Парада Михаил Николаевич

 

Вообще я родился 15-го июля 1924-го года в Молдавии, в городе Тирасполе. Но когда мне исполнилось три месяца, наша семья переехала в Одессу. В семье были отец, мать, брат и я. Отец был художником, а мать работала секретарём школы.

 

- Как правильно пишется ваша фамилия?

 

Вообще правильно Порада. По-украински "рада" - это совет, а "порада" - тоже совет. "Дати пораду" - значит человеку посоветовать что-то. А потом мне изменили фамилию, и я не стал особенно возражать - это бесполезно было.

 

- Как до войны жилось?

 

По-разному. Вообще тяжело было. Шла индустриализация, я пережил так называемый голодомор, который был в 33-м году. Мы даже на несколько лет уезжали к родственникам на Кавказ - там полегче было. А в Одессе все голодали.

 

- В чём была причина такой тяжёлой обстановки?

 

Разные причины. Это очень сложный вопрос. Вы понимаете, в чём дело? У меня нет такого ума всеобъемлющего. Даже сейчас на это по-разному смотрят. Одни говорят, что Сталин виноват. Другие - индустриализация. Третьи - коллективизация. Кроме того засуха была, неурожай. В значительной степени сам народ виноват. Потому что порезали скот, чтобы не сдавать в колхоз, поели его, а потом кушать нечего стало. В городе ещё более-менее жилось. Ввели какие-то карточки, хлеб выдавали немножко. А в сёлах и в районных центрах очень тяжело было, люди умирали даже. Ведь когда колхозы образовались, первая заповедь была - сдай государству зерно. А что остаётся, то колхозам. И сами колхозники в основном не умирали, как-то переживали. Понимаешь, человек когда на земле работает, он найдёт что-нибудь покушать. А вот районы, мелкие городишки такие, они в основном пострадали. Тяжело было. В 32-м году я в школу уже пошёл. Нам там давали какой-то супчик или кашу. До этого я в детский садик ходил, там тоже чем-то подкармливали. Вот такое дело.

«Отец, мать и я - мне тут три с половиной года»

- Сколько классов вы закончили до войны?

 

Девять. Когда уже был в десятом, началась война. Мать к тому времени умерла. Отец на фронте погиб в 41-м году. Как война началась, его сразу мобилизовали. Первое время мы с ним имели какую-то письменную связь, а потом Одесса была окружена, и я оказался в оккупации. А когда уже город освободили, я делал письменный запрос, но мне толком не смогли ничего объяснить: мол, пропал без вести. Ну, тогда время такое было, что без вести пропадали очень многие.

 

- Из вашей семьи кто-нибудь ещё был на фронте, кроме вас с отцом?

 

Да, брат матери. Он жил на Кавказе, офицером был и тоже погиб. Тоже с первых дней войны его призвали. А больше у нас призывного возраста никого не было. Сначала отец ушёл на фронт, а потом и я, хотя у меня была бронь. Я же числился в институте инженеров морского флота.

 

- Давайте в хронологическом порядке с первого дня войны.

 

Первый день войны я встретил на пляже. Никто не знал, что будет война. Хотя ночью какие-то кошмары мне снились: вроде что-то летает, какие-то самолёты. А потом мне рассказали, что действительно над Одессой летали самолёты. Но они не бомбили, ничего. Это было воскресенье. Я занимался спортом и должен был на водной станции в Отраде дежурить на шлюпке спасательной. И вот, я дежурил, и часов в десять утра вдруг нам машут рукой: "К берегу плывите!". Мы на вёслах подошли, нам говорят: "Выходите на берег, в двенадцать часов будет срочное сообщение Молотова" - не объясняли, что и как. Ну, мы, конечно, вышли, и тут Молотов объявил, что Германия, несмотря на договор, вероломно напала на Советский Союз. Бомбили Киев, Севастополь и некоторые другие города. Идут бои. Вот такое дело. 

На следующий день я пошёл в райком комсомола на углу улиц Комсомольская (*ныне Старопортофранковская) и Тираспольская. Я ведь был комсомольцем с 39-го года. Пришёл, спрашиваю: "Что дальше?". А мне тогда ещё семнадцати лет не исполнилось. Мне говорят: "Идите домой, скорее всего мы в армию вас брать не будем. Будете трудиться на оборонных работах". И вскоре нас действительно  мобилизовали. Была такая важная работа: мы делали канал лиман-море. Дело в том, что Хаджибейский лиман, он по высоте выше Пересыпи. И если бы немцы разбомбили дамбу, тогда волной накрыло бы всё. А на Пересыпи у нас стояла электростанция, стояли все основные заводы (судоремонтный и так далее). Короче, мы там работали. Причём вручную: носилки, лопаты и вперёд. Добирались каждое утро очень тяжело. Доедем до Пересыпского моста, а тут воздушная тревога. Пока доберёшься до этого Хаджибейского лимана... В общем, такое дело.

Потом кончили эту работу, а в Одессе было плохо с аэродромом. На Черёмушках Школьный аэродром был, там находилось военное училище лётное и там базировался полк Шестакова истребительный, который защищал Одессу. Но фронт подошёл уже так близко, что аэродром начали обстреливать из артиллерии, и самолёты не могли ни подниматься, ни садиться. И вот, мы строили новый аэродром на 5-й станции Большого Фонтана. Видели, сейчас там памятник такой героям-лётчикам? Там раньше было пехотное училище, потом артиллерийское, и вот на месте летнего расположения пехотного училища мы строили аэродром. Причём вначале было спокойно, а потом немецкие самолёты-разведчики определили скопление народа, сфотографировали и прилетали бомбить нас. Мы вырыли себе окопчики, "щели" так называемые, и когда самолёты налетали, мы спасались в этих окопчиках. И довели работу до конца. Как раз недалеко от конечной 18-го трамвая этот аэродром находился, и видно было, как самолёты наши садятся и взлетают.

Потом, когда ещё хуже обстановка стала, мы начали строить баррикады. Был такой приказ: "Одессу держать до последнего, не сдавать". Потому что под Одессой стояла целая румынская армия и несколько немецких дивизий - значит, большое количество войск оттягивалось. И потом они боялись: дошли до Крыма, а тут в тылу Одесса. Что дальше делать? Вдруг из Одессы ударят? Вот как был, если вы слышали, Григорьевский десант. Вдруг опять такой десант высадят и с тыла начнут бить по немцам? Пока Одесса ещё держалась, они дальше боялись идти. Но когда стало положение очень тяжёлое, и немцы вошли в Крым, был приказ Верховного командования эвакуировать из Одессы войска. Примерно две недели шла эвакуация. Сначала все вспомогательные воинские части выводили и прочее. Причём это всё тяжело проходило, под обстрелом. Тут и мины были плавающие, и что хочешь. Короче говоря, были потери и во время ухода.

А вообще тогда Одессе придавали большое значение. Если слышали, появились так называемые "Катюши" - это было новшество. И для того, чтобы Одессу поддержать, дивизион "Катюш" сюда переправили. И они только по ночам работали. Ночью ехали к передовой, а там восемнадцать километров было всего до фронта от центра города. Уже близко подошли к Одессе войска фашистские и начали обстреливать из артиллерии. Я сам попадал под обстрел. Мы как-то вышли на бульвар, и вдруг стали снаряды рваться. Мы быстро с этого бульвара удрали. Короче говоря, это самое страшное было. А потом наши Григорьевский десант высадили, забрали эти пушки и поставили их около оперного театра. И мелом написали: "Они стреляли по Одессе, больше они стрелять не будут". Вот такое дело.

В общем, постепенно из Одессы наши войска ушли. Была мобилизована молодёжь (в частности, мой товарищ). Они в боях не участвовали, но когда войска уходили, им оставили оружие, чтобы они стреляли, шум поднимали. А когда начнёт уже солнышко подниматься - чтобы расходились по домам. Вот такое дело. Причём немцы и румыны ничего не знали. На рассвете 16-го октября ушли войска последние, и только вечером начали они пробираться в город. Они думали, что их заманивают. А в городе стояли баррикады везде, можно было ещё сопротивляться. И вот они боялись, что их заманят в город и потом уничтожат... 

Затем пошла жизнь в оккупации. Мы сами, конечно, не знали что дальше будет. Заводы фактически не работали, люди жили в основном за счёт продажи вещей, которые у них оставались. Вот у нас от отца остались пальто, костюм - мы всё это продали. А рядом были немецкие колонисты. Люстдорф, Кляйн-Либенталь, Гросс-Либенталь (*ныне Великодолинское) - это сёла вокруг Одессы, где жили немцы. У них были хорошие зажиточные колхозы. Они вообще работящий народ - этого у них не отнять. И они приезжали в город, меняли продукты на вещи всякие. Вот так мы первое время и жили. Короче говоря, кто как мог, так и крутился.

В конце октября (*22-го числа) на улице Маразлиевской около парка Шевченко взорвали здание НКВД. В хорошем состоянии было это здание. Румыны как раз искали, где бы им совещание провести, и им сказали: "Вот здание НКВД, оно хорошо оборудовано, там столы есть и прочее. Но оно должно быть заминировано". Начали искать. И действительно в подвале нашли мину. А эта радиомина была ещё на три метра глубже. Точных данных у меня нет, но одни говорили (и писали в разных источниках), что это боевой корабль по радио дал сигнал. Другие говорили, что это партизаны взорвали мину. В общем, никто точно не знает, но, короче говоря, её взорвали. Причём в тот момент, когда там проходило совещание. Должен был маршал Антонеску туда приехать и высшее командование. Но Антонеску не приехал. На его счастье, на наше несчастье. Там было очень много жертв у них: и генералы, и офицеры. Ну, видимо, разведка работала: увидели, что там машины стоят и прочее, сообщили, куда надо, и взорвали.

После этого террор начался. Хватали на улице кого попало, убивали, вешали на телеграфных столбах, на деревьях - где угодно. Брали заложников. Люди боялись выходить из дому. Был приказ (я могу показать потом копию, если надо), что за каждого погибшего солдата по сто заложников убивают, а за офицера - двести. Даже мой дядя, Кондогури Владимир Всеволодович, тоже попал в эту облаву. Но случайно сумел вырваться. Их вели по улице, а румыны - это не немцы. Они так тщательно не охраняли: там один солдат, там другой. И вот, их вели по проезжей части, а по тротуару шёл его знакомый. Он говорит: "Владимир Всеволодович, что такое?". И мой дядя отстал. И как-то так получилось, что колонну повели дальше, а он остался. И сразу домой побежал. Короче, повезло. Но потом он всё-таки погиб. Он работал доцентом в университете, был связан с партизанами, там случилось предательство, и его расстреляли. Его и профессора Чернюка (товарища из этой же группы). Вот так. Всё-таки не уберёгся... В общем, террор был ужасный. Но потом он прекратился, потому что румынам надо было налаживать какую-то жизнь в городе, они тоже старались чтобы что-то работало, что-то крутилось, какие-то трамваи ходили. Да и партизанам, которые здесь оставались, была дана команда больше ничего не взрывать, потому что так уничтожат всё население города. Вот такое дело.

«В оккупации»

- А вы чем занимались в это время?

 

Вот я говорю, что продавали вещи, меняли их на продукты и прочее. Потом я на разных мелких работах был: то истопником, то ещё кем-то. А кроме того, был приказ, что все обязаны трудовую повинность выполнять. Значит, нас забирали и в колхозы бывшие отправляли работать. Короче говоря, оттуда я не вылезал почти. А потом вот этот Владимир Всеволодович Кондогури оформил меня в университет, который в Одессе открылся. Там у нас организовалась подпольная группа. Сначала мы занимались самодеятельностью. Сами писали листовки, сами их расклеивали, сводку информбюро по-всякому умудрялись доставать. Мы на Льва Толстого жили в 18-м номере, и наша соседка сожительствовала с румынским офицером. А мать у неё была против румын настроена. И вот, те уходят в ресторан (офицер с этой женщиной), а я к соседке: "Евдокия Ивановна, можно приёмник послушать?". А офицеры имели право держать приёмник. И вот так я кое-что узнавал. Потом у меня родственница была, Ирина Арнаутова - она связь нащупала с партизанами. У неё я тоже доставал сводки информбюро, и мы их перепечатывали. У нас появилась даже своя типография небольшая. Отец одной из наших девочек, Валентины Петен, в газете работал и понемножку притаскивал оттуда шрифты. И вот мы занимались этим делом.

А потом в Одессу приехал Гумперт Борис Вячеславович. Слышали о таком? Он почётный гражданин города Одессы. И он стал организовывать группу. Через его родственника, Севу Лебединского, меня с ним познакомили, и наша группа самодельная стала работать на него. Он говорил: "Наша цель такая. Во-первых - это агитация. А во-вторых - находить оружие каким-то образом, и затем спуск в катакомбы". И вот, они объединились с другими группами и организовали партизанский отряд. На улице Фрунзе (*ныне Балковская) были входы в катакомбы и на Калинина (*Головковская) два входа было. Когда в Одессе уже невозможно стало находиться, сплошные аресты пошли незадолго до освобождения (уже румыны чувствовали, что бои, возможно, будут тут уличные и прочее), то вышел такой последний приказ, что двери и окна должны оставаться открытыми, а если кто выходит на балкон или в окно показывается - могли стрелять без предупреждения. Кондогури Владимира Всеволодовича к тому времени уже арестовали. Ко мне домой тоже приходили, но я у товарищей ночевал. И поэтому мы вынуждены были уйти в катакомбы. А я был маленький такой, что меня не хотели принимать. Брали в комендантский взвод, который охранял входы в катакомбы, а обо мне говорят: "Нет, он маленький, убежит". Но за меня вступились товарищи. Сева Лебединский сказал: "Нет, он не убежит". И меня взяли. Я стоял на вахте, а потом был комсоргом партизанского отряда, участвовал в нескольких боевых операциях.

«Справа, в кубанке - улыбающийся командир отряда Борис Вячеславович Гумперт. До войны он работал капитаном-наставником. Слева, повыше всех - Миша Парада, его правая рука. Фашисты не обращали внимания на этого мальчишку, который бродил по городу. А мальчишка был отличным разведчиком»...

- Расскажете подробнее?

 

Могу рассказать про одну из операций. Мы стояли по два человека у входа в катакомбы, у каждого была винтовка, гранаты. Это уже за пару дней до освобождения Одессы. И к нам подошёл товарищ, говорит: "Сейчас будем выходить наверх. Один остаётся, а один идёт с нами". И на меня показывает. Я взял винтовку, мы поднялись наверх, а там везде зарницы - это румыны уже собирались расставаться с городом и взрывали заводы и прочее. А нам передали информацию, что в одном из дворов находятся эсэсовцы: два офицера, шофёр и денщик. И вот, мы подошли туда. Шофёр сразу сдался, денщик куда-то в сторону убежал, а те проснулись и из автоматов начали в нас стрелять. Мы прятались, отстреливались, но они, конечно, вооружены лучше были. А потом мы додумались: один из наших товарищей подполз и в окно бросил горящую бутылку с бензином. Те начали кашлять, автоматы бросили, и, короче говоря, мы двоих застрелили. А для того, чтобы следов не оставалось, мы их забрали с собой и в катакомбах спрятали. Вот такой случай был.

 

- А вас сколько тогда было?

 

Человек десять нас вышло. Командовал отрядом Костенко. У него был маузер, он: "Вперёд! Вперёд!" - и пошли.

 

- Вы потеряли кого-нибудь?

 

У нас только Тодоренко Володю в бою ранило.

 

- Ещё про какую-нибудь операцию расскажете?

 

Могу, конечно. Я как-то раз стоял на посту, и мне сказали: "Выходи, сейчас приедет машина с продуктами, будем разгружать в катакомбы". Машина встала, и мы начали разгружать. Мешки там были, ящики. И вдруг немецкий патруль появился. Они шофёра захватили (не знаю, что с ним дальше стало), а мы полностью не сумели разгрузить и сразу нырнули в катакомбы. Там стояли штабеля ракушечника, и мы начали закладывать вход. Ведь катакомбы - это что такое? Это место, где добывали камень, из которого строили город. В темноте, у нас была лампа керосиновая, "летучая мышь" называлась, и мы закладывали. Немцы туда кинулись, но побоялись дальше идти. Мало ли? Прыгнут туда, а их там расстреляют. Собрали людей, мирных жителей из квартир близлежащих и послали туда. Те дошли, а там стена уже выложена. Тогда немцы заставили их разбирать эту стену. И вот они разбирают, а мы с той стороны тихо в темноте опять кладём. Это долго так продолжалось, но потом они ушли. Мы заделали этот вход, и уже потом не работал он. Вот такое дело.

Потом ещё был случай. Мы вышли на улицу Иванова (она Дальницкая называется сейчас) - это уже непосредственно перед освобождением Одессы. Уже немцы и румыны начали отступать. И нам дали команду: "В бутылки налейте бензин и идите до забора. Как будут проезжать машины - поджигайте эти бутылки и бросайте". И, значит, нас обстреливали, тоже там ранило кого-то и так далее. Короче говоря, мы там повредили несколько машин. Если хотите, можете посмотреть на фото, во что эта улица превратилась потом. Все эти машины искорёженные. А немцы ушли на Овидиополь и Каролино-Бугаз, где у них переправа была.

- Помните, как советские войска вошли в город? 

 

Когда уже начинался рассвет, нас опять подняли, и у кого была винтовка - на выход. А перед этим, к двенадцати ночи, наши войска подошли к Пересыпскому мосту. Ночь, темнота - они не стали идти дальше, решили подтянуть остальных. И как только рассвело, со всех сторон к Одессе начали подходить наши. Нам сказали, что уже идут бои на улицах - мол, тоже идите. И мы вместе с солдатами пошли вперёд. Что мы видели? Ничего мы не видели. Стреляли, бежали вперёд, у нас несколько человек убило даже. Потом нам сказали, что дальше войска пойдут сами, а вы, мол, возвращайтесь к себе. Тем более, у нас были и пленные в катакомбах: пару немцев и несколько румын. -"Когда понадобится - будем с вами дело иметь".

Потом в Одессу приехал филиал Водного института. И тех, кто были студентами, стали туда зачислять. Сказали, что потом будут экзамены и так далее. У меня даже есть где-то бумажка, на которой написано, что я мобилизован для обучения в институте. Но я всё время с Гумпертом поддерживал связь, и он мне сказал, что в 46-й армии из партизан набирают группу, которая будет заброшена в тыл врага. И я пошёл в эту группу. У меня тоже бумажка есть, что я туда направлен был. Нас там обучали подрывному делу, стрелять и так далее. И потом собирались забросить в тыл. Но в то время Днестр разлился (это ещё весна была), и мы чуть ли не по пояс в воде должны были туда переходить. И вот, мы несколько раз пытались, но не смогли перебраться на ту сторону, потому что попадали под обстрел, и были раненые даже у нас. И тогда командование решило: "Вы пока оставайтесь, а мы вас потом самолётами на парашютах выбросим". А мы в это время сидели по колено в воде. Потом нарезали камыш, сделали как бы плоты такие - на этих плотах находились. Видно было, как немецкие самолёты над головой летают. Правда, они нас не видели, мы в камышах сидели. Эту же воду грязную мы и пили, и, извини за выражение, ходили туда и по-большому, и по-маленькому. Не умыться, ничего. И я заболел. Хорошо, что меня не успели забросить на парашюте, потому что я бы, конечно, оттуда не вышел уже. И меня отправили в госпиталь.

После госпиталя меня определили в учебный батальон, где готовили сержантов. Батальон этот находился в румынском городе Тимишоара, недалеко от границы с Венгрией. Был уже сентябрь примерно. Мы там не просто учились, но и проходили караульную службу - охраняли штаб 46-й армии. А когда под Балатоном немцы прорвались, нас послали во вторую линию обороны. Мы напротив штаба армии вырыли окопы и участвовали в боевых действиях. И когда уже немцы вырвались 13-го февраля 45-го года из Буды, из Королевского дворца, мы там непосредственно участвовали в боях. Потом туда подогнали "Катюши", начали по ним стрелять. У них уже не оставалось ни патронов, ничего. Голодные были. Они бросили оружие и стали сдаваться в плен. А после этого меня в 223-ю стрелковую дивизию отправили, мы прошли Словакию, и в Австрии закончилась для нас война.

«На долгую память дорогим родителям от сына, внука и брата. Миша 3/III - 45 г.»

- Какие взаимоотношения были с местным населением на европейских территориях?

 

Румыны сразу стали совсем другими, стали очень доброжелательными. Когда наши войска после Ясско-Кишинёвской операции прорвались и вошли в Румынию, король Михай 1-й увидел, что дальше нечего воевать. Он был против Антонеску и объявил войну Германии. Войскам румынским дал приказ, чтобы они поворачивали оружие против немцев и содействовали советским войскам. И действительно: вот, например, у нас на правом фланге стоял какой-то артиллерийский полк румынский. Пока у них снаряды были, они стреляли. А местное население и даже некоторые солдаты приходили к нам в госпиталь, приносили папиросы, какое-то печенье. Вот такое было положение.

 

- Вы курили на фронте?

 

Да. До фронта я не курил, а в армии, куришь ты или не куришь, тебе дают двадцать граммов махорки. Так мы от нечего делать курили. А потом я бросил и сейчас не курю.

 

- А чем вы вооружены были?

 

Сначала у меня была винтовка, а потом появился автомат ППШ.

 

- И что можете о нём сказать?

 

Надёжный. Он надёжнее даже, чем немецкий автомат. Может, у него прицельность не такая была, но он был более мощный.

 

- Как считаете, за счёт чего советский народ победил в той войне?

 

Много факторов. Во-первых - это энергичность Сталина. Он жестокий был, но очень энергичный. Второе - он, по-моему, сумел обмануть союзников. В частности, Рузвельта. Рузвельт к нему очень хорошо относился. И третье - американцы нам довольно большую помощь оказывали. Особенно в питании. Мы тогда наших консервов почти не видели. Даже когда уже закончилась война, и я учился - нам по карточкам давали американскую тушёнку. Всякое было: лярд, какое-то кокосовое масло, ещё что-то - короче говоря, они нас подкармливали. Война кончилась, а ещё продукты шли.

 

- Как вы сейчас относитесь к немцам? Осталась ненависть?

 

У меня во время войны была, конечно, ненависть. Но и то не ко всем. Они ведь тоже разные были. Что думаете, если немец - он сразу бандит и он плохой? Были и положительные немцы. Мы одного в плен взяли с автоматом, а он говорит: "Англичане (или американцы) разбомбили город, где жила его семья, все погибли". Он видит, что уже война кончается не в их пользу, говорит: "Гитлер капут, я лучше буду в плену". И его действительно отправили в лагерь для военнопленных.

 

- А к Сталину вы как относитесь?

 

Понимаете, с одной стороны - он величайший деятель. Он многое сделал для того, чтобы мы выиграли войну. Но с другой стороны его этот террор я, конечно, не оправдываю. В нашей семье никто репрессирован не был. Репрессирован был старший брат моего отца. Но он в жил в Тирасполе в то время, отношения никакого не имел к нам, и он там в лагере так и остался... А я был комсомольцем убеждённым, как говорится. Ну, сейчас я вижу, конечно, что можно было где-то по-другому пойти, но знаете, было ведь и много положительного. Во-первых, кто хотел - мог учиться. Причём бесплатно. Успевающие получали стипендию. Получали назначения. Вот тогда не нравилось некоторым: "О-о! Куда нас посылают?". Государство тебя учило, дорогой товарищ, теперь три года ты должен отработать там, куда тебя пошлют. А потом - пожалуйста. Некоторые так и оставались. Я после окончания института вместо трёх лет проработал тринадцать лет в Астрахани. А потом всё-таки вернулся в Одессу и работал в Черноморском пароходстве до 90-го года.

16.07.2013