Я родился в Одессе 23-го марта 1923-го года на 4-й нефтебазе возле Пересыпи. Мой отец жил там вместе со своей семьёй ещё до моего рождения. Отец мой, старый-старый большевик, родился в селе Нерубайское Одесской области. Про Потёмкина слышал? Так вот, он служил на броненосце "Потёмкин" и участвовал в восстании. Потом он сидел в Закаталах (на Кавказе была такая крепость), оттуда бежал и жил в Одессе, ну как выразиться, нелегально. А когда началась Первая мировая война в 1914-м году, его забрали в армию. Он служил в армии, а здесь у него остались дети (трое сыновей). Во время войны он попал в плен и был отправлен в Германию. Там нашёл себе даму, немку, и женился на ней. И привёз сюда её. Та семья осталась, а у него появилась новая.
- Так вы наполовину немец, получается?
Получается так (*смеётся). Мать была чистокровная немка. Отец вернулся сюда и работал на каменных шахтах. А мать - на Куяльницком лимане, когда ещё там добывали соль. В семье у нас было трое детей. Я - самый старший. И двое младше меня: один 25-го года и 27-го года другой.
- И как ваша мать по-русски говорила?
Ну как, научилась.
- А что случилось с первой женой отца?
Та семья жила под Жеваховой горой. Никакой связи с ними не было, только я однажды встретился с братом в Севастополе. После того, как меня ранило под Новопавловкой (после эвакуации из Одессы), мне из раны вытащили остатки шмоток и отправили в Севастополь. В Севастополе, когда привезли меня, и я назвал фамилию, мне говорят: "А вот только что судно ушло с ранеными, и там был Александр Васильевич Досич". Это оказался мой брат...
- Как жилось до войны?
На 6-й нефтебазе была школа, четырёхлетка. А потом (не помню уже, в каком году) туда вселили охрану, которая охраняла все нефтебазы - их шесть было. Ту нефтебазу оставили, она так до войны и не работала. На Пересыпи была большая железнодорожная станция Бахмач. Она ещё до Первой мировой войны начинала строиться. Но мост, который соединял станцию Пересыпь со станциями Товарная-1, Товарная-2 и так далее - этот мост лопнул, и лопнула вся станция. Но до войны её восстановили. Там были огромные депо. В этих депо построили цеха и сделали деревообрабатывающий завод. Но дерево не обрабатывали, а занимались только распилкой: пилили по размерам, которые требовали заказчики. Только дуб, один дуб. Эшелоны шли со станции Пересыпь на этот завод (завод Красина он назывался), а потом оттуда машинами этот лес везли в порт и отправляли за границу. (А после войны уже там был автосборочный завод). Отцу в шахте платили хорошо, а мать работала сначала уборщицей в той школе на нефтебазе. А потом на лиманчике, на 5-й нефтебазе, другую школу построили, четырёхлетку, и она стала работать уборщицей там. А потом в 38-м году началась голодовка.
- Не в 33-м разве?
И в 33-м тоже. В 33-м ещё терпимо было, а в 38-м очень сильная была.
- И в чём причина этой голодовки?
Да как я мог знать причину? Я же был байстрюком ещё в те годы. Я пошёл в школу в 30-м году, и там, на заводе Красина, была большая столовая, потому что этот крупный завод обеспечивал снабжение судов деревообрабатывающим материалом. И нашу школу закрепили за этой столовой - она обеспечивала нас так называемым завтраком. И вот, мать получала два ведра и носила эти завтраки, а я ходил ей помогать. А повар - это в первом, во втором и в третьем классе - каждый раз мне давал вот такой пирог с повидлом: "Маме помогаешь - вот тебе за это". А питание там было - ну что давали? Кусочек хлеба, каша какая-то, ещё что-то...
- Я слышал, что в 33-м году голод случился из-за того, что была засуха очень сильная.
Засуха была там, в России: на Урале, на Волге. И там люди умирали. А потом уже дошло и до нас. Отсюда забирали хлеб и сдавали туда, на Волгу. А здесь, как говорят, раскулачивали. Забирали хлеб, кто-то его прятал. В ямах или ещё где - не знаю. Я этого не видел, потому что был ещё мальчишкой, так что об этом мало могу рассказать. Знаю, что я каждый день ходил с мамой за завтраками, она раздавала их в школе, а мне давали пирог.
Могу рассказать такой случай. В школе каждое утро учеников учительница проверяла на вшивость: "Снимай рубашку, посмотрим". И вот, такой был случай. Учительница посмотрела девочку одну, нашла у неё вшей и говорит: "Иди домой" - это когда уже голод начался. Она ушла, приходит её мама к учительнице: "За что вы её отправили домой?!". Та говорит: "Ну как? У неё ведь вши". -"Какие вши? Разве это вши? Это же вошенята!". Ха-ха-ха. Понятно? Такое было в классе у меня.
- И чем закончилось?
А чем? Мать другую рубашку одела ей, наверное, и всё. Она пришла в школу и села за парту...
- Вы себя больше русским или немцем чувствуете?
Я себя чувствую украинцем. Школа-то была украинская до войны.
- Вы по-украински говорили?
Да нет, по-одесски говорил. Короче говоря, когда война началась, я учился в 27-й школе около завода Октябрьской революции. В первый день, 22-го июня, Одесса не чувствовала войны. Объявили, да, но румыны не бомбили Одессу. В первый месяц ни одной бомбы не упало на город.
- Я слышал, что в первый день войны куда-то сбросили несколько бомб.
Ну, сбросили не на сам город, а где-то за городом. Румыны считали, что его целым надо захватить. А вот уже 22-го августа налетели - это страшно было. Мы мальчишками бегали смотреть. Мой отец в то время уже работал в самообороне этой на улице Богатова (*ныне Атамана Головатого). Там строили печи для того, чтобы обжигать химическими веществами. И вот он работал на этой станции.
- Сколько классов вы закончили до войны?
Восемь классов не закончил. Числа 15-го или 18-го августа нас (таких, как я) собрали на 6-й станции Большого Фонтана, где был лагерь 51-й Перекопской дивизии, чтобы вывезти в тыл и там готовить. Мы ведь ещё байстрюками были. И 1-го сентября я уже находился во-он там (*показывает рукой в сторону окна, из которого видно море), в Лузановке, в 1-м Морском полку.
А отец мой умер на шестнадцатый день войны. Ночи уже были холодные, потому что страшные дожди шли, он простудился и заболел ангиной. Дома никого не было, и ангина его задавила. Он тут вот всё разодрал (*проводит по горлу), а не догадался ложку запихнуть и раздавить этот нарыв, который образовался. Всё. И он умер. Похоронили его на Втором Христианском кладбище...
Короче говоря, собрали нас, а Одесса окружена, вывозить некуда. Надо только пароходом, но их уже много потопили, и погибло много народу - бомбили транспорт. Тут вдруг: "Кто хочет идти добровольно защищать родной город - пишите заявления!". Многие из нас написали заявления, и буквально к вечеру нас собрали, посадили человек пятнадцать в полуторку и отправили в артиллерийское училище на 3-й станции. А мы видели, что в той стороне, на 1-й станции Люстдорфской дороги, поднимаются огромные столбы дыма. Но взрывов не слышно. Нас привезли туда, а там, оказывается, учили огнемётному делу. Эти огнемёты изготавливали на "Октябрьке". Цистерна такая, из 10-миллиметровой стали сваренная, манометр, кран и кислородный баллон. Всё это соединяется, ставится манометр, и ты даёшь туда пятнадцать атмосфер кислородного баллона. Такая ручка, ну как пожарный шланг на палке, где-то метра три длиной, потому что там же сильный огонь идёт, и в конце этой палки коробочка. В коробочке проволока, вставляется пробирка бертолетовой соли, ломаешь её - она вспыхивает, а на неё кладёшь факел, и через этот факел идёт струя кислорода вместе с горючим и летит метров на тридцать пять. Специально для танков делали рецепт такой. Очень громоздкая, тяжёлая конструкция. В общем, мы сделали по два выстрела. -"Понятно?". -"Понятно". Всё. И нас перевели в здание напротив (туда, где сейчас академия Кивалова). Там было техучилище, и там нас переодели, накормили, обмундировали. Форма такая: ватник, гимнастёрка и всё. А 1-го сентября утром нас посадили в машину. Два огнемёта и два расчёта по два человека: один соединяет, а второй держит этот самый брандспойт.
 |
| «У меня есть фотография, где я с товарищами уже в начале августа 41-го. Нас было шесть человек, мы дружили»... |
- А вы кем были?
Я был старшим. Со мной был Ваня чёрненький - не одессит, а из Жёлтого (это село недалеко, в сорока километрах). Этот Ваня помогал: открывал, закрывал, давление смотрел.
- В цистерне бензин был?
Нет, солярка. Отправили нас к мосту Пересыпскому. В Заливном переулке, рядом с родильным домом, стояла 12-я школа. Новая, огромная. Там был какой-то отдел фронта, и туда пошёл наш представитель. А нас же все знали тут, мы ведь одесситы. Подошли девочки, я говорю: "Бегите на лиман, скажите маме, что я уезжаю на фронт". Они побежали туда, за железную дорогу, потом прибегают: "Нет никого, они находятся в Нерубайском". А у нас в Нерубайском были родственники, брат отца там жил, и они из города уехали в Нерубайское. Брата этого, правда, уже не было, он погиб: его бандиты расстреляли на 4-й станции Куяльницкой дороги. Это ещё было сразу после революции. Он там работал каким-то руководителем на полях орошения.
Короче говоря, прибежали эти девочки, а тут как раз уже вернулся наш представитель, и мы поехали в Крыжановку. В Крыжановке штаб полка располагался, и нас накормили там. А кормили так: в порту на фабрике была кухня, там готовили пищу, насыпали в бидоны и отправляли на фронт сразу. В общем, накормили нас свининой с рисом. (И потом почти всё время давали этот плов. Он был питательный, потому что это мясо, а чай варили в походной кухне прямо на фронте). В штабе находился представитель 1-го Морского полка. Они уже участвовали в боях и отступили до самой Крыжановки. А встретили они немцев в Григорьевке. И рядом с ними, не доходя до Крыжановки километра полтора, были шахтёры, которых мобилизовали, и они там почти все погибли. А вот там, где пятно белое видно (*снова показывает в окно), находится мыс "Е". Там маяк есть, небольшой холм и обрыв выходит как раз к Крыжановке, а потом к Лузановке. Короче, нас привезли туда на 21-ю батарею, сбросили и уехали. И никого не представили, ничего не объяснили. А ночь уже, пули летят над нами трассирующие. Где фронт, где что - непонятно. Минут через тридцать-сорок пришёл какой-то офицер (ночь же, ничего не видно, а погон тогда не было, были петлицы). Он где-то нашёл машину, и нас перевезли на другую сторону Николаевской дороги (метров, наверное, пятьсот-шестьсот от неё). Там шла железная дорога на батарею, и рядом была балка глубокая. А под этой железной дорогой труба большая: с той стороны её заложили, а с этой стороны организовали наблюдательный пункт командира полка Осипова. В общем, нас привезли туда, командир батальона (1-й батальон там располагался) спрашивает: "Что вы можете?". Мы говорим: "Можем сжечь танк. Можем всё что угодно сжечь метров на тридцать пять. А если дадим больше давления, то и на сорок метров". -"С вами всё ясно, у нас танков нет пока. Вот там располагайтесь". А нас когда учили, то объяснили, что копать надо глубже, и окоп должен быть угловой, потому что надо посередине поставить эту цистерну, кислородный баллон, с одной стороны я, а с другой стороны помощник мой. Он даёт давление, а я вылезаю и оттуда даю огонь.
Короче, до утра мы выкопали большой окоп (не наверху, на насыпи, а внизу), а второй расчёт окопался чуть дальше, где-то метрах в тридцати от нас. Смотрим, внизу этой насыпи стоит что-то тёмное - ночь, ничего не можем разобрать. А утром оказалось, что это ЗИС-5, на котором установлены спаренные пулемёты для стрельбы по воздуху. Наверху каждый окоп отдельно выкапывался: не сплошная траншея шла, а каждый моряк сам себе рыл. Противник (то есть румыны) был в посадке за кукурузным полем. Вот такая линия фронта, ясно? Они оттуда стреляли из пулемётов и миномётов. Пушек у них мы не видели. А наши пушки были на Жеваховой горе, и через нас артиллерия била по румынам. Вот такая была первая обстановка. Мы уже почувствовали, что тут везде фронт, всё.
И пошли будни. Первый день, второй день, третий. Утром привозят завтрак, в обед привозят обед, а на ужин дают чай, хлеб, ещё что-то сухое раздают - вот всё питание. А как выглядели люди? Ведь в то время служили на флоте пять лет. Вот такие мужики здоровые, а мы, байстрюки, против них как блохи были (*смеётся). И каждый день ходили в (как они её называли) "контрразведку". Выходили вперёд по этой кукурузе, смотрели, некоторые там погибали, потому что румыны ведь тоже наблюдают, тоже видят. У них, возможно, даже лучше наблюдение велось, потому что там были настоящие солдаты, вооружённые биноклями, трубами. А наши были добровольцами с кораблей. У них были только "трёхлинейки" или карабины. Ну, ещё гранаты. Больше ничего.
А вот где-то числа, наверное, 15-го или 18-го сентября прибыло пополнение. Тоже молодые ребята, но лезгины почти все, с Кавказа. Ну и русские там тоже были. И получился такой момент. Трое этих новоприбывших (русских) рядом выкопали окоп и установили миномёт 76-миллиметровый. И в один из дней (я уже не помню, какое это было число) приехал Осипов ещё с какими-то командирами: "А ну поддайте жару!" - это по телефону. Артиллерия начала стрелять по румынам, через нас летели снаряды, и он дал команду открыть огонь миномёту. А эти трое русских были от насыпи метрах, наверное, в тридцати. Снизу труба эта стоит, и с правой стороны от неё наблюдательный пункт. Там барьер такой соорудили на железнодорожной насыпи, чтобы можно было выглядывать: не залезать туда, а просто стоять и смотреть. Короче говоря, командир полка смотрел куда-то в бинокль, румыны зашевелились уже там, ответный огонь начали давать. И вдруг один из этих приезжих первый раз опускает мину, а она не выскакивает. Он (ну, видно, как его учили) выводит со станины и начинает наклонять трубу. Мина ударяется о боёк и вылетает прямо в эту насыпь железнодорожную. Эта труба бьёт по нему и перебивает ему ноги. А на НП стоял Осипов и несколько солдат. Четыре солдата сразу погибли, Осипова где-то зацепило, что-то разорвало ему и, по-моему, кровь бежала, потому что его ординарец, что ли, бегал за ним, прикладывал ему пакет и говорил: "Держите". Короче говоря, Осипов к нам подходит, труба эта рядом лежит, а мы же видели всё, и он спрашивает: "Как это получилось?? Что тут такое??". Мы говорим: "Он мину опустил, она не вылетела, он начал трусить, и она вылетела в насыпь". А тот лежит и орёт. А Осипов приехал на "Эмке" - пикап без крыши, человека четыре могут сесть в него. Говорит: "Грузите его в машину, везите в Крыжановку - там санбат". Его увезли, а Осипов, видно, распорядился похоронить погибших солдат. Так мы впервые увидели столько крови. Ниже был бугорок, его раскопали, всех четверых туда положили и засыпали. Я потом ездил уже после войны поискать, но ничего не нашёл. Наверное, их выкопали и где-то захоронили, потому что ямка была небольшая там. Мы поковырялись-поковырялись - ничего нет. Так и не нашли могилу этих моряков. Такие здоровые парни... Они стояли рядом с Осиповым наверху, на наблюдательном пункте. Вот такой случай. Я его многим рассказывал.
А что произошло? То ли мина была запачкана, то ли миномёт плохо сделан был, потому что эти миномёты тоже делали на "Октябрьке". Это случилось перед 22-м сентября. Почему я помню, потому что немцы бросали листовки, что, мол, 22-го мы возьмём Одессу. И действительно они готовились взять город, но наше командование, видно, тоже готовилось к тому, чтобы не допустить этого. И в ночь на 22-е сентября наши высадили десант в Григорьевке. Этот десант пошёл в тыл румынам, и когда те рано утром начали артподготовку, они открыли огонь. И мы отсюда пошли вперёд, а они оттуда. И пошли, пошли, пошли. Дошли до Григорьевки и там уже встретились. А десанта там было всего двадцать пять или двадцать шесть человек (*хихикает) - это на испуг только. (*Выдержка из Википедии о Григорьевском десанте: «Одновременно с морским десантом между Аджалыкским лиманом и селом Свердлово с самолёта ТБ-3 был выброшен воздушный десант под командованием старшины Кузнецова (23 человека), имевший задачу нарушить коммуникации подразделений противника»).
- И сколько их осталось в живых?
Я не знаю, нам не докладывали.
- Вы тащились с этой цистерной всю дорогу?
Нет, мы же не могли, она весила килограммов сто двадцать - сто тридцать. А до этого, числа 15-го или 16-го сентября, пришёл командир батальона и говорит: "Вы кукурузу можете сжечь?". Потому что дожди шли, и кукуруза выросла огромная, больше двух метров. -"Ну, можем сжечь, но она мокрая". Но с бензином этим, с горючим, всё сгорало. Даже земля горела - оно ведь пропитывается. -"Давайте". А как? Мы, байстрюки, разве можем поднять этот огнемёт? -"Сейчас придут солдаты". Пришли матросы, вытащили наверх, поставили, мы расчистили площадку и пожгли там где-то метров на тридцать. И перед этим наблюдательным пунктом вся кукуруза сгорела. У румын же были такие гранаты на длинных палках. Они разворачивали их, разматывали и бросали метров на тридцать. А иногда даже доставали до окопов, которые шли по насыпи железнодорожной. И однажды двое моряков погибли: граната попала прямо в окоп, и их обоих убило. Поэтому командир предложил расчистить эту кукурузу, потому что румыны лезли по ней прямо к передовой и доставали.
- У вас кроме огнемёта этого было оружие какое-нибудь?
Карабины.
- А стрелять вы умели?
Ну, попробовать нам давали. А потом мы захватили пулемёт чешский. Он не как наш, с водой, а как бы "сухой" был. На нём резьба, для охлаждения рёбра. Короче, захватили этот пулемёт, научились стрелять из него сначала, а потом уже стали пользоваться. Слава богу, у нас патроны были (там железные коробки, по две ленты в каждой). И мы даже когда ушли из Одессы, в Крыму уже, стреляли из этого пулемёта. Я уже был командиром взвода тогда. Кстати, вот эти лезгины, о которых я говорил, они по-русски ни бе, ни ме. Свинину они не едят, так мы им наш сахар, хлеб отдавали, а сами кушали этот их плов.
- А что же они тогда ели?
Кушали то, что давали им: хлеб, сухой паёк, который был - всё, больше ничего.
- Воевали они нормально?
Какое воевали?? Как только одного ранило - всё. Остальные тут же около него. Моряки наши: "Да ты, твою мать! Вон туда иди!". Его перевязать надо и всё, а не сидеть около него и скулить. Ой, моряки строгие были...
- Давайте вернёмся к десанту. Что было после того, как вы встретились?
Как что? Стреляли один в другого. Румыны кто падал, кто убегал - не успели же окопаться.
- Вы убили кого-то?
А я знаю? Видел - стрелял. А упал он или не упал - там же вот эта кукуруза была. Потом, после боя уже, мы перешли на другую сторону Вознесенской дороги, и там росла суданка (тоже такая высокая трава). И мы в этой суданке были. Румыны с той стороны, на насыпи, а мы внизу, и им всё видно. Там надо было только ползком по этой суданке передвигаться. Ну, слава богу, она была густая...
Но в последний день, утром 16-го октября, румыны спустились с этой насыпи, и мы открыли огонь из пулемёта. Они пошли ниже (там какая-то речушка была) и ушли направо. А мы тут остались. Нам надо было не открывать огонь, потому что они нас засекли и начали из миномётов обстреливать. У нас человек, наверное, шесть или семь ранило, одного убило, и мы еле-еле вечера дождались. А вечером команда: "Собирайтесь, пошли". Идём, а куда - неизвестно. Идём, идём, тут уже ночь наступила. А румыны не знали, что мы уходим. Поэтому они не стреляли ни из какого оружия, и всё было очень тихо.
Пришли мы в Лузановку. Там когда-то был канал, который соединял лиман с морем. И там, где сегодня станция главная в Лузановке, где повороты трамвая, там был железный мост. И когда мы прошли - этот мост взорвали. Подошли к заводу Продмаш. Это сейчас там настроили домов, а тогда была баррикада. -"Занять оборону!" - команда. А она там из всякого, извини за выражение, говна собранная эта баррикада. О-ой… Когда мы были в окопах, там не достанет пуля. А тут, на баррикаде, любым выстрелом попадёт (миной, снарядом), и она разлетится. Короче говоря, такой шум пошёл. Тут команда: "Принять сухой паёк! Принять бельё! Переодеться!". Переоделись, взяли сухой паёк и пошли дальше в Одессу.
И вот, прошли завод Октябрьской революции, а у нас там был какой-то здоровый мужик, бывший милиционер, и он начал: "Не-не! Я не поеду! Не пойду! Какая гавань?! Какой Севастополь?!". И с ним ещё один кто-то. Потом смотрю - исчез. Уже дошли до поворота на нефтегавань, думаю: "Идти или не идти? А! Что будет, то и будет" - и пошёл в нефтегавань.
- То есть когда вы уходили с передовой, вам не сказали, что вы покидаете город?
Нет, конечно. Пока ничего не говорили. А тут уже, когда мы вышли напрямую к порту, всё ясно стало. Но в городе тишина была, ни одного выстрела. Так и ушли. Всё. И потом, уже в море, самолёты немецкие начали нас засекать. Нас посадили на баркас, привязали к "охотнику" (*"Морской Охотник" - боевой надводный катер с усиленным противолодочным вооружением), а в нём пограничники были, человек тридцать-сорок. И получилось так, что самолёт немецкий бросил несколько бомб и попал туда. Сразу подошли другие "охотники" и начали подбирать этих пограничников. Катер сначала вспучился, а потом пошёл на дно. А пограничники остались на воде. Кто тяжёлый был, у кого были привязаны гранаты или что-то такое - потянули его на дно. Погибло много по дороге от бомбёжки.
А потом был такой случай. В баркасе лежала бочка с солониной. И надо же было нам, байстрюкам, схватить эту солонину. Накушались, а воды-то нет. А-ай... Когда пришвартовались уже в Севастополе к судну, а судно высокое, и c него по борту бежит вода, то мы подошли и руками так раз-раз и попили воды. А после этого мы в Севастополе провели митинг и поклялись, что вернёмся в Одессу. Потом нас посадили в поезд, довезли до Джанкоя, а из Джанкоя мы пешком пошли в сторону Перекопа. Дошли до Новопавловки - там лощина такая, перегороженная дамбой. И вот в эту лощину мы направились.
Когда пришли, немцы нас уже ждали. И открыли огонь: стреляют из пулемётов и всего остального. Я так выглянул, и вдруг - бум! Аж в голове зазвенело. Я нагнулся, сел, каска слетела, смотрю - на ней остался след. А буквально через полчаса (может, чуть больше) вдруг: "Ву-у-у!" - взрыв. Прямо перед глазами. Я почувствовал, как что-то горячее потекло. А мы же, байстрюки, оделись в бушлаты, тельняшки: старались за моряками повторять.
- А в какой части вы тогда были?
1-й Морской полк. Это были добровольцы с кораблей. А потом появился и 2-й Морской полк, и 3-й Морской полк - тоже добровольцы. Короче, осколок мне попал в грудь. Всё. Рядом был командир роты, он: "Ну-ну, всё будет в порядке". Перевязали меня, положили сначала на подводу, дальше на машину пересадили и в Джанкой. В Джанкое работал какой-то полевой госпиталь. Сделали там операцию, вытащили из раны и тельняшку, и бушлат, а потом и осколок. Вот такой крупный осколок - снаряд, видно, был большой. Врач мне говорит: "Держи, на память". Я его потом со временем потерял...
- Какого числа это произошло?
16-го, 17-го и 18-го мы ещё были в Севастополе, уехали ночью. А где-то числа 20-го или 21-го октября вот это случилось. Рану вычистили, в вагон и в Севастополь. В Севастополе, я вам рассказывал, что когда меня положили на койку, врач говорит: "Досича увезли вчера". Ну, значит, я догадался, что это был мой брат. Всё. Больше я и после войны никого не видел. Вот так закончился мой первый бой в Крыму.
Оттуда нас эвакуировали и сначала хотели высадить в Туапсе. Но в Туапсе не приняли. Потом в Сочи - тоже не приняли. В итоге высадили аж в Сухуми. Оттуда нас уже везли по дороге машиной в Орджоникидзе (*Владикавказ). Там находился эвакогоспиталь 1046 - Запорожский (*не уверен, что правильно разобрал номер). Это было где-то числа 23-го. Туда меня положили, и пролежал я до 16-го апреля 42-го года.
А как получилось? Рана зажила, но образовался абсцесс. У мне там нагноение набралось, и до второго ребра дошло уже. Лечащий врач у меня была, Лидия Владимировна, она мне всё время говорила: "Давай сделаем инъекцию ребра и выпустим гной - всё пройдёт". Я не помню, какой это день был, дежурила как раз по госпиталю главный аптекарь. Мне уже воздуха не хватало. Она мне: "Говорили тебе. Лидия Владимировна просила тебя". Я ей: "Она как придёт, пускай делает операцию". И вот, она пришла: "Ну что, уже созрел?". Я говорю: "Да". Она меня сразу в рентгеновскую, там отметила карандашом на теле и вырвала кусок ребра. Как только гной пошёл - так сразу мне стало легче. И сначала половина баночки поллитровой набралась, потом ещё половина баночки, потом понемножку-понемножку и всё прошло. А сердце было отодвинуто на правую сторону из-за этого гноя. Там сосуды все согнулись, перегнулись и так дальше. Выпускали это всё целых две недели. Потом, когда уже всё вышло, тогда начало по чуть-чуть зарастать. Брали такой шприц двухлитровый, набирали в него риванол (есть такое лекарство), забирали воздух и оттуда: "Фш-ш-ш" - выходило. Вышло - ещё раз, потом ещё. И так целую неделю промывали.
- Обезболивающие давали вам?
Давали, но туда обезболивающее не нужно, там же сердце.
- Боль была сильная?
Ну, не сильная, но то, что воздуха не хватало - вот это главное было. В общем, зажило. Так я там всё время помогал медсёстрам: кому-то что-то принести, подложить, что-то подать. Это когда уже выздоравливал. А со мной в палате лежал один тяжелораненый, у него вся нижняя челюсть была вырвана. Ему сказали, мол, здесь сначала заживёт, а потом мы вам сделаем дополнительную челюсть.
- Челюсти не было вообще??
Не было. Оторвало кусок, а остальное вырвали до суставов этих, чтобы она не мешала, потому что кость была не целая.
- А как он ел?
Ну как? Ложкой ему туда заливали из чашки, и всё только жидкое.
- И как же он потом без челюсти бы жил?
А потом ему должны были сделать. Ну как? То же самое: кушал бы, только без зубов. А как едят, когда зубы болят?
- Так язык же, наверное, висит...
У него и языка кусок был оторван. Он: "А-ва-ва-ва..." - ничего нельзя было понять.
- Ужас какой...
Так было... После госпиталя куда ехать? Со мной рядом в палате лежал парень молодой. У него ранение было - вот такой осколочек, как головка булавки: перебит нерв, рука высохла. Лечение у него ещё не закончилось, и он говорит: "Давай езжай ко мне в Сталинград, у меня там тётка. Матери у меня нет, но есть её сестра".
- Так вас комиссовали?
Нет, мне дали отпуск на месяц. У меня есть отпускные билеты, могу потом показать тебе. Короче говоря, я поехал. По дороге встретился с одним майором. Он меня узнал, потому что я ходил на футбол на завод Октябрьский, а у него два брата тоже в футбол играли. А сам он в политотделе где-то на Кавказе работал.
- Ничего себе, вы ещё и в футбол играли? А на какой позиции?
Где придётся. Самый главный был (*улыбается). Короче говоря, приехал я в Сталинград, к тётке этой, а у неё в квартире жил полковник - командир 270-го полка, который охранял объекты в районе СтальГРЭСа (*ГРЭС - государственная районная электростанция). А их часть находилась под горой: там Химгородок когда-то был, и там стоял полк. Полковник мне говорит: "Ты иди на пересыльный пункт в городе, а я пошлю своего человека, он возьмёт запрос, тебя отдадут ему, и он приедет с тобой к нам в полк".
Всё так и получилось. Я поехал в Бекетовку - это Кировский район Сталинграда. А Сталинград растянут на шестьдесят километров вдоль Волги. Короче говоря, он меня привёз, потом спрашивает: "А что ты можешь?". Я говорю: "Был огнемётчиком, пулемётчиком недолго". -"А ещё что можешь?". Говорю: "В машинах немного разбираюсь". А у нас в доме на лиманчике жил один бывший солдат. Он воевал на Дальнем Востоке у Жукова. Был он шофёром, и машина его стояла во дворе у нас. Ну, там такая машина, что каждый день ремонт требовался. И мы, байстрюки, ему помогали. В общем, я говорю: "Так и так". Он: "О, есть идея". А рядом со Сталинградом была станция Гумрак. На этой станции выгружали весь слом, который привозили: разбитые машины и так далее. Оттуда этот слом увозили на заводы, там его расплавляли и делали из него оружие. И, значит, он мне дал ещё двоих человек, которые даже больше меня разбирались, и мы поехали на станцию. Каждый день нас туда возила машина, а оттуда мы ехали рабочим поездом. Приезжали, брали сухой паёк на весь день и вечером возвращались. И в течение двух недель одну машину собрали. Потом вторую. В общем, за месяц мы собрали две машины. Первую когда собрали и завели - дай бог-то выехать из ворот (*смеётся). Я же не ездил никогда. О, попал - всё. Ну и поехал, поехал. Сначала тут поблизости, в Бекетовке, а потом уже надо было ехать через лес в Сталинград, на другой конец города. Там горючее нужно было получить, масло.
А потом (это уже был конец июля) немцы пришли в Сталинград. Сначала бомбить стали, а потом уже и сами подобрались. Я был как раз на нефтебазе: мы нагрузили бензина шесть бочек, потом масло и собрались ехать. И тут самолёты появились из-за Волги. Солнце всходит, а они из-под солнца летят. Не на большой высоте. И как начали бомбить, как начали бомбить...
- Это 23-е августа, наверное, было?
Да, примерно так. Короче говоря, приехали... Мы быстро в бомбоубежище так называемое кинулись - ну, просто накрытая яма. А там же за это время людей насобиралось полно, все полезли туда, а там всё расчвякалось, дышать нечем. Мы выскакиваем, а наша машина уже горит. Оказалось, где-то рядом зажигалка упала или осколок какой-то. Мы борт открыли, сбросили тряпки всякие, потому что всё нужное ставили вперёд, чтобы не трясло, а всё лишнее в конце было, и оно загорелось. Сбросили, закрыли борт и рванули в Бекетовку. Приехали - там, слава богу, всё в порядке. Решили съездить ещё раз, потому что нефтебаза уже пылает, а горючее ведь нужно. Поехали туда на следующий день - нефтебаза горит. Ой... Ну, там уже пожарные начали раскатывать. А бензин хранился в бочках, потому что цистерны большие, и они сразу взрывались. Поэтому горючее было рассредоточено в ямах: огромная площадь, и всё в бочках. И это спасло, потому что одна цистерна если взорвётся (а в ней где-то сто тонн), то всё пропало. А так они рассредоточены были, и этот бензин сохранился.
После этого нас сначала вывели в Ивановку - это километров десять от Сталинграда. Там, между Сталинградом и Ивановкой, был ложный аэродром. Туда немцы как-то налетели, а там солдат на коне был, и они начали за ним гоняться. Мы увидели это, остановились, а самолёт пошёл на нас. Мы быстро развернулись, а ему же разворачиваться долго надо, и мы быстро шмыгнули в посадку, и в посадке он уже не нашёл нас. Потом поехали в центр города и уже в центре стали воевать. Немцы нас там окружили. У нас же была 10-я дивизия войск НКВД, мы стояли в Сталинграде, а за Волгой находилась 15-я дивизия войск НКВД. И эта 15-я дивизия была заградотрядом. Нас тоже назначили в заградотряд, но нам некого было останавливать. Надо было останавливать немцев, потому что мы ведь находились в Сталинграде, а за Волгу не убежишь пешком - надо только переплывать. Это уже был сентябрь 42-го.
- Можете описать уличные бои?
(*Вздыхает) Ну как можно описать? Немцы бомбили каждый день по одному кварталу. Город вообще-то был деревянный (ну, были там и каменные дома, но в основном деревянные). Значит, если он сегодня здесь отбомбил - завтра можете сидеть спокойно, уже ничего не будет: он в другом месте бомбить станет. И так постепенно-постепенно весь город сжёг. Сжёг совершенно. Это было страшно. А куда, куда деться? Воды нет, пожарных нет. Какие пожарные? Огонь... А там же была одна центральная улица, каменная такая, которая через весь Сталинград шла. И однажды во время бомбёжки мы из здания выскочить не сумели, и нас завалило. Так мы еле-еле выбрались оттуда - это был коммунальный банк такой. Снаружи услышали, что мы в подвале кричим, начали разламывать, потом даже бросили гранату для того, чтобы взорвать стенку. Стенку взорвали, а там уже, тьфу-тьфу, мы вылезли...
Брать воду мы ходили на Волгу, потому что негде было напиться. А находились мы в центре города. Там был вокзал, километрах в трёх от Волги. И нужно сказать, что немцы потом захватили этот вокзал. Мы всё отступали, отступали, уже почти до самого центра дошли: там площадь, с этой стороны Дворец пионеров, а сзади уже набережная. И там как раз был памятник Хользунову - это лётчик, который спасал челюскинцев. Так мы вырыли окоп под этим бетонным основанием и туда прятались. А жрать-то нужно. Надо было прорываться в Бекетовку - только там был хлебозавод. А туда километров пятнадцать-двадцать примерно ехать. Дорога была открыта: там был такой бугор, а дорога шла внизу, и её в этих узких местах немцы простреливали, так что нужно было только прорываться. Как это случилось - не знаю, но, в общем, в мою машину попало. Снаряд взорвался впереди, радиатор сорвало - всё, ехать нельзя.
- Так вы шофёром были?
Шофёром, да. Я же говорю, что ездил с Бекетовки в центр Сталинграда, и это было страшно.
- В каком звании вы были тогда?
Я всё время был рядовым. Я никогда не хотел быть офицером. Когда взорвался этот снаряд, и снесло радиатор - всё, нужно идти пешком. А недалеко располагался речной вокзал - там был тыл нашего полка. Этот вокзал уже сгорел, там ничего не было. Мы туда приехали, там стояла скорая помощь так называемая, вся побитая осколками. В общем, завели её, поехали, перегрузили этот хлеб и привезли. А кроме хлеба больше ничего уже не было. И то, хлеб такой узенький, заливной: заливали сковородку, потом разрезали, и получался хлеб этот, с книгу толщиной. И вот по такому кусочку давали на целый день - килограмм делили на четверых. Потому что доставить что-нибудь через Волгу (а она в том месте как раз самая широкая) было очень тяжело. Между двумя берегами остров был: сначала на этот остров, потом на другой берег - и так переходили.
- У вас там до рукопашных не доходило?
Нет. Стреляли, но в кого стреляешь - там не видно. Потому что всё разрушенное, сгоревшее. Но всё-таки какое-то прикрытие. А прямо так в рукопашную там почти не ходили.
- Вы "трёхлинейкой" вооружены были?
Нет, у меня был карабин - короткая винтовка. В центре Сталинграда, поперёк города, течёт река Царица. Она небольшая, но за многие годы вымыла огромный котлован, шириной, наверное, километр. А наверху была улица Исполкомовская - самая крайняя над Царицей. Она шла до центральной улицы, и там ходил трамвай. Ещё там электроподстанция стояла. Короче говоря, эта улица примерно метрах в тридцати над этой речушкой была, и там находился штаб обороны Сталинграда. Но мы этого сначала не знали. Значит, получилось так. Мы вышли на Исполкомовскую, сначала пошли вниз - там лежало огромное количество брёвен (склады были). А здесь вот скала, и туда был врыт туннель. И в этом туннеле находился штаб обороны Сталинграда (62-й армии). Короче говоря, каким-то путём немцы уточнили, что там штаб, и в один из дней решили его уничтожить. Рано-рано утром, как только солнце взошло, прилетел один самолёт. Прилетел и бросил бомбу. Но с высоты большой. И вот, мы услышали, как она летит: "У-у-у-у…" - и как дала! Темно стало везде. Там вообще было страшно. Покаместь развеялся дым от этого взрыва - минут, наверное, тридцать прошло. Когда он развеялся - всё было снесено. Все дома, которые оставались там ещё, развалины эти - все сравнялось. А как мы спаслись вдвоём? Со мной был командир взвода кавалеристов так называемых. Кавалерии-то не было, а каввзвод имелся в полку. Мы остались живы, потому что прыгнули в водопроводный люк. Люк этот засыпало, а он от дороги примерно метрах в полутора был. Потом пощупали - о, дорога целая. И пошли по ней. Так стояла настолько густая темнота, что мы прошли где-то метров тридцать-сорок, и только потом она начала развеиваться. И так мы почти до самого речного вокзала дошли. А его уже практически не было, он был разрушен. А когда уже окончательно развеялось - везде оказалось много убитых. И некоторых в окопах настолько сдавило землёй, что раздавило. Такой силы был взрыв. Сколько килограммов была эта бомба, я не знаю.
- Штаб они не разрушили?
Они перебросили немного. Короче говоря, штаб целый остался. Там, между прочим, Хрущёв находился в штабе. Может, его в тот момент и не было, но до этого мы видели, как он входил туда. Снизу, где брёвна лежали, там была сделана дорога, вымощенная брёвнами. Часовые там стояли по краям и где-то ещё, чтобы никто их не видел.
А потом нам поступил приказ от командира полка и начальника штаба: "Мы уходим. Вас передаём 71-му полку". А мы видели этот 71-й полк?? Мы уже ничего не знали...
- Вас - это кого?
Нас там группа солдат была. -"Мы вас передали, всё, а сами уходим за реку. Останетесь живы - приходите в Заплавное". Там находились тылы наши, с той стороны Волги. -"А вот тут через несколько суток будет высаживаться дивизия Родимцева (13-я гвардейская дивизия). Расскажете им, где тут немцы, а потом приходите". И действительно, где-то 16-го октября (уже не помню точно) высадилась дивизия Родимцева. Мы им объяснили, где что, а они: "Оставайтесь у нас". Мы им: "Не-не, нам сказали прибыть в штаб полка нашего". И мы-таки вдвоём с этим парнем связали два бревна и на этих брёвнах поплыли до острова. Но до острова нельзя было доплыть на брёвнах, потому что было много раненых, и брёвен этих там скопилось столько, что не успеешь встать, как провалишься между ними. Попал под брёвна - всё, погиб. Поэтому мы вот так на животах по этим брёвнам ползли. А уже на острове встретили связистов, которые тянули связь. Они говорят: "Перегоните лодку нашу на ту сторону, только потом отдайте её там". Мы перегнали и только вышли на берег (устали страшно, уже начало светать), как немцы открыли огонь. Так мы мимо дорог шли, потому что они стреляли по дорогам. Пришли в Заплавное, нас спрашивают: "Ну что? Как там?". -"Дивизия высадилась, заняла оборону"...
А, у нас там был один чудак из Саратова, и он отпросился поехать домой. Бабка умирала у него вроде. И ему командир полка говорит: "Ладно, езжай". И мы в Саратов съездили, обратно вернулись, и буквально где-то через дней пять нас собрали и повели. Уже начал снег выпадать. Мы дошли аж до Дерюгино, а оттуда поехали в Челябинск. В Челябинске организовалась авторота. И там меня причислили к этой автороте, которая на Челябинском тракторном заводе базировалась. Там были лагеря, где формировали новую дивизию. Назвали её так: 181-я Сталинградская ордена Ленина Краснознамённая стрелковая дивизия. Короче говоря, в этой дивизии я был уже до конца войны.
- В ней на тот момент оставался ещё кто-нибудь из тех, кто воевал вместе с вами в Сталинграде?
Остались, но очень мало. У нас же шофёры были, а остальных отправили в другие воинские части. Меня избрали комсоргом роты, и я был им до конца войны. Но сначала у нас были политруки, и меня назначили младшим политруком. А потом политруков не стало, помполитов не стало - всё. И слава богу, что не стало. -"Вот, новое звание". Я говорю: "Никаких званий, ничего не хочу"...
В Челябинске на автозаводе нас отремонтировали и дали ещё дополнительно пятнадцать или шестнадцать машин.
- А американские машины были?
У нас в автороте - нет. Были только ЗИСы и "полуторки". Я воевал на "полуторке". А в конце войны я стал возить офицера связи из штаба корпуса в штаб дивизии. Ну, до этого дойдём ещё.
В общем, в то время формировалась Отдельная армия войск НКВД. В Челябинске формировалась наша дивизия, в Свердловске (*ныне Екатеринбург) формировалась Уральская дивизия, в Ташкенте - Среднеазиатская дивизия, в Новосибирске - Сибирская, и ещё формировалась Дальневосточная. Пять дивизий. Для чего? Они формировались для замены частей РККА, которые находились в Иране, потому что там войск было достаточно, а народу на фронте уже не хватало к концу войны. И эта армия формировалась из охранников лагерей и так далее. Но когда наши победили в Сталинграде и ушли далеко, то тылы отстали. Снарядов нет, коннице жрать нечего. И немцы наших погнали. Мы перемахнули через Волгу и пошли на юг. Но две дивизии (нашу 181-ю и 268-ю) отправили под Курск, чтобы остановить немцев. И мы под Северском остановили их, а остальные дивизии ушли на Иран. А мы так и остались там до Курской битвы и пережили её.
- О, насчёт Курской дуги, пожалуйста, поподробнее.
Так вот, мы остались под Северском - это было страшно. Железная дорога взорвана, мосты взорваны, а без них ничего не доставишь сюда. В наших воинских частях начался тиф. Целые хутора окружили и организовали госпитали тифозные. Холод, мокро, жрать нечего. До станции Дмитриев-Льговский построили мост, через который пустили машины: резину сняли с них, а диски как раз проходят по железной дороге. И тогда на дисках начали таскать продовольствие, боеприпасы. И вот эти машины выручили нас, потому что иначе мы бы ничего там не сделали. Короче говоря, сначала нас вывели во второй эшелон, а перед самыми боями на Курской дуге нас уже ввели в основную силу. И пошло...
- Вы снаряды подвозили?
Снаряды, раненых - что угодно возили.
- Что-нибудь запомнившееся с Курской дуги расскажете? Случай какой-нибудь.
Ну, что... Тяжело было, когда только-только вступили в бои под Северском. Была уже весна практически. А перед Северском есть река Свапа. Она неглубокая, но широкая. И она разлилась тогда сильно. И один случай действительно вспомнил я. У нас был шофёр из Сибири. Он куда-то поехал, и его машину разбило: в мотор попало или в радиатор. А когда бои шли, то рядом, на трассе Москва-Курск-Симферополь, осталось много побитых машин: и наших, и немецких. А запчасти нужны ведь. Где их брать? Запчастей нет. Мама не пришлёт. Ремонтировать надо. И вот, он уговорил командира роты, что, мол, там (не помню уже, на каком километре) есть несколько машин разбитых, которые ещё целые, и с них можно снять запчасти для ремонта. И, мол, у нас есть те, кому тоже надо отремонтироваться - давай поедем. Снарядили бригаду, в том числе и меня. Я не знаю почему, но меня туда воткнули.
Короче говоря, приехали мы туда - это перед самой Курской битвой было. Немцы находились вдалеке, примерно километрах в трёх, в лесопосадке. А дорога шла чуть возвышенная, и она видна была оттуда, где немцы. В общем, мы начали разбирать, а немцы увидели нас и открыли огонь артиллерийский. Мы прекратили: огонь такой, что страшно. Никого не тронуло. А с этой стороны шоссе Курского был большой блиндаж. И вход туда прямо с шоссе: лестничка, и он пустой совершенно, потому что немцы далеко. Короче, мы решили: "Давайте всё-таки добьём, раз приехали". Только опять пошли туда - немцы увидели и снова открыли огонь. Мы в блиндаж. И в этот момент снаряд попадает как раз в эту щель, где вход. И этому шофёру (хороший такой парень был) прямо под ноги. Господи, его так разорвало... И там несколько человек уже были внутри, а некоторые ещё не добежали даже. Мы потом подбегаем - он уже всё...
- А вы не успели добежать?
А мы не успели.
- А те, кто внутри был, погибли?
Нет, те остались живы, потому что они были за углом. Снаряд пролетел и вылетел сквозь эти балки, которые служили перекрытиями. А они убежали в сторону (блиндаж большой был) и остались живы. Трое или четверо их было. И потом мне, как комсоргу роты, надо было писать домой родным, что, мол, смертью храбрых погиб ваш сын и так далее. И это мне не одно такое письмо приходилось писать, потому что кому поручат? Комсоргу. У тебя больше времени есть, тебя освобождают от других работ - всё. Вот так. Сначала они ответили: "Где и как?". Ну, я написал им, что такая-то деревня, такой-то километр, такое-то шоссе. А похоронили его там, где мы стояли: километрах в трёх-четырёх от места гибели, над рекой этой, Свапой. Вот такой случай был.
Дальше началось наступление. Была предварительная полуторачасовая артподготовка. А до этого шла разведка: и авиационная, и ещё какая-то. Так что передовой у противника практически не стало. И наши сразу пошли, пошли и пошли. Это было самое главное, чтобы первую линию задавить, а потом уже стало свободнее. Там уже их догонять надо было. Вот тут я увидел нашу силу, мощь. На этой Свапе, на реке, сильно крутой спуск был. И вот примерно сколько глаз видел, вот как река течёт - столько танков было: сначала КВ, а потом "тридцатьчетвёрки". Два ряда танков, на расстоянии примерно метров пятьдесят-сто - не больше. Вот так стояли танки перед боями. А потом вся эта масса двинулась, понимаете? Такая мощь там была подготовлена. Это то, что на нашем участке было. А потом южнее произошло страшное танковое сражение.
- Под Прохоровкой?
Да. Это было страшно. А потом пошли, пошли. Легко пошли. До Днепра дошли и сразу его форсировали. То есть за каких-то две недели прошли такое расстояние. Возле села Мановичи навели мост. Он, правда, был не такой, как потом делали мосты (с накаченными баллонами), а просто деревянный. А потом меня ранило. Получилось как? Перед боями, перед взятием Киева, были попытки прощупать место, где легче прорвать оборону. А потом мы обошли Киев, и получилось так, что зашли уже в Белоруссию. Я не помню, какая это область была, но напротив Чернобыля. Мы сразу взяли Чернобыль, а потом ушли: немцы нас выпихнули оттуда. И наш полк, который ещё в Сталинграде воевал, страшно погиб там. И командир полка, Герой Советского Союза, там тоже погиб. На земле перед Чернобылем, на Белорусской земле, река есть (забыл название). Она почти около Киева впадает в Днепр. Короче говоря, они отступили, а там же кругом песок, между той рекой и Днепром, и они сделали блиндаж такой, в несколько слоёв, и в нём закрылись. А немцы прошли через Чернобыль и танками их всех задавили там. Это было страшно. Такое было тогда несчастье в нашей дивизии...
Потом мы пошли дальше и дошли до Коростеня. Чернобыль оставили, а прошли через Киев и вышли к Фастову. А под новый 44-й год мы пошли в наступление и дошли аж до старой границы. Через Житомир и так далее, до Владимира-Волынского. И остановились уже в Луцке. Там у нас произошёл один случай. Командир дивизии у нас был сильно грамотный, нахальный. Так он и должен быть таким. А дивизии была придана танковая бригада. Между Владимиром-Волынским на границе и Луцком она стояла, в каком-то лесу. И вот, командир дивизии приехал проверить посты. А там настоящая дисциплина, порядок. И тут какой-то часовой остановил его и не пускает. Он: "Как?! Это меня, командира дивизии, не пускать?!". А тот: "Нет" - и всё. Приходит уже командир взвода танкового, потом командир батальона - шум такой поднялся с этой охраной. Тут пришёл командир бригады, а комдив наш ходил всё время с тростью. И комбриг ему что-то напихал хренов, а он взял и тростью его этой. Ага, тут же рапорт. И командира дивизии сняли за то, что он поднял руку на командира бригады. И вообще на солдата не имел права руку поднимать. Дальше появился уже новый командир дивизии, а нашего больше не стало - его куда-то отправили.
Потом мы взяли Чернигов и от Чернигова пошли прямо на Белоруссию. У нас был сначала Центральный фронт, а затем 1-й Украинский. И так до конца войны я уже на 1-м Украинском фронте был. Дальше, на Новый 44-й год, мы пошли в наступление и освободили часть Польши. До Вислы дошли, Вислу форсировали и заняли Сандомирский плацдарм. Там снова то же самое: опять оторвались, и опять надо было тылы подбирать, потому что немцы перешли в контрнаступление. Бои там были страшные, нас чуть-чуть не сбросили с Сандомирского плацдарма. И там как раз был такой случай. В Варшаве поляки подняли восстание. А наши ведь не перешли Вислу. И вот, меня назначили ехать на рекогносцировку. Нас там набралось две машины полные: генералы, офицеры. И поехали мы аж под самую Варшаву. Приехали туда. Что они там выясняли, мы не знали, но, видно, решали вопрос, как помочь полякам. Ну, ты наверняка знаешь, как это произошло, что мы не сумели перейти Вислу и помочь полякам в Варшаве, и там их очень много погибло. От них потом жалобы были, они писали куда-то и так далее. Вот это я помню, сколько начальства тогда было. Я сначала не понимал: ну едем и едем. А потом прислушался, когда они там объясняли, и понял, в чём дело. Но в итоге всё это отменили, и ничего не состоялось.
А потом с Сандомирского плацдарма мы быстро пошли вперёд, и шли без сопротивления практически. Наши идут одной колонной, а немцы параллельно второй колонной. Пересекаются, и тут завязываются бои. И тоже случай. Пётркув-Трыбунальский - город такой есть в Польше, недалеко от границы немецкой. Подходим - стоят новые машины, только-только, видно, с завода, тентами оборудованные. Говорю командиру роты: "Давай заменим". Он: "Ну хорошо, заменю. Только как? Мы машину не имеем права бросить". Я говорю: "Оставим тут - тылы же остаются наши". -"Ладно, давай, бери". А у командира дивизии была "полуторка", в которой находился начальник штаба, и там ещё были воспитанник, радист и повар. А его самого возила "полуторка", которая была прикомандирована к хозяйственной части штаба дивизии. -"Давай езжай, замени его". А там, между прочим, шофёром был армянин. Он работал почти от Курской дуги, и у него к тому времени были уже четыре медали "За отвагу". Писарь пишет, командир подписывает, и так он четыре медали получил (*смеётся). А они приравниваются к "Герою Советского Союза". Короче говоря, я приехал - там начальник, старший лейтенант какой-то: "Нет, нет!". Я говорю: "Это не я решил, это командир роты". Вдруг появляется мой командир: "Да, пересаживайся, твоя миссия закончена. Новую машину берём". И действительно: новенькая машина, кузов, всё оборудовано там, продовольствие, рация. И эти четверо с нами: воспитанник, радист и так далее. Погрузились, едем.
И вот, подъезжаем к Пётркуву. А перед ним противотанковый ров был вырыт немцами заблаговременно. Настоящий противотанковый ров. Не такие, как у нас копали, а шириной где-то метра четыре или пять, глубиной тоже метров пять или даже шире. И наш батальон сапёрный сделал через него перекрытие. Перекрытие такое: просто настелили брёвна, но землёй не засыпали. А машины пошли, их очень много и они очень тяжёлые. И это перекрытие просело вот так. Было уже где-то около двенадцати ночи. Едем. Они в кузове, а мы с этим лейтенантом в кабине. Шёл мокрый снег, и эти все брёвна накрыло им. Подъехали, я начал подниматься, а сапёры не догадались связать брёвна или забить сваи, эти брёвна разъехались, и получилась дырка. И внезапно наша машина падает в этот ров. Покатилась, перевернулась, и что вы думаете? Все четверо погибли, которые были в кузове. У них там было добра всякого слава богу, оно их накрыло и задавило. Всё. Мы когда начали разгребать - они уже не дышат. Быстро сообщили командиру дивизии, он приезжает, машина вверх колёсами, я сижу рядом - я ведь тоже виноват, наверное. Он ко мне подходит, а у него вот такая толстая палка: "Как?! Как это получилось?!". Я говорю: "Да вот, видите"... А брёвна эти торчат, всё видно. -"Брёвна не связаны, я поехал"... -"Я вижу! Вижу!" - он вот так вот голову держит. У него повар этот работал с начала войны, радист с ним работал тоже с начала войны, воспитанник - то же самое.
- А как же вы сами не погибли?
А мы же в кабине были! А кабина металлическая - не наша деревянная, с покрытием из брезента. Мы вылезли и начали их оттуда вытаскивать, а они мёртвые уже. Всё. Потом командира батальона осудили на два года штрафбата.
- Сапёра?
Ну да. Он же неправильно сделал перекрытие дороги. Он должен был скрепить, во-первых, а во-вторых - положить не два-три бревна, чтобы они просели под тяжестью машин, а положить по-настоящему перекрытие. Меня потом три или четыре раза следователь приглашал, но что я мог сказать? Я же ехал так, как все: впереди машины шли, и я за ними ехал. А моя машина пробуксовала на этом скользком ходу и всё. Что они могли сделать? Никаких претензий ко мне следователи не нашли. А нашли того, кто планировал перекрытие этого противотанкового рва. Так я потом вернулся, забрал ту машину и приехал сюда. А потом уже, в Германии, эта машина вообще ходила без груза - с одним офицером связи, как легковая.
- А войну вы где закончили?
В Бреслау (*ныне польский город Вроцлав). Мы пришли 23-го февраля, в день Советской армии, и окружили его. Это очень большой и очень красивый город на Одере. Мы его окружили и держали до 4-го мая, но не могли взять. Почему? У них, во-первых, оборона хорошая была. Во-вторых, у них были фаустпатроны: в любой танк пальнёшь - башня взлетает. У них-то там танков не было, а у нас были. Но у нас же главной задачей был Берлин. А этих мы окружили, никуда они уже не денутся. Так 1-го мая дали команду штурмовать и взять Бреслау - подарок к 1-му мая. У нас ведь всегда везде подарки к праздникам. А потом команду отменили. Зачем столько народу класть, когда мы ни одного человека не потеряли больше, кроме как случайно где-нибудь в перестрелке? А так они не могли выйти оттуда, потому что здесь у нас и артиллерия, и миномёты, и пехота, и "Катюши" стояли. А их там было восемнадцать тысяч окружённых. И 2-го мая 45-го года Берлин пал, вся авиация была брошена на Бреслау, и Бреслау 3-го числа загорелся весь. Беспрерывно, начиная где-то с восьми часов утра и примерно до трёх-четырёх часов дня, всё время самолёты шли и сыпали, сыпали. А утром 4-го числа немцы выбросили белый флаг. И всё, больше ни одного пострадавшего не было ни с нашей, ни с немецкой стороны.
8-го числа я с машиной дежурил в штабе 40-го гвардейского корпуса. Мы сначала поехали за трофеями в Бреслау, а потом вернулись и начали праздновать. Ещё не объявили, что кончилась война, но мы-то уже свой участок завоевали. Там были коттеджи кругом, и мы в одном из них приготовили ужин. С нами были четыре офицера связи - по одному из каждой дивизии, которые там стояли: танковая, "Катюши" и так далее. Только-только сели кушать и вдруг: "Та-та-та-та-та, та-та-та-та-та, та-та-та-та-та". Покаместь не кончился диск - не замолчало. Мы выскакиваем, а это стоит командир корпуса, вот так поставил автомат, нажимает и кричит: "ПОБЕДА! ПОБЕДА!!!". А там ведь связь уже была хорошая, настоящая связь, и уже сообщили, что подписан акт о капитуляции. 8-го мая он уже был подписан. Всё. Вот так мы закончили войну. И мы, конечно, до утра там давали (*смеётся)...
- Вы курили на фронте?
Я курил ещё байстрюком, когда в школу ходил, как и сейчас многие. После того, как меня ранило, я больше не курил, и до сих пор не курю. И это позволило мне дожить до девяноста лет. И когда я выступаю где-то среди школьников (и вот недавно был в школе спортивной на Черёмушках), то у меня всегда одно пожелание: "Пацаны, НЕ КУРИТЕ, потому что это приносит вред здоровью, и многие-многие не доживают до своих лет, которые им суждено прожить".
- А спирт вам давали?
Ну а как же? Были боевые сто грамм. Ну, не постоянно, а когда надо было. Перед боями большими наливали по сто. А некоторые и больше выпивали, кто сумел добыть.
- Что стало с вашими родными братьями?
Тот брат, который 25-го года, он, когда наши освободили Одессу, тут же пошёл на войну, и на фронте его тяжело ранило. А тот, который 27-го года, он глупость совершил. Он работал в Одессе, оставался всё время на заводе "Красная Гвардия", а мать находилась в эвакуации в Казахстане. А я служил уже в Москве после войны. И он поехал к ней, а потом оттуда приехал ко мне в Москву. А потом, когда я уже демобилизовался, он опять поехал к матери в Казахстан. А тогда же нельзя было просто так уехать с работы, тем более с завода, который отношение имел к шахтам - военным считался. И я виноват. Виноват, в том, что когда демобилизовался и приехал работать на эту "Красную Гвардию", и в Особом отделе, который там был, меня спросили: "А где твой брат?" - я ничего не выдумывал и сказал: "А он у матери живёт, в Казахстане". И этот Особый отдел сообщил куда надо, и его там забрали и судили его. Дали ему два года за то, что он ушёл с работы. А в тюрьме он получил воспаление лёгких, прожил после этого ещё несколько лет и умер. Всё. Я виноват в том, что... Ну я же не думал, что я такую тайну выдам. Вот так я виноват перед ним...
- Как вы сейчас к немцам относитесь? Осталась какая-то ненависть?
Я был несколько раз в Германии, руководил делегацией. Нормально отношусь. И они вроде не собираются воевать.
- Вы во время войны сталкивались с представителями других вражеских стран? Венграми, итальянцами и так далее.
Нет.
- А с власовцами, бандеровцами?
От бандеровцев я чуть не погиб однажды. Я же был комсоргом, и когда мы стояли в Западной Украине (не помню, как этот городишко назывался), меня вызвали в политотдел: "Поедешь с почтой" - с почтальоном на лошадях. Поехали мы и остановились в одной деревне. А там везде были бандеровцы, и они пришли за жратвой. Они же облагали жителей, и те обязаны были давать им питание: хлеб и так далее - у кого что было. Мы подошли, а женщина говорит: "Уходите!". Лошади наши были за домом, и бандеровцы их не видели. Мы сразу за дом и сорвались. А бандеровцы на подводе: они подъехали со стороны, а мы через огород и убежали. Если бы эта женщина не сказала, и мы не убежали, они бы нас застрелили, наверное.
- В вашей части на фронте были случаи дезертирства?
Я такого не слышал и не видел. В Сталинграде - там только убить могли, а убежать никто не мог.
- Сейчас очень популярна тема НКВД и заградотрядов. Их обвиняют в том, что они в спину стреляли своим...
Это брехня. Нашу дивизию всю назначили как заградотряд, когда немцы подходили, потому что мы были НКВД. А кого заграждать, если между нами и немцами никого уже не было? Мы сами с немцами воевали. Кого мы могли останавливать, если перед нами никого не было? Если кто пришёл - мы тут же с ними вместе и воевали. Кто отступил - с теми вместе и защищали Сталинград.
- А вы говорили, что за вами стояла ещё одна дивизия, 15-я - тоже НКВД.
Так эта дивизия за Волгой была.
 |
| П.В. Досич с Евгением Моргуновым |
- Что по поводу американцев и "Второго фронта" можете сказать? Помогли они?
Хе-хе. Их Сталин заставил, чтобы они помогали. Если бы мы не пошли в наступление на Берлин, они бы ещё сидели там. Но их волновало это. Они хотели показать, что тоже что-то сделали. Поэтому открыли "Второй фронт" и так далее.
- А вот технику, продукты присылали они?
Присылали, конечно. Была колбаса в банках - это основное. Крупы они не присылали, а вот колбасу - да.
- Скажите, а орден Красной Звезды у вас за какой-то конкретный подвиг или за выслугу лет?
К какому-то празднику давали. Не помню уже, к какому. Медаль "За отвагу" - это если, допустим, какое-то задание выполнил срочное, вывез кого-то или ещё что-нибудь. Вот за такие конкретные задания её давали. "Отвага" у меня за Одессу, потому что тут другим нечем было награждать. Мы тогда пошли в наступление, отогнали румын от Одессы, и до конца войны они больше не стреляли по городу. А дальше я уже не помню даже, когда представление делали в дивизии, за что меня конкретно наградили. Вот орденом Отечественной войны наградили, потому что я был приписан к сапёрному батальону, а этот сапёрный батальон первым пришёл в Бреслау, когда его окружали. А потом уже "Красную Звезду" мне дали, почти в конце войны.
 |
С Леонидом Утёсовым и Михаилом Водяным на ж/д вокзале Одессы 21 июня 1966 года |
- Какие вещи были у солдата с собой на фронте?
Ну, конечно, каждый старался иметь при себе бритву или ещё что-то такое памятное.
- Правда, что во время боевых действий вам платили деньги и начисляли их на книжку?
Да, правда, но мы их не видели. Когда надо было доставлять грузы - все километры записывались, и за них начислялись гроши. А потом, к какому-то празднику, эти гроши списывались: пишешь заявление, сумму (не знаю, сколько - у писарей эта информация есть), и эту сумму списывали в фонд обороны.
- Так вам эти деньги даже после войны не выдали?
(*Смеётся) Их же раньше списали, ещё до конца войны. Может, где-то кто-то и получал, но я знаю, что у нас в автороте (а в автороте мы зарабатывали много, потому что возили снаряды, продукты, ещё какие-то задания выполняли, и километры шли) денег этих не выдавали.
- Нельзя было родным эти деньги выслать как-то?
Нет, никто их не видел. Их сразу написали, отправили, и там уже посчитали, что миллион рублей, к примеру (или сколько там), ты положил. А каждому отдельно никто не выписывал. Тебе путёвка шла, а ты путёвки сдавал каждый день.
- Как складывались отношения с местным населением в европейских странах?
В Польше, например, нельзя сказать, что они были врагами, но особого доброжелания не было. В Западной Украине многие бандитами были, бандеровцами, а другие были простыми крестьянами. Они не понимали, что такое Бандера, партии и так далее. И многие погибали там.
- Скажите, а кто лучше воевал: немцы или румыны?
Ха, румыны - это не вояки. Они же все были вот такие жирные. Немцы - те злые. Но в Одессе их не было - в Сталинграде были. А в Одессе были румыны. Мы когда пошли в наступление, они побежали. Мы стреляли, они падали. Всё. Потом - о, раненые. Раненых я, например, не видел, чтобы добивали.
- Как вы относитесь к Сталину?
Нормально (*удивлённым тоном). Сталин - это гений был. ГЕНИЙ. Который руководил огромной страной. Могу только сказать словами руководителя Англии Черчилля, что Сталин вынес Россию и спас весь мир от фашизма. Это его слова, Черчилля.
- Как считаете, за счёт чего советский народ победил в той войне?
Потому что мы воевали на победу и только на победу. Как бы ни было тяжело, человек старался выжить, и если нужно было встретиться и поразить врага - значит, он стрелял его.
 |
| 25.05.2013 |
* * *
Между прочим, отец моей жены был механиком, и она до войны начала ездить на мотоцикле (*Ольга Семёновна Рагулина). Мотоциклы ей готовил отец. Она была участницей Всесоюзных соревнований по мотоспорту. Вон фотография в газете, там она с Чкаловым (*подробнее тут). Он был главным судьёй и во время соревнований спросил: "Что это за девчонка, которая ездит на мотоцикле?". После этого она ещё много лет гоняла. До 61-го года, по-моему. Много раз сотрясение мозга получала, а год назад потеряла память и ничего не помнит.
Комментариев нет:
Отправить комментарий