врежет на своё место. И другие - такие же, хорошие. У них уже ордена были, и они меня не называли "товарищ сержант", они меня называли "командир": "Командир, иди сюда!" - и на "ты".
- Сколько человек в расчёте было?
Семь человек: водитель, командир и пятеро у орудия.
- А автомобиль какой?
"Студебеккер". А уже после войны наши ЗИЛы были. Хорошие машины, новенькие.
- Когда вы прибыли в дивизион, это ещё был Северо-Кавказский фронт или уже Крым?
Нет, это ещё был Северо-Кавказский фронт. Но мы немцев на Северном Кавказе разгромили уже, можно сказать. Они покинули его. Частичка там оставалась небольшая. А наши войска к тому времени уже и на Керченском полуострове захватили плацдарм, и на севере Крыма 4-й Украинский фронт тоже взял. И мы уже перешли к обороне и отдыху. Прибыли мы туда в составе войск Отдельной Приморской Армии. Командовал ею Ерёменко, кстати говоря. Участок, где закрепился противник и куда мы приблизились, был на рисовой посадке - плавни какие-то там были. Ну, потом всё это замёрзло, и можно было проходить по этим местам. А до этого (в октябре, в ноябре) ещё там вода была. И вот, собрал нас командир полка мотострелкового, который мы, зенитчики, прикрывали, и поставил такую задачу. У нас орудия 85-миллиметровые на четырёх колёсах, весом до шести тонн, и положение сложное: когда начнём наступать, нам надо будет продвигаться. А для того, чтобы продвигаться, мы должны выяснить у противника, как они свою артиллерию припёрли туда. Если она у них есть, конечно. И вот, подобрали четырёх человек, и главное, что меня пригласили туда - это от артиллерии (а остальные мотострелками были). Ну и потом я своего пятого с собой взял, Коноваленко. И нам приказано было взять "языка". Дело было с 30-го на 31-е декабря 43-го года. И мы отправились. Белые халаты все надели. Шли вначале быстро и нормально, последние двести метров ползком приближались к врагу. Сложно было: немножко проползём - подождём. Тишина? Тишина. Продолжаем. Ещё проползли. И потом смотрим, уже близкое расстояние, метров пятьдесят осталось до противника. Тут фашист вышел из своего укрепления, из дзота, и пошёл по нужде. Встал спиной к ветру и "работает" себе. Я Коноваленко сразу рукой махнул: "Бери!" - там метров тридцать-сорок (может, пятьдесят самое большее). Он тут же броском к этому немцу, а ветер шумит, и он кулаком (а кулачище был у этого Коноваленко здоровый, он сам сибирский украинец) сшиб его с ног и поволок сюда, в нашу сторону. Тот был сначала без памяти, но тут же пришёл в себя. Руки ему связали, и я говорю: "Веди его потихоньку". И мы идём. А один из наших предложил, говорит: "Ну как же так? У них сейчас дверь открыта в дзот, и они готовятся Новый год встречать, а мы бросаем. Нет! Командир, давай мы "угостим" их, одну гранатку туда швырнём". Я говорю: "Ну давай". И он пополз. Действительно, дверь оказалась незапертой (он потом рассказывал нам). Он швырнул гранату, она там внутри взорвалась и что она там сделала - чёрт его знает. Ну, понятное дело, дзот - это малое помещение, а Ф-1 - это граната мощная, до двухсот метров осколки летят, убойную силу сохраняют. И он приполз быстренько сюда, и мы отправились следом за Коноваленко и "языком", которого он уже повёл. И говорит: "Командир, мы не напрасно их "угостили". Я дверь приоткрыл, чтобы швырнуть гранату - на столе еда стоит, какая-то веточка пристроена (что-то вроде ёлки), и свечи: одна на столе, а другая где-то на высоте. И сколько их там, я не посчитал - некогда было. Ну, может быть, ещё два-три человека. И швырнул гранату". В общем, мы их "угостили" к Новому году. Сделали то, что надо: и "языка" доставили в полк, и дзот этот, можно сказать, ликвидировали". Вот такая была картина. Там маленький участок они удерживали.
А 8-го апреля 44-го года мы двинулись вперёд, вышибли немцев и в Крым перебрались. Э-эх, немцы уже были не те. Хотя сопротивлялись ещё отчаянно. Понимаешь, Дима, Крым им нужен был, потому что это пока ещё помогало удерживать в рядах фашистов Болгарию, Румынию, и турок в узде держало. И в Крыму я получил первое ранение.
- Можно подробнее?
Ничего особенного. Наш дивизион (не только наш, другие тоже) прикрывал высадку десанта. И там, кстати говоря, вместе с немцами и власовцы были. Мы занимали огневую позицию километрах в двух от берега. Наши переправлялись через Керченский пролив, а мы их прикрывали своими орудиями. Немецкие самолёты пытались сюда идти, мы не допускали их - это была наша задача. Когда закончили, нас переправили через пролив на баржах в Крым. В Крыму мы продолжали направление на Феодосию, Севастополь. Ну, не прямо возле этих городов, а в стороне немножечко. В бою ведь не по дорогам ходишь, а по полям. Так и мы двигались. И вот, недалеко от города... Скажите название крепости у Пушкина в "Капитанской дочке" - вот в Крыму такой город есть, небольшой городишко. В интернете посмотрите, вы найдёте там... (*Судя по всему, речь идёт о Белогорске). В общем, мы стреляли, по нам стреляли, снаряды рвались, осколки летели, и я получил один. Видно? (*Показывает на левую щёку).
- Да-да.
Насквозь разрезало. Сразу кровь во рту, но слабенько. И я этот осколочек нашёл возле зубов. Я его долго возил, потом потерял где-то. Ну, это ерунда, оно заживает быстро. Вот ещё, видите? (*Левая кисть с внешней стороны). Вот здесь где-то чиркнуло (*показывает искривлённый правый мизинец), и я не могу честь отдать правильно. Мелочь всё.
- Это тогда же?
Нет, это в разное время. -"Что такое? Командир, у вас кровь течёт". Смотрю, чёрт его знает - да, чиркнуло. Ну, не страшно. Ещё была контузия. Снаряд разорвался прямо в моём окопе орудийном, орудие изуродовало, и нас засыпало. Из семерых трое осталось, а четверо погибло. Мне - ничего, я только глухой стал, и в госпиталь не пошёл. Не слышал дней десять, наверное. А снаряды были прикрыты разными досками, хламом. И мы, если рассчитывали задержаться немного, делали себе гнёзда и прятались так: от дождя, от всего. Копали с таким усилием, с такой быстротой. Орудие закопать, например, на полметра - это в один момент. Люди так настроены были.
А потом я попал в госпиталь с ранением ноги. Снаряд рванул где-то недалеко, и у меня кровь хлестанула. Я сразу из кармана бинт, выше колена затянул, потому что льётся, и через буквально несколько минут медицинская сестра увидела моё положение. Я руку поднял, рука в крови, конечно. Она подбегает: "Что такое? Ага, понятно". Зовёт ещё одну помощницу, и меня отправляют в госпиталь. С этой раной уже не повоюешь. С той я мог воевать, с вот этой мог (*показывает на щеку), а здесь, когда нога совершенно не действует...
- А вашего заместителя убило?
В этот раз - нет. И в тот раз тоже. Заместителю везло.
- В каком месяце это произошло?
В июне, наверное. Помню, что было тепло. До этого, перед будущим Днём Победы мы освободили Севастополь, а здесь мы уже из Крыма вышли. Мы были в Отдельной Приморской Армии. В составе этой армии мы переправу прикрывали, в составе этой армии мы влились в 3-й Украинский фронт, и уже в составе 3-го Украинского фронта я получил вот это ранение. Врач, подполковник медицинской службы, меня предупреждал в госпитале: "Миша, ты будешь страдать от этой раны, в возрасте когда будешь. Иначе говоря, когда ты уже отслужишь и будешь дома, вот тогда у тебя нога начнёт болеть от погоды. Она будет тебе мешать". И точно: вот сейчас, время от времени у меня ножка как разболится, и я хожу, хромаю, стараюсь удержаться. Ну, ничего.
- Сколько вы пробыли в госпитале примерно?
Наверное, полгода, не меньше.
- И потом вернулись в свою часть?
Нет. В этот 1883-й полк, но не в свой дивизион. Те ушли вперёд, а этот полк остался прикрывать большие склады боеприпасов. И меня как раненого туда перебросили. А когда в 45-м году начали отбор на Дальний Восток, я уже попал в другой полк.
- То есть на фронт с Германией вы больше не попали?
Нет, хватит и того. Поэтому на Дальний Восток мы прибыли в составе других частей. Вернее, они ещё не были частями, а только эшелонами, и там уже быстро формировались.
- И вы больше не встретили тех, с кем воевали в одном расчёте?
Нет, там уже совсем другие люди были. Ну что я вам скажу такого интересного? Дивизия имела три полка, её потом Хинганской назвали. Полки тоже Хинганские были. Те, что пошли. А те, что остались, те не получили этого звания. Пески, безводье, и очень тяжело было двигаться с орудиями, их оставляли. Я уже командовал взводом, на офицерской должности - это у меня было два орудия. А было и три. Впереди, сзади и по бокам было по человеку, которые наблюдали за положением колонн, как мы движемся. -"Командир!" - зовёт меня. Я подошёл. -"Командир, вон дерево" - а мы остановились, наверное, метрах в трёхстах от него, если не дальше. -"На этом дереве японцы". А наша дорога шла под этим деревом. Я остановил своих и командую: "Первое, по роскошному дереву пять снарядов - огонь!". Как влупило первое орудие по этому дереву, ветки все оборвались и попадали на землю. Мы - вперёд, прибыли туда, я подошёл, смотрю - лежат убитые, пятеро японцев, потому что снаряды эти разрывного характера, и осколками их там поперебило. И на ногах у всех обувь одинаковая: вот как в нашей армии есть рукавицы для солдат с пальчиком свободным для стрельбы, так и у них такие, с большими и средними пальцами, чтобы ногами за дерево цепляться. Он вот так пальцы расставляет, ствол попадает между пальцами, и он по дереву свободно передвигается. И они все с автоматами японскими, все пятеро убитые: трое с одной стороны лежали, двое с другой стороны. Дерево голое. Оно густое было, но от этих пяти снарядов пришло в негодность, можно сказать.
Приходилось стрелять и по самолётам. Попал в самолёт, он загорелся, пошёл вниз и там взорвался. А сделал это я или не я - не поймёшь. Потому что шли через Хинганские горы в составе частей. А воевали мы всего-то три недели. Через три недели закончили, японскую Квантунскую армию наголову разбили, разгромили. Больше миллиона человек в ней насчитывалось. И всё, там не особенно много происходило. Ну, поскольку успехи есть успехи, вон медаль "За боевые заслуги" - это мне за участие в боях с Японией.
- А вот "Красная Звезда"?
Я был представлен к ордену Боевого Красного Знамени, а награждён орденом Красной Звезды - это слабее. А наводчик мой получил "Красное Знамя".
- Это за какой-то конкретный эпизод или по совокупности?
Значит, разведчики получили данные (это на Северном Кавказе, мы уже, можно сказать, с гор спустились, но ещё гористая местность была), что завтра на заре фашисты переходят в контратаку. Танков у них десятка три примерно, пойдут они вон из-за той горы. На карте посмотрели - вот здесь надо встать. И пойдут они прямо на наши огневые позиции. Ну что, моё орудие встало как раз в лоб. Тут дорога, шириной всего-навсего метров десять, не больше. Можно по ней идти, можно обойти её второму танку, но не больше. А дальше обрыв. Мой наводчик, когда мы уже заняли огневую позицию, замаскировались (темно, ночь), мне говорит: "Командир, мы в лучшем положении". Я спрашиваю: "В каком смысле?". -"Они по этой дороге идут прямо на нас. Они никуда не денутся. Ни вправо, ни влево. И промахнуться тут я не сумею. Наша задача - подпустить до определённого расстояния, где-то чуть ближе пятисот метров, и надо их уничтожать. Если они вырвутся оттуда, они и нас раздавят, и других наших передавят. Поэтому наша задача - не выпустить". -"Хорошо". Ну, говорю: "Хорошо" - а у самого уверенности-то особой нету... Когда уже начинало рассветать, появились танки вражеские. Гудят, но пока ещё не видно. Потом они из-за горы пошли: раз, два, три... Семь танков вышло, остальных не видно пока. Сколько их там ещё? Я принимаю решение стрелять, я - командир. -"По танкам врага, бронебойно-зажигательным!" - осколочные снаряды-то не подойдут, там нужен бронебойный, или можно ещё подкалиберным. Все приняли команду, доложили: "Есть! Есть!". Навели, снаряд в казённике, наводчик держит за ручку (наверху такая рукоятка). Наводчик - главная фигура в этом деле, он и сыграл главную роль. Потому что я сказал: "По танкам бронебойным огонь!" - я уже дал команду, а он-то не готов, он ещё не поймал. Его задача - поймать этот танк, и тогда по его команде: "Гонь!" - вот слово "гонь" - заряжающий рвёт рукоятку на себя, и выстрел происходит. Так и было. Я скомандовал: "Огонь!". Он: "О-о-о..." - выжидает-выжидает, и вдруг: "Гонь!" - снаряд полетел, потому что заряжающий давно зарядил уже, и он держит наготове всё. И тут же через несколько секунд первый танк загорелся - бронебойно-зажигательный ударил в него. Из-за него выскакивает второй танк, и хотел его обойти. Заряжающий уложил и того. Только уже не зажёг, а подорвал цепь. И тот закрутился на месте, положение у него было такое, что ещё немножко и он с этой кручи мог свалиться. Но они перекрыли этот вход - вот, что было главным. Они не дали ходу остальным. И мне потом сказали: "Вы заслуживаете больше награду за то, что перекрыли движение танкам, атакующим наше подразделение". А они потом задом, задом, и потихоньку вернулись обратно. Я сорвал атаку. Не дал им возможности атаковать наше подразделение. И за это мы с наводчиком были представлены оба к орденам, а остальные - к медалям. Но мне не дали высокую награду, мне объяснили: "Товарищ сержант, у вас ещё нет наград, вы первый раз по танкам стреляете. Первая ваша стрельба по танкам! Но удачная. Поэтому мы вас представляем к ордену Красной Звезды"...
- Можете описать День Победы над Германией и ваши эмоции, когда вы узнали об этом?
Когда узнали мы об окончании войны - такой радости нужно было поискать. -"Война окончена! Ура!!!". Девчонки, что у нас в полку служили, бегут, целуются, хватают, радуются. И я пережил такую же радость. Это значило, что мои сверстники, мои братья родные, родственники и не родственники, останутся живы. А мы все как братья были. Я вам скажу, что вот сейчас, когда я смотрю на нашу обстановку, мне иногда жалко становится людей. Убиваем, сами не зная, кого и за что. БЕЗРЕЗУЛЬТАТНО. Я подчёркиваю это. Стреляем - куда? За что мы их теряем? Лучший цвет общества нашего украинского. А в то время мы знали: грузины, армяне, кавказцы, среднеазиаты, ненцы с севера (не немцы, а ненцы - есть такая тоже нация), те же тунгусы - все радовались одинаково.
Кстати, я могу добавить. Как-то раз мы ехали на рекогносцировку, потом бросили машину и пошли пешком - оставалось немножко пройти (в книге это описано у меня). И я первым переходил по мостику через небольшую речушку. Я перехожу, потом за мной следующий - не сразу, потому что доски в воду аж опускались. И я только перешёл, а из-за куста немец выскочил: ручища вот такая здоровенная, меня сцапал и сразу повалил на землю. Я не успел и охнуть, как уже был на земле. А за мной тут же мой заместитель, наводчик бежал, и именно он меня спас. Прикладом этому немцу по черепку, вся кровь с этого черепа на меня: гимнастёрка моя в крови, я весь в крови, а немец на мне, тяжеленный. Я еле-еле под ним лежу, мне дышать нечем: 120-130 килограмм был. Мне ребята тогда сказали: "Командир, ты долго жить будешь. Ты уцелел в такой момент". А надо мной нож уже вот так вот был, уже блеснул в полутемноте. Ещё бы немножко, и этот нож во мне был, понимаете? И за спасение жизни командиру он, украинец, получил медаль "За боевые заслуги". Украинец русского спас - вот важно что. Что грузины спасали украинцев и так далее. У нас не было наций, у нас были ЛЮДИ. Мы так уважали друг друга, так любили, что когда пришло время Победы, то мы радовались буквально как дети. (*Смеётся) Вы знаете, как подняли мы стрельбу. Там предлагали из пушек стрелять, я говорю: "Если бы были холостые - то да, а если стрелять снарядом - он же разорвётся где-то. Не тут, так вон там". Поэтому говорю: "Вы что, разве можно?". Но из винтовок стреляли, из автоматов стреляли.
- А у вас какое личное оружие было, когда вы были в зенитчиках?
У командиров личное оружие - револьверы, а у остальных - автоматы ППШ. У меня револьвер был.
- А День Победы над Японией можете описать? Эмоции такие же были, когда вы узнали, что Япония капитулировала?
Нет. Тех эмоций, таких настоящих, уже не было. Радовались: конечно, это же конец всемирной войне. Но радость была не такая. Я вот радовался рождению дочери - для примера. Я очень рад был, что у меня дочь родилась. На Сахалине, на острове, далеко от Родины. Но когда я ждал сына, тут другое дело. Я уже был в Николаеве, дивизионом тут командовал, и когда мне на рассвете позвонили: "У вас сын родился" - я испытал радость, несравнимую с рождением дочери. Дочь есть, а если бы теперь ещё раз дочь? Вы понимаете, в каком бы я положении был? Моя фамилия кончается! А тут у меня сын родился. Господи, до чего я радовался! Да я же напился тогда. Вечером пригласил офицеров, и мы хорошо-хорошо выпили: сын ещё в больнице, а мы его уже обмываем.
- А на фронте вы употребляли спиртное?
Не употреблял. Я не пил, с женщинами ещё пока, откровенно говоря, побаивался. Ну, 23 года ей, она замужем, муж на фронте где-то. Можно было бы, допустим, с ней как-то пообщаться. Нет, я боялся. Не боялся, а чего-то стеснялся. Это разные вещи. Когда я ими командовал, я заходил - они полураздетые. А много я понимал в этом деле? Они меня окружали, со мной разговаривали, хохотали, и я уходил от них удовлетворённым. И в то же время старше, что ли, становился: я видел женщин полураздетых. Вот разница в чём.
- Вы курили на фронте?
На фронте не курил. А после войны курил. Наверное, месяца два-три всего - это здесь, на полигоне в Ильичёвске. Больше нигде не курил, а здесь вдруг начал. Чего я закурил? Сам не знаю. Я - командир батареи. Волнение, что ли. Стоят вот так пять батарей нашего полка (моя третья), а командир полка ходит сзади нас и ждёт цели, волнуется: "Где эта цель? Откуда пойдёт? С какой стороны? А если прозеваем - это двойка". Поэтому мы все и курили. И я смотрю, командир полка одну заканчивает курить, а вторую от неё прикуривает. И ходит. Полковник Силин. Я Сеин, а он Силин. Говорю: "Он с ума, что ли, сошёл? Разве ж так курят?" - ещё ту не докурил, уже вторую курит. Опустил голову, а в моём окопчике командном стоят телефоны, здесь ТЗК (труба зенитная командирская с двенадцатикратным увеличением) и окурков полно. Я, оказывается, тоже курю, волнуюсь. Вытащил папиросы (тогда "Беломор" был), разорвал их на мелкие части руками, растоптал в этом окопе и бросил. И таким образом моё курение длилось ну, может, два месяца всего. И с тех пор - шабаш.
- Скажите пожалуйста, если сравнить боевые качества немцев и японцев, кто лучше?
Я вам скажу, что и те, и другие - вояки отличные. Если вот у нас тут под боком румыны (венгры ещё туда-сюда), но румыны, поляки - это слабый народ. Немцы - это воины. Японцы - да он сам на смерть шёл ради победы. Они харакири себе делали. Знаете, да? Животы вспарывали. Вот так. Если надо было, он вспарывал себе живот, и лишь бы победы какой-то достигнуть. Японцы - это воины. И немцы. Они и нас били здорово, немцы, в своё время. А потом мы их так же колотили.
- А немецкие самолёты вам доводилось сбивать?
Наш полк сбил шесть самолётов - это на Северном Кавказе. Один из них (шестой) - в Крыму, во время прикрытия переправы десантных войск. Он подлетел недалеко, получил, был подбит и ушёл в северную часть Крыма, куда-то туда. И там или взорвался, или упал, но дымок с него пошёл, он был подбит. Вот это всё, больше мне не доводилось. Но мы не только по самолётам огонь вели, потому что мы в бою сопровождали войска. Вот, скажем, в Хинганской дивизии я командовал 40-миллиметровой американской пушкой "Бофорс". Мы пристраивали её, и могли с ходу стрелять. Разводные вот эти детали закреплялись, мы ехали, и один заряжающий мог стрелять сам. Он ставил обойму (пять штук), нажимал, они все ссыпались туда, и можно было или одиночными стрелять, или сразу очередью.
- А сколько в батарее было орудий зенитных?
Разные батареи. Было четыре орудия, было шесть орудий, было восемь орудий. Это в зависимости от обстановки. Когда я после войны уже командовал батареей 100-миллиметровых пушек, у меня было восемь орудий. Когда я командовал американскими "Бофорс", у меня было шесть орудий.
- Это в Японии?
Это и там, и тут, в Одессе. Они и сейчас, видно, где-то в Одессе стоят.
- Ну а на фронте в Великую Отечественную сколько орудий было в вашей батарее?
Начинали с четырёх орудий. А потом - шесть.
- Я относительно недавно узнал, что, оказывается, солдатам начисляли деньги на фронте. Вот вы получали какую-то зарплату?
Давали деньги. Ха, я вам скажу, мне они нужны были? Я отдавал одному смоленскому, он многодетный был. Мы получали деньги, и я смотрел, как он копейка к копейке складывал и высылал домой. Это ещё до фронта, когда мы в тому лесу были, под Моздоком. Я у него спросил: "Ты кому отсылаешь?". -"Маме". -"Вот и мои тоже ей отсылай" - и отдавал ему.
- Не помните, какая это сумма была, чтобы представлять?
Маленькая. Непосредственно в бою нам давали по тридцать рублей. А вне боя по десять рублей давали. Это рядовым. А офицеры получали много.
- Давали на руки или на "книжку"?
По-разному. Если это в тылу, на отдыхе - выдавали и всё. А если непосредственно в бою, и не знаешь, где эти деньги, что с ними, то в военкомат высылался так называемый аттестат, военкомат этот аттестат получал, и по нему получали столько, сколько полагалось человеку, находящемуся в боевой обстановке. Много получали. А так, я не получал много денег, я был старшиной. Я даже на офицерской должности получал на двести рублей всего-навсего больше, чем получали такие же сержанты. Только они командовали расчётами, а я командовал взводом.
- Ну на фронте же купить ничего нельзя было, естественно?
А где там покупать? Вот когда меня после боя вызвали переводчиком, то вошла женщина к нам и спросила командира полка: "Когда вам подать ужин?". Он посмотрел на свои часы и говорит: "Через час". И ровно через час она приготовила нам поесть. Командир полка мне сказал: "Вы кушаете здесь, вы заработали сегодня как переводчик с немецкого языка". И я кушал. Но ей в ответ дали, если не ошибаюсь, две банки американских мясных консервов - больших, килограммовых. Дали сахар, хлеба дали и что-то ещё. А она готовила то, что считала возможным и нужным.
- Это местная жительница?
Да. Командир полка жил у неё. Ну, как жил: завтра в бой - значит, сегодня спит у неё, а завтра мы уже идём вперёд.
- А сколько тогда примерно стоила буханка хлеба?
Дорого. Сто двадцать рублей примерно - это в тылу. А близко к фронту - там дороже ещё.
- Интересно просто, что можно было на эти условные тридцать рублей вообще купить?
Ничего. Офицеры получали больше. Но я же говорю, я офицером на фронте не был, хоть и на офицерских должностях почти всё время был. И надевал офицерское обмундирование, и меня уважали как офицера.
- Как на вас повлияла война? Может быть, она снится вам по ночам?
(*Пауза) Мда... Я вам скажу: вот этот убитый мною немец, единственный убитый в жизни, мне и поныне снится. Вот бывает, вдруг я просыпаюсь, а я был где-то и видел его лежачим. Понимаете? Такое на меня, на мальчишку, это произвело впечатление. Это не так легко. Убить человека - это страшно. В каких бы обстоятельствах ты не был. Но я себя знаете, чем успокаивал? Что если бы я его не убил, он повернулся бы, сейчас же, тут же, и меня бы не было. Потому что это враг был наш. Они наших убивали и детей, и женщин, и стариков. И какого они хрена, попросту говоря, к нам явились? Кто их сюда звал?? Аж на Кавказ пришли, чтоб вы провалились! И вот тут я иногда сам себя настраивал, что если бы не я его, так он бы меня. Так чего же бы я его не убил? Убил, и правильно сделал. Такая обстановка. Они ведь наших сколько убили? Сколько поуничтожали людей? Но мы их - тоже. Когда перешли уже в наступление - ой, я же говорю, сколько я убил? Я не знаю. Я не могу сказать, что я, допустим, пятерых убил или двадцать шесть. У меня была карта, на карту нанесены немецкие окопы, и я по этим окопам стрелял. Попадал? Конечно попадал. Убивал? Безусловно убивал. Сколько? Не знаю. И я не жалею, потому что я не видел их. А того я видел, что я его убил. Вот плохо что, понимаете?
- А сейчас у вас осталась ненависть к немцам?
Нет. Ну что такое "солдат"? Ведь его туда посылали, он командира слушался, он командиру повиновался. И поэтому в чём-то его обвинять ну никак нельзя. Война есть война.
- Ну а эсэсовцы, допустим?
А-а, то другая категория. Одно дело - солдаты, которые воевали по приказу командира, а другое дело - те, кто находил необходимость убивать наших, чтобы их стало меньше. СС - это как полиция, что ли, военная. У них задача была другая. Они убивали, и за это они несут ответственность перед Господом Богом. И их не жалко было. Вот я слушал тут рассказы одной женщины (она и сейчас ещё есть): "Мы были маленькие, и немцы нам цукерки давали". Значит, это солдат, воевавший, у которого дома дети, которому жаль детей, и он смотрел на них, и давал им конфеты без особого зла. Это тоже немец, но немец немножко другого порядка. А вот те, которые воевали со злобой, которые убивали и уничтожали - то другая категория.
- Я так понимаю, что к Сталину у вас отношение негативное, но вот если взять конкретно его роль в Победе, она положительная или отрицательная?
В Победе - положительная. Тут я признаю его заслугу. Тут надо так понимать: во-первых, когда началась война, он несколько дней не появлялся. Со страху, что ли? Там наших бьют, гоняют, уничтожают, а он на даче спрятался. Образования военного совершенно не имел. Но что у него было - это волевые качества. Именно благодаря этим качествам иногда приходилось ему разрешать очень сложные, трудные вопросы, уже когда мы стали воевать, когда мы стали побеждать.
- Что можете сказать по поводу НКВД и заградотрядов? Сейчас часто говорят, мол, они всё время стояли за спиной у наших и стреляли им в спины. Вот вы такое наблюдали или нет?
Я не видел, но что было такое - это да. Там, на фронте, если человек не довоёвывал по-настоящему, уклонялся, его могли перед строем расстрелять. Сильно провинившихся (плохо воевал или где-то отступил, скажем) сразу отправляли под военный трибунал, и в штрафную роту шёл такой человек. -"Ты как отступил? Ты как бросил всё?". Так что попадали в штрафную роту те, кто действительно провинился по-настоящему. А если он подрался да в тюрьме побыл - ну и что, это нормальное явление.
- Ну вот было такое на ваших глазах, чтобы расстреляли кого-нибудь за дезертирство или за мародёрство?
Нет, при мне не было. Я не видел, а только слышал рассказы.
- В общем, у меня вопросов больше нет, можем на этом закончить.
Вот и хорошо.
- Надеюсь, я вас не сильно утомил.
Ну вам понравилось?
- Да, вы отличный рассказчик, и дай Бог всем в вашем возрасте оставаться в таком же здравом уме.
Многое уже забыто. Это хорошо, что я написал книжонку. Мои ребятишки прочитают за дедушку. И вы прочитаете, оцените мои авторские способности. Я не писатель, и писал её на работе. Работаю, посетители все ушли - у меня свободное время. Я тетрадь вытащу и пишу. Опять посетители пришли - я опять закрыл её. И, наверное, месяца два провозился.
Я скажу, любил службу военную. Я уважал солдат и подчинённых офицеров. Я не бежал. Правда, за всю свою службу одному я отложил присвоение воинского звания. Я как старший должен был его представить к очередному званию - уже пора было. Но он заработал. Он вёл себя так, как офицеру не положено. Ну, это наше дело...
 |
25.01.2020
Комментариев нет:
Отправить комментарий