Родился я 2-го марта 1924-го года в селе Любополь Коминтерновского района. В семье нас было пятеро детей. Отец ещё в гражданскую восемнадцатилетним участвовал в освобождении Одессы в бригаде Котовского. Мать была колхозницей.
- Как жилось до коллективизации? Помните этот период?
Да, я же член семьи организаторов колхозного движения. Отец уволился из армии где-то в 27-м году. А в 29-м его поставили первым председателем колхоза. Молодого. Из трёхсот дворов только четырнадцать вступили в колхоз, остальные не хотели. Потом, со временем только, все стали подтягиваться. Отец год пробыл председателем, а потом прислали коммуниста из города, из рабочего класса, по фамилии Мильман. Он стал председателем, а отец - бригадиром "Фордзонов". Америка дала двенадцать тракторов "Фордзон" на село, и он быстро прошёл курсы, набрал молодёжь допризывного возраста и создал комсомольскую бригаду. Пахали даже ночью. А тогда ещё не было двора колхозного, так все тракторы стояли у нас во дворе дома. И я уже там порулил пацаном.
А потом отец стал комбайнёром, я закончил школу (семь классов) и поступил в сельхозтехникум Березовского района в селе Золотовка. Год прозанимался, и отец забрал меня к себе помощником комбайнёра. Он приехал к директору, договорился с ним и говорит мне: "Ты агрономом не будешь. Я не хочу, чтобы ты как колхозный бригадир по полям шастал. Вот, я беру комбайн "Сталинец", я уже договорился с Кремидовской МТС (машинно-тракторной станцией), с товарищем Вовченко (директором), что тебе есть шестнадцать лет (а мне ещё не было шестнадцати), и тебя зачислили ко мне помощником комбайнёра". 39-й год. Я работаю и денежки получаю хорошие. Начали косить на Тилигульском лимане зерно семенное. Там есть Судаковая коса, и на ней был специальный участок, где держали пшеницу сортовую для колхоза на семена. И вот, как-то раз на рассвете ждали, пока высохнет роса (потому что нельзя косить, когда мокрое всё), и тут на лошадях приезжает посыльный из сельсовета, привозит отцу повестку: "Вы призываетесь в армию на Польскую кампанию" - водителем трактора ЧТЗ, пушку тягать дальнобойную. Мать его проводила на станцию "Товарная" Одесса, здесь он получил трактор ЧТЗ, получил шестерёнку для коробки передач, чтобы трактор мог со скоростью тридцать километров в час двигаться, заменил её, и отправился поездом на Польшу. Польская кампания: немцы оттуда, наши отсюда, встретились и стояли. А Финская ещё продолжалась. И вдруг вызывают его там: "Надевай тулуп, надевай валенки" - на Финскую кампанию. Прибыл он туда, а там уже всё закончилось. Вот так.
- Расскажите ещё, пожалуйста, про 33-й год: говорят, тогда был сильный голод.
Значит так, в 33-й год ни один человек в нашем селе не умер. Ни один. Причём когда был президентом Ющенко, и в Коминтерновском районе ставили памятник погибшим от "голодомора", то заставляли председателя совета ветеранов нашего села, чтобы он дал хотя бы одну фамилию из тех, кто умер. В соседних сёлах были такие случаи, но у нас - нет, потому что нас Тилигул спасал: рыба, "бычки". А отец был бригадиром тракторной бригады и получал килограмм хлеба каждый день (хлеб все трактористы получали), да ещё горячую пища им давали в полях.
- А причина этого голода в чём была?
Основная причина в том, что засуха была. В 47-м году было ещё хуже. Ещё сильнее голодовка была после войны. Так почему-то об этом молчат. А в 21-м году такой голод был, что у моего дедушки Гришки из тринадцати душ детей осталось трое. Ну, ещё раскулачивание я помню. Мне было пять лет, я уже читал газеты. Отец выписывал "Ударник Петрички" - районную газету. И вот, он мне статью наметит: "Читай, расскажешь вечером" - а сам идёт на работу. И я уже в пять лет читал газету и знал, кого где раскулачивают. Что, например, директора школы нашей "чёрный воронок" забрал. Тирленд Николай Иванович - немец, наверное.
- А если человек не хотел вступать в колхоз, к нему применялись какие-то меры?
М-м-м, нет, не помню. У моего деда Гришки было две ямы под зерно: копали яму метров пять-шесть глубиной, как под цистерну, сжигали там бурьян на костре, чтобы высушить стены, и засыпали туда зерно. У него была яма пшеницы и яма с кормом для лошадей. Три лошади, три коровы. И когда в 21-м году начался голод, и многие старики поумирали, дед Гришка и бабушка Наташа взяли к себе этих детей, которые пооставались. Маленьких отправили в город, в детские учреждения, а пацаны десяти-двенадцатилетние помогали по хозяйству. Вот, дедушка Гришка был как эксплуататор (*смеётся). Он сначала за царя-батюшку в кавалерии воевал в 14-м году, а потом перешёл в Первую конную к Будённому. Закончил в 21-м году и поднял за десять лет такое хозяйство, что у него и лошади, и коровы были, и всё остальное. И вопрос стоял о раскулачивании, но его защитили люди, потому что он маленьких детей сам лично отвёз в город, в детские учреждения, а этих кормил. Бабушка Наташа варила большой котёл пищи на десять человек, и они были как родные: вместе спали, вместе выросли, потом уже сёстры замуж повыходили... И все у деда Гришки жили и работали.
- А чем питались в основном до войны?
Всё из теста: галушки, пампушки, пирожки, вареники с творогом, со сметаной - это по воскресеньям. Борщ с курицей - три-четыре десятка кур во дворе гуляли, и индюки были даже...
- В общем, не голодали?
Нет. Я вам официально заявляю, что даже районное начальство коминтерновское, когда Ющенко ставил памятник, хотело наказать председателя совета ветеранов: "Почему так случилось, что ни один человек не умер в селе?" Голодающие были, но они при любой власти голодали - это лентяи. Вот у него огород зарос травой, а он ничего не сажает, понимаешь? А у нас всё было. Мама всегда готовила пищу и для тех, кто, может, проходить будет и попросит кушать: были такие, которые просили кушать. И для них всегда тарелка была...
В шестнадцать лет я получил паспорт, комсомольский билет, и меня направили в школу бухгалтеров на улице Клары Цеткин 2 - это где Кирха, во дворе. Из пяти колхозов только в одном был бухгалтер настоящий.
- Вы уже в Одессе жили?
Ну да. Сначала на Привозной 76 в общежитии, а потом на спуске Кангуна 5 (*ныне Польский спуск) у тёти Жени. Она одна из тех приёмных, которые как родные с моей мамой были. Кстати, в Кирхе, где меня обучали на бухгалтера, до революции учился Лёва Бронштейн (Троцкий). А после этого - наш знаменитый физик-ядерщик Глушко. Но об этом я узнал только недавно...
 |
| Семнадцать лет |
- Первый день войны чем запомнился?
Я уже закончил школу бухгалтеров. Было воскресенье. О войне я узнал только в 10 часов, потому что в деревне было всего два приёмника. Посыльные на лошадях ездили по дворам и созывали на митинг в сельсовет на 12 часов. Всем охотникам объявили сдать ружья, и приёмники тоже сдать - такой приказ. Три десятка ружей охотники сдали, и я, как есть, в летней рубашечке, в летних туфлях, без головного убора, в 12 часов на митинге. После митинга составили заградотряд: десять-двенадцать точек нужно на перекрёстках дорог вокруг села выставить на всю ночь на случай появления диверсантов, и организовать охрану общественных колодцев, чтобы не отравил никто воду. Мне дали помощника, опытного воина: восемьдесят два года ему было, он воевал ещё в Японскую войну и двадцать пять лет служил царю, ходил по деревне строевым шагом. Я ему ружьё не давал, хотя мне семнадцать лет было всего, и всегда держал на взводе курок. Особенно, когда прожекторы появлялись в Чабанке и в городе: бомбёжек не было вначале, а прожекторы работали. Вот как прожекторы заработают - я уже курок держу: жду диверсантов, парашютистов. И так - месяц.
И ровно через месяц, 22-го июля, я попадаю в бригаду "колхоз на колёсах" - эвакуация. Пять колхозов эвакуируют своё хозяйство: комбайны, тракторы. Дошли до Буга - горючее кончилось. Техника осталась, а мы с животными пошли дальше. В нашем колхозе (маленький колхоз) полсотни дойных коров, полсотни молодняка, полсотни лошадей, а в бригаде шесть человек всего. Я учёт должен вести. У меня чемодан с документами, со штампами, бланки с печатями, чтобы получать в пути питание: в каждом районном центре организовывались пункты питания для эвакуированных, и выдавали его только по справкам. У меня была лошадь (без седла, конечно), я на лошади объезжал хлебопекарни, добывал хлеб, мёд, а молоко мы сбывали в районных центрах и получали денежку. И через три дня уже были под Новой Одессой (Николаевская область), в плавнях. А через мост не пускают. Этот Варваровский мост занят военными, а пропускают только эвакуированных из Бессарабии, банки, сберкассы, пехотные училища: третьекурсников на фронт, а первый и второй курс - в тыл. А нас не пускают. Скот пасётся, пьёт воду из речки - и живите нормально (*смеётся). Пару дней мы простояли так, а потом немец с Вознесенска через Новую Одессу на Николаев перекрыл кислород нашим войскам - танковая группа вбила клин. Мы пробились через эту колонну и вплавь погнали животных. Я опять на лошади верхом...
- А как пробились-то?
Получилось так, что остальные колхозы вернулись домой, как увидели эти танковые группы. А они же проскочили, и разрыв получился. И мы, значит, с подводами прорвались: с вёдрами, с бидонами под молоко и прочим. Метров сто плыли через Буг, а потом больше километра по плавням, по болоту. И прорвались километров на пятьдесят, наверное. Ну, это нам показалось, что на пятьдесят - может быть, и на тридцать. Бежали от этих танков немецких. У некоторого молодняка подкашивались копыта. Их тогда кидали на подводу и везли.
И на Днепре так же было: немец припёр нас, а мы через реку. Но там уже на баржах переправлялись. А на баржах очень плохо: бычки там начинают бодаться, баржа перекашивается и перекидывается. Хорошо, что животные умеют плавать и все плывут к берегу. Не готовились мы к войне, не готовились отступать - готовились наступать. В общем, я сделал вывод тогда (хотя это вывод семнадцатилетнего пацана), что наши войска не сопротивлялись. Их гнал немец, они шли потихоньку, отступали. Наверное, так нужно было, я теперь уже понимаю...
Дальше были Красноармейск, Константиновка, Краматорск, Сталино (это Донецк сейчас) и Антрацитовский район Ворошиловградской области (*ныне Луганская область). А там уже Россия начиналась за Северским Донцом. И, видно, украинское начальство решило там приказ издать, чтобы мы дальше не двигались, а сдали местному колхозу всё хозяйство. С нами ехали из Коминтерновского района семьи начальников, двадцать три подводы: начальники оставались организовывать эвакуацию и защиту города. Я хорошо помню Толю и Галю - это сын и дочь председателя исполкома Ищенко - потому что мы им молоко давали бесплатно.
- А ваша семья?
Мама осталась с тремя детьми на руках, а отец был призван в армию.
- А ещё один ребёнок, четвёртый?
Боря... Он умер. После меня родился, в 27-м году, и сразу умер...
Ну и вот, приказ поступил сдать - мы сдали. А нас (меня и доярок с колхозниками) отправили на передовую рыть траншеи. Из Ворошиловградской области уже в Сталинскую. Рыли мы траншеи семнадцать дней. Кормили нас хорошо, кусками мяса, но один раз в сутки. А на завтрак и ужин давали тарелку мёда и булку хлеба такую высокую на двоих. И целый день мы копали. У меня опухшие были мускулы от лопаты. Четыре метра глубины, четыре так и три так, наискось, чтобы танк упирался носом в стену. Но всё равно вечером на танцы ходили. Вот такая площадка, как сейчас возле школы стадион, десять гармошек играет, и пыль столбом - молодёжь танцует.
И вот, семнадцать дней работали, трудились, и никому это не нужно оказалось. Пообедали, смотрим - скот уже обратно гонят. То гнали с Днепропетровска в тыл страны, а теперь назад гонят. Спрашиваем: "В чём дело?". -"А там немцы уже сзади нас". Я свою лопату воткнул в глину, полежал так, подумал: "Что же делать?". А смотрю, люди разбрелись кто куда - по домам. У наших, с кем мы приехали, дома заняты были, но всё равно они туда пошли. И мы тоже решили по домам идти. Но сначала пошли на помидорное поле, нарвали мёрзлых помидоров на дорогу себе...
- Это уже какой месяц был?
Конец октября - ноябрь. Зашли в какой-то дом, я говорю: "Молока нам" - деньги у меня были. А там бабка: "Уже наши рубли не годятся, теперь немецкие будут". -"А где же немцы?". -"А вчера по центральной улице проскочили мотоциклы и ушли на восток. Ну идите я вас покормлю". Заходим, там муж больной лежит. Туберкулёзник, не призывался в армию. -"Будете жить вот в этой хате, в сенцах". Дала нам отдельные мисочки, супу дала...
- А кто ещё с вами был?
Один парень из Канева, на год моложе меня. Андрей, вместе копали. И вот, эта бабка приходит: "Элеватор горит, люди зерно тащат". Даёт нам мешки, и мы идём за зерном. Раз пять сходили, килограммов по сорок-пятьдесят зерна ей принесли. Оно пахло горелым: наши отступали, рвали железнодорожные линии и подожгли элеватор.
Прошло четыре-пять дней, бабка нам нажарила семечек по два кармана, напекла пирожков с кабаком, и мы двинулись домой. Ну а куда деваться? Никому мы ненужные. Только сунулись - мост железнодорожный взорван (небольшой, метров двадцать). Причём сам мост упал в воду, а рельсы висят перекрученные. Мы по этим рельсам перелезли как коты: лишь бы домой попасть - такое желание было. До Днепропетровска мы с Андреем дошли и там расстались.
В Днепропетровске тоже сложности были: на вокзале пришлось собирать деньги на стакан табака перевозчику, чтобы посадил в вагон на Одессу. А привезли в Николаев. А по Николаеву уже проходила румынская граница - Транснистрия. Но мне повезло: наши самолёты налетели, начали бомбить Варваровский мост понтонный, немцы пошли его ремонтировать, и я пристроился к этим ремонтникам. Шла какая-то учительница с Николаева на Варваровку, и у неё пропуск был (школа работала уже, наверное). Я к ней пристроился, хотя ей это явно не нравилось. Подходим к мосту. Смотрю, стоит румын часовой, в жёлтой шапке, в жёлтой шинели. Думаю: "Ну всё, конец моей истории. Заберут, арестуют сейчас"... Подхожу, а он эту учительницу знает уже, и на неё не обращает внимания. А мне протягивает руку вот так: "Дай хлеб - дам тутун" (табак). Я говорю: "Нет хлеба". У меня только пшеница, жаренная на жестянке, оставалась в карманах. Я натрусил ему пшеницы и говорю: "Всё, больше нет, не нужен мне твой тутун". И до вечера тридцать километров шагнул до Ново-Нечаева, а на следующий день ещё шестьдесят, и был дома. Это уже декабрь заканчивался, перед самым Новым годом.
Два года с лишним мы были в оккупации, работали в колхозе. Колхоз поначалу так и оставался "имени Тимошенко". Румыны только через год разобрались, кто такой Тимошенко, и назвали "Колхоз номер два". Ха-ха-ха. Потом колхозы расформировали, и нам попалась лошадка годовалая. Она росла, стало ей два года, мы пытались запрягать её, и я пытался на ней ездить верхом. Участвовали в этой общине, которая сеяла зерно. Где-то сеялки взяли - где они хранились? Потом косили, свозили на гарман, на гармане лошади топтали, и мы там, значит, участвовали, а лучшее себе брали. Мне нельзя было в город ездить. Я когда вернулся из эвакуации, меня в примэрию вызвали (это сельсовет). Там предатель один работал. А я же комсомолец. И всем комсомольцам (нас человек пятнадцать было) выдали справки, что мы не имеем права за пределы деревни выезжать. Выходить даже. И я ни разу не был в городе за два года. Мама возила зерно сама. Я принесу ночью домой пару мешков, соседи впрягутся, возьмут маму, она отвезёт зерно в город, там купит платье девочке, мне штаны, туфли брезентовые...
- А как вообще в оккупации жилось? Издевались румыны над мирным населением?
Ну, жандармерия была из шести человек. Вот смотри: когда румыны сдавались в плен под Сталинградом, тогда озлобленные немцы двоих румын расстреляли. Плутунер, начальник (старшина вроде), сам застрелился. Он был религиозный и изменил жене. Переспал с поварихой, которая готовила пищу жандармам. Согрешил и застрелился. Осталось трое. Из них двое (Митька и Васька) - бессарабяне. Приказ был: после 8-ми вечера больше трёх не собираться. Но мы собирались, конечно. В карты играли, иногда и вино пили, праздники отмечали. О, Новый год как я встретил? Мои друзья все гуляли, а я не хотел в эту компанию. Выпил два стакана вина домашнего, съел тарелку холодца и залез на печку живот греть. Это мой Новый год был (*смеётся). Живот грел после холодца.
- И румыны никого не расстреливали?
Говорят, что одного человека. Там кто-то выступал, подрались вроде, и одного человека не стало. Концы в воду, и не известно, куда они его дели... А так - нет. Вообще, село Любополь война обошла. Когда отступали наши, в Григорьевке бойня была, десант высадился - это же буквально в десяти километрах. А у нас ни один снаряд не упал. А когда наши наступали - только один снаряд разорвался, сарай кому-то разбил. Вот и вся война. Не верят. Ни одной коровы никто не забрал. Кур, правда, воровали румыны. Это те румыны, которые поражение терпели под Сталинградом. Их собрали и отправили в тылы. И поселили у нас. Месяц они жили на плацу, строевой подготовкой занимались, а мы наблюдали, как их кормят. Варили только фасоль и мамалыгу. И выдавали не в котелке, а в рубашке. Вот так в рубашку получат и кушают. Мы наблюдали и смеялись.
Между прочим, поселили у нас в верхней хате десять румын, а их начальник жил отдельно, Плутунер Мирча. Заходит он как-то ко мне, кладёт деньги на стол: "Иди ищи вино". Я пошёл к немцам (наш колхоз был наполовину немецкий, немцы-поселенцы жили), взял у них вино, принёс ему, поставил. Он наливает себе и мне: "Пей". Ну, ничего не сделаешь, надо пить. Достаёт фотографии, показывает, как в 43-м году под Сталинградом встречали Новый год с нашими солдатами. Наши солдаты сфотографированы вместе с румынами.
- Пленные, что ли?
Нет. Соединялись, солидарность была. Я не верил, думал провокатор. Я же комсомолец был, думаю: "Наверное, подослали меня разоблачить". А он тем временем говорит: "Если бы сейчас сюда зашли советские солдаты, Красная армия, я бы встал в строй вместе против немцев".
- Он на русском говорил, что ли?
Да, чисто по-русски. Причём он был выходец из немцев, только проживал в Румынии. Потом говорит: "Бери лампу, посмотришь, как дураки Богу молятся". В десять часов вечера отбой у них, и солдаты должны, прежде чем лечь на пол, помолиться на коленях. Ну, иконы не было - просто в угол. Я уже вообще не знал, что делать. Думаю: "Ну, точно провокация, что-то ему надо от меня". Держу лампу, он даёт команду, они все встают на колени и молятся в угол, а он мне моргает: "Видишь?". Если бы я знал, что буду потом четыре года в Румынии служить, я бы, конечно, спросил у него адрес. А так, я же не знал...
А 5-го апреля утром нас разбудила 49-я дивизия во главе с генералом Маргеловым, которая подошла к Коблево. В Кошарах, с этой стороны Тилигульского лимана, рыбаки рыбачили при румынах, как в своём лимане личном. И ночью дядя Пава, грек по национальности, Ианно фамилия (он был командиром партизанского отряда), и Гранит Кутенко на двух лодках переплыли в Коблево, рассказали, какое положение здесь, где румыны засели. Ну, те десантные лодки взяли и ночью, с 4-го на 5-е апреля, переплыли на эту сторону. А румын как ветром сдуло. Не сопротивлялись, только артиллерия по дамбе била. Дамба между Коблевом и Кошарами: там море, тут лиман. Сильно побили её. И 5-го числа нас призвали. Да, 5-го апреля я уже стоял в строю. А был холод такой, в посадках снег лежал. Нас переодели в новую одежду военную. Дали обмундирование, пилотки, обмотки, шинели старые, а шапка домашняя, потому что холодно. И пилотку в вещмешок. Ботинки тоже домашние. Обмотки пошиты не стандартные, а из старого шинельного сукна. Вот, мне потом на фронте пуля попала сюда (*в правую ногу), и эти обмотки спасли.
- Не пробило?
Как палкой кто-то ударил. А обмотки мы наматывали, чтобы тепло было...
В общем, в школе на нашей улице 49-я дивизия, которая освобождала Одессу (а конкретно - 144-й полк), открыла призывной пункт. Я сначала думал, что это наш, Коминтерновский, и даже писал в книге, что Коминтерновским военкоматом призывался. А на самом деле это дивизионная строевая часть была. Там я предъявил свой комсомольский билет, а мне говорят: "Можешь его выбросить". Я спрашиваю: "Чего?". -"Ты комсомольские поручения не выполнял два года с лишним, ты комсомольские взносы не платил, какой же ты комсомолец?". Ну, я потом снова вступил. И не раз ещё, а два раза вступал, потому что потерял билет на фронте. Так что я всего три раза вступал в комсомол, да...
С призывного пункта нас отправили в тыл дивизии. У нас были с собой продукты домашние: сало, хлеб. Но это всё кончилось, и начали уже готовить на кухне военной. А котелков ещё не было, кушали из консервных банок. Пол-литра супа, пол-литра каши.
На третий день, 8-го числа утром, на построении командир скомандовал: "Становись! Равняйсь! Смирно! Кто желает добровольно на фронт - три шага вперёд". И мы, человек восемьдесят (может, меньше), вышли. Все молодые. -"Направо! Шагом марш!". Нас подвели к подводе, нагрузили: я взял в вещмешок сто штук патронов винтовочных (7,62 мм) - это пачка такая, смолою пропитанная. Я нёс патроны, а некоторые даже снаряды несли: один снаряд на двоих человек. Километр пронёс - перекинул на плечо соседу. И так через Сычавку, Визирку, Свердлово к Северному кладбищу. Там немецкие колонисты жили, которые с немцами удрали, и в этих хатах мы ночевали на 10-е число.
10-го числа нас построили, сказали, что мы солдаты 49-й дивизии, и по шпалам, по рельсам повели на Сортировочную. Артиллерия немецкая била с Жеваховой горы. Мы снаряды там отдали, патроны тоже, и затем по улице Фрунзе (там были одни ямы да канавы) строем целый день шли, потому что у Пересыпского моста была задержка. Штурмовые роты двигались впереди, а мы как рота маршевая сзади. Штурмовые роты дошли аж до Сухого лимана, а мы до Товарной станции, и там нас расположили. Меня, правда, пустили на ночь к тёте Жене. Я бежал через улицу Советской Армии (*ныне Преображенская), через Дерибасовскую: стёкла битые повсюду, бумаги - это коммерсанты румынские бежали в спешке. Но вообще центр города не был разбит, только бумаги и стёкла трещали под ногами.
В восемь часов утра на построении нам зачитали приказ Сталина об освобождении Одессы и назначили собирать трофеи. На улице Будённого (*ныне Болгарская) сотни машин стоят: ключи в зажигании, некоторые работают даже, а немцы разбежались. Побежали на Овидиополь пешком. Сто мотоциклов мы захватили. Кто был трактористом в колхозе, тот сел за руль (*смеётся). Начались аварии. Несколько машин послали на Пересыпь (там была мельница) на заготовку зерна. Загрузили крупу кукурузную в мешках и ещё что-то. А хлебопекарня стояла в парке возле Товарной станции. Хлебопекарня, медсанбат, транспортная рота на лошадях (шестьдесят подвод, сто двадцать лошадей), и нас там разместили. А потом на этих машинах послали нас из медсанбата за мылом. Говорят: "Мыло нужно для бани, солдат мыть надо. Если будет - берите". И вот, мы по этим машинам бегали, искали мыло, а начальник штаба подбежал, говорит: "Не на чем рапорт написать, нет листка бумаги в штабе, давайте бумагу". Мы набрали бумаги, и всё искали шоколад. Но так и не нашли. Кое-кто там что-то нашёл, может быть, в карманах... В общем, мыло и бумагу мы принесли, получили благодарность, а штурмовые роты уже купались, мылись в Сухом лимане - одесситы помогали.
А 11-го числа объявили: "Цирк работает" - одесситы бесплатно для солдат открыли. Ездили туда из медсанбата санитарки, медсёстры ездили - возили их в цирк. И, помню, оркестр был дивизионный, человек тридцать. В общем, набрали на цирк свободных людей, а нам некогда: 12-го утром ускоренным маршем на Раздельную. Немец хотел опять её забрать. 5-го апреля кавалерия Плиева освободила Раздельную и погнали их на Беляевку, на Маяки, а они потом сконцентрировали силы, прибывшие из Одессы, составили целые отряды и хотели Раздельную вернуть. Что осталось в памяти? Шестьдесят два километра пешком по шпалам, потому что бездорожье кругом. Тогда была сильная грязь по колено. Лошади приставали на ходу. Подводы по шпалам не могут двигаться, а мы по шпалам идём. И тысячи вагонов достались нам - их отрезали, окружили. Ну, правда, всё имущество - военное: снаряды, пушки. И если даже было вещевое имущество - так местные жители там уж поработали, ха-ха. А с Раздельной отправили на Кучурган. И там нас авиация немецкая как накрыла. Мы из винтовок отстреливались, лёжа в кювете. Были жертвы. В общем, 13-го мы были в Кучургане, а 14-го - на плацдарме Чобручи-Талмаз. Два села там есть в плавнях. Но долго мы там не стояли, потому что Днестр поднялся, и залило окопы. И нас срочно переправили на эту сторону. Ну, тоже жертвы были. Как будто пальцем кто-то показывал немцам, где мы находимся.
- Первый бой вы там уже приняли?
Да. И нас разместили в саду Слободзеи.
- Про первый бой можно подробнее?
Первый бой - это нас забросали миномётами немецкими, а пули не доходили как-то. Потому что кругом лес, плавни, камыши. Нам принесли ведро супа из кухни. Кухня далеко, не может подъехать, потому что вода, грязь. И вот, только сели кушать, а мина как рванёт прямо в ведро. Половина раненых, половина нетронутых. Вот такие дела.
А настоящий первый бой был где-то 15-го мая. Нас перекинули на плацдарм между Дубоссарами и Григориополем. Там Днестр делает вот такое кольцо - его мешок или аппендикс называли. Восемнадцать километров в длину, село Дороцкое в этом мешке, а так - шесть и местами даже три километра ширина. И тут высотка 15.1, а справа село Погребы. И мне выпал окоп как раз на самом "пупке". В роте была снайперская винтовка, её никто не хотел брать, потому что она тяжелее за счёт оптического прибора на пару килограммов. Никто не хотел её брать, и я её таскал. Хотя я и был ростом маленький, худой...
- А почему именно вы?
А просто никто не хотел. -"Никто не хочет, вот ты будешь крайний". Ха-ха. Так что меня поставили на "пупке", чтобы я обстреливал лодку, которую на верёвках перетягивали немцы к себе на плацдарм.
- Ну а стрелять-то вас научили?
Да-да, мы уже все оглохли к тому времени. Меня же присыпало там: мина ударила по брустверу, а была только-только свежевыкопанная глина с камушками белыми, и я не успел пригнуться, как мне влепило. Во взводе было семь человек моих односельчан. Но они все старше меня (я - самый молодой). Одному сорок лет, другому сорок девять лет. И я, значит, вытирался (*показывает на левую сторону лица), руки грязные, в крови, подбегает Ищенко Григорий: "Что, поцарапало тебя?". Я говорю: "Да, хорошо поцарапало"... -"Петро! Петро! Трофимчук! Иди посмотри: его не успело поцарапать, он уже сопли распустил". Да... Санинструктора нет: сказали, что ушёл за йодом, за медикаментами. И ведь на Днестр смотрим, а воды нет, умыться негде. И я двое суток провёл с засохшим лицом, в крови, пока санинструктор не принёс йод и не нашёл меня. Из фляги воду на вату вылил, умыл меня, помазал йодом...
А через две недели была разведка боем. Это значит, надо выявить огневые точки противника. Привезли вечером ужин, принесли в вёдрах суп и кашу, по порции хлеба раздали (700 граммов). У нас здоровые мужики были: вот так хлеб зажмут и с вечера съедят всю порцию на сутки, ха-ха, а у меня оставалась половинка. Мне всегда хватало. Да, и два ящика гранат доставили, каждому по две штуки: наступательная и оборонительная, (РГ-42 и Ф-1). Но ничего не говорят, зачем это. То не было у нас гранат этих, а тут вдруг появились гранаты...
И вот, пришёл старший лейтенант, объявил нам, что надо забросать гранатами траншеи противника, и мы двинулись гуськом. А немцы нас раскусили, увидели нашу колонну, начали ракеты пускать и из двух пулемётов трассирующими пулями заливать. В общем, ребята затушили два пулемёта. Затушили гранатами. Я тоже бросил, но не знаю куда, потому что в проволоку колючую залез. Порвал шинель, порвал брюки и так пришёл обратно. И опять санинструктора нет. Опять, говорят, ушёл за йодом (*смеётся). Меня перевязали солдаты (*показывает на правую ногу, чуть выше колена), оно сползло всё, потом пришёл санинструктор, помазал йодом, хе-хе... В общем - это разведка боем была. И оставалось нас семнадцать человек из тридцати двух. Бежал рядом со мной Войтенко Саша, в двух метрах от меня. А мы же кричали: "Ура! За Сталина!". Нам как сказали? Забросать гранатами и выйти в сторону, влево метров на триста. Ну а мы перестарались, метров пятьсот пробежали. Окопались, а через сутки, в следующую ночь, нас передвинули ближе к противнику...
- Так что с этим Сашей случилось?
А, дядя Саша упал. С той стороны дядя Яша Рыбаченко бежал, а Саша Войтенко и я - с этой стороны. И ему пуля трассирующая (они пролетали мимо меня) попала прямо в грудь. Он успел сказать: "Яша, ой, я помираю" - упал на спину и готовый. Мы на секунду остановились и дальше побежали к траншеям противника - они же сильно стреляли. Потом заглохли, кому-то удалось их погасить. Ну и когда отошли мы, ещё была ночь, тёмная такая, то дядя Яша Рыбаченко и Григорий Ищенко - это мои земляки - поползли туда, Сашу положили в окоп, накрыли шинелью и руками засыпали, похоронили. Вот так было. Оставалось семнадцать человек на плацдарме...
- Остальные погибли?
Больше раненых было. Четыре командира роты вышли из строя. Пятым командиром роты назначили младшего лейтенанта Остапенко, который капельмейстером полка был, музыкантом. Он дней пять побыл, а потом пришёл капитан Рева: настоящий командир, боевой такой, хороший, приятный, как отец нам был. Погиб потом под Будапештом...
Так вот, мы закрепились, а рядом, в окружении в селе Дороцком, целый корпус наш военный застрял - немцы отрезали. Наши по рации договорились, что они ударят оттуда, мы отсюда, и высвободим их. А немцы приготовили столько артиллерии! Пришла наша 135-я бригада (восемнадцать Т-34), и только три машины, и те подбитые, вытянули с поля боя. И генерала вывезли... А из села уже некого было вывозить: все раненые, кто был на чердаках, в подвалах - все там остались. Немцы как сработали? В селе Дороцком спиртзавод был, наши туда вошли, спиртику попили, и немцы их отрезали. И закрепились. И вот, два месяца мы там толклись... А меня, так как я уже имел навыки со снайперской винтовкой, в учебку послали, в снайперский взвод.
В снайперский взвод мы попали небритые, немытые, грязные, прямо из окопов. Нас повели в медсанбат, там специальная баня была. Помыли, переодели, командир полка наш приехал, привёз нам новое бельё шёлковое: кальсоны, рубашки - в них вши не заводятся. Это только наш командир полка приехал, а командиры двух других полков не приезжали и не привезли бельё: какое было, такое и осталось. Нашего командира полка, Лубенченко Александр Григорьевич, мы батей считали. Он учителем был до войны. Призвали в армию, присвоили звание, одели его, и он начал сразу с командирской должности. И в 44-м году перед Херсоном он уже командиром полка был, а до конца войны стал полковником...
Так вот, получил я винтовку новенькую. Прямо в ящике с завода привезли (по десять винтовок в ящике). В смазке. Очистили, номер 9190 у моей. И это считалась лучшая винтовка.
- Тоже "трёхлинейка"?
Да, 1891-го года. "891 дробь 932". Тяжёлая. На стрельбище надо было выпустить сто патронов. У меня опухшее плечо было от неё. День материальную часть изучаем, политику, оптический прибор (между прочим, меня назначили помкомвзода, и я преподавал, но материальную часть только), а на следующий день стрельба: сто патронов каждый должен выпустить на пятьсот метров по мишени. Есть задание в грудь, есть задание в голову. Всё это засчитывалось. Следующие два дня - выбор позиций на передовой. И на четвёртый день стрельба по живым целям - по фрицам. У меня было шесть попаданий наверняка...
- То есть вас учили прямо на передовой?
На передовой. Я всегда на нейтралку ложился.
- Я думал, вас отводили в тыл на учения.
Да, километра на три-четыре. Там баню нам делали. Это дивизионный учебный батальон был. И вот так раз шесть: стрельба по мишеням, материальная часть два дня, выбор позиции один день и стрельба по живым целям. Я наверняка шесть раз попал - у меня счёт был. Ну, это я не афиширую, потому что говорят, что надо было справки брать. А у кого брать справки, когда командира роты нет? Мы не успевали запомнить фамилию командира роты. Мы общались с ним только через связного или ординарца. Ординарец прибегает, говорит: "Закончите эту траншею, и вторую линию будете копать". Всю ночь копаем, чтобы в "языки" не попасть, потому что немцы за "языком" сюда приходят, а наши идут туда "языка" прихватить. И вот, всю ночь не спишь, а днём какой там сон? То надо и это надо. Я ночью однажды полез на нейтралку. Там стояла подвода подбитая и лошади побитые лежали. И я полез, пока наши минёры мины не поставили. Залез в подводу - там мыло. Килограммов пять мыла приволок, и один старый солдат взял это мыло и в деревню с ним пошёл, в тыл. Выменял за это мыло крупу кукурузную и фасоль. Мы нашли где-то посуду, кастрюлю и прямо в окопе варили и ели несолёное.
- Расскажите, пожалуйста, подробнее, как вы на нейтралку выбирались.
Ну, я каждый раз выбирал себе место с вечера. Смотрел, чтобы кустики были такие незаметные, потому что ориентира меньше. Это ведь июнь месяц был уже, жарко. А снайперы действуют по парам. Мой напарник, Мельниченко Дмитрий, неповоротливый такой был (он потом в плен попал). И однажды я не дождался завтрака, получил хлеб, сахар и пополз, а он остался ждать суп. И я оказался один. А у нас ещё перископ был: он обычно в перископ смотрел, а я наблюдал просто так.
- То есть он был вторым номером?
Ну, вообще снайперы действуют попарно, по очереди - беспрерывное наблюдение ведут. Один отдыхает, а другой наблюдает. И вот, смотрю - немцы бегают. Думаю: "Надо же прихватить кого-то". А больше двух-трёх выстрелов не разрешалось делать, чтобы не обнаружить себя. Но я всё равно себя обнаружил: жарко стало, и я снял шинель. Потом снова жарко стало - я снял гимнастёрку. И не учёл, что на мне белая рубашка. А появилась "рама" и, наверное, зафиксировала меня, потому что миномётный огонь открыли по этой точке. Я быстро замаскировался: травы нарвал и на голову насыпал, гимнастёрку надел - дошло до "зелёного" солдата, ха-ха-ха. Ну и так каждый раз я на нейтралку выбирался. А кое-кто по-другому, может быть, делал - я не следил...
- А какие цели в основном выбирали? Офицеров?
Один нёс ведро (с водой, что ли), я его стукнул, он упал, ведро покатилось. А второй - там, чтобы мины подвозить и перед траншеей их выставить, оставляют такую дорогу - и вот, он из траншеи через дорогу прыгал, пока не допрыгался, пока я его не положил. Вот так. Ну, в движущиеся цели я плохо стрелял - привык по мишеням.
А потом пришёл в роту я, когда выпустили из учебки, и стал сержантом. Кто на отлично закончил - сержант, и таких три человека. Кто на "хорошо" - младший сержант. А кто кое-как - ефрейтор. Я - сержант, командир отделения. -"Иди сюда. Во втором взводе нет взводного, будешь помкомвзвода и отвечать за взвод" - за второй взвод в четвёртой роте, из которой меня посылали. Это уже капитан Рева командовал. Я говорю: "Я же снайпер". -"Вот, со снайперской винтовкой будешь командовать взводом". А лейтенант был на три взвода один, потому что командиры взводов сильно погибали: как прибыл из училища - так погиб. Их, восемнадцатилетних пацанов, клепали на трёхмесячных курсах. Я помню, пришли Воробьёв и Золотухин - двое ребят, мы ещё боролись на траве, на Днестре когда стояли. Одинакового возраста, одинаковой силы мы были. Потом они погибли оба. Командиры взводов гибли как мухи... -"Ну, будешь отвечать за взвод". И капитан Рева с меня спрашивал. Один лейтенант Бирюков остался жив, он отвечал за три взвода. А в каждом взводе есть помкомзвода. И вот, командир роты спрашивает со взводного: "Где ваши люди?". Когда Румыния капитулировала, у нас марши были страшные, форсированные - люди устают. Особенно два узбека у меня были, Кадыров и Ибрагимов - молодые хлопцы, с пополнением пришли Им очень трудно в ходу было, они тяжёлые. -"Где ваши люди?". Я говорю: "Сейчас". Отстаю, отстаю, а они уже отстали метров на пятьдесят. Я дождался их: "А ну-ка, давай!". Кого за руку тяну, кого под задницу ботинком: "Бегом! Догоняй роту!". Тогда это не считалось дедовщиной: война идёт, какая дедовщина? -"Догоняй остальных, беги!" (*смеётся). Мы по Румынии шагали сутками. Когда Румыния капитулировала, половина солдат легли, конечно. А мы, молодые, шли. Пузыри были на ногах, мозоли...
В общем, так я и оставался с командиром роты. А потом мой напарник попал в плен...
- Как это произошло?
Я уже не считался снайпером, я уже помкомвзвода считался, но со снайперской винтовкой. Не знаю, как это узаконили. Был приказ по полку или не было приказа, но я в роте остался. А снайперы всегда отдельно были. Они возле командира роты, возле комбата тулились как телохранители: когда надо, тогда выступали. И вот, двигаемся мы по Венгрии, и вдруг с белым флагом идёт мадьяр. Из лесочка вышел сдаваться в плен. И прямо на нас. Командир роты ему: "Давай сюда". Тот на ломаном русском языке объяснил, что был в русском плену ещё в прошлую войну, а потом говорит: "Нас триста человек, мы все хотим сдаться в плен". Снайперы наши говорят: "Мы пойдём часы забирать" - это же модно было, часы забирать у пленных. И пошли с этим мадьяром. Дошли до лесочка, посадили их и отдыхают. Кто-то ходит, строй поломался. Мы подошли, построились, и тут наш старшина артиллерии пьяный подлетел на лошади и начал этих мадьяр стрелять. Они его убили, а в это время немецкая машина подъезжает: скомандовали, построили, наших двоих снайперов пристроили сзади и погнали в лес. Один из них - мой земляк. Я после войны с ним встречался, он ещё жив. Так вот, мы потом освобождали этот лагерь в Австрии. Отлично помню, я тогда был возле командира полка. Разведка наша полковая на мотоциклах обнаружила, что впереди концлагерь. И по карте тоже концлагерь значился. Когда приблизились - началась стрельба, заваруха внутри. И охрана разбежалась. Была дана команда развернуться в цепь. Батальоны развернулись, подошли к лагерю, свернулись - никто оттуда не стреляет, только наши военнопленные бегут к проволоке колючей, повисли вот так и спрашивают: "Какая дивизия?". Мы говорим: "49-я Гвардейская стрелковая". -"А где такая-то дивизия?". И оказалось, что те два наших снайпера тоже там были. Ну, это потом мы уже узнали. Центральные ворота лагеря раскрылись, и хлынула эта армада. Строем, все в деревянных туфлях. Много женщин было.
- Как назывался концлагерь, не помните?
У меня записано. Не Заксенхаузен, а Людендорф (*?) какой-то, что ли. До города километра три было, и все они хлынули в город. И тут выходят английские военнопленные со сбитых самолётов: наглаженные, выбритые. А командир полка сидел на лошади, не сходил с неё и через переводчика с ними разговаривал. Так они ещё и не хотели разговаривать с командиром. Так и так (*изображает напыщенность). К ним посылки раз в месяц приходили из Англии по линии красного креста, и они были на особом положении. А наши - чёрные, грязные, немытые, голодные, одна шкура и кости. Ну, там из наших были только военнопленные, а в истории Великой Отечественной войны записано, что угнанные были ещё. А я живой свидетель того, что там поляки были, югославы и большинство - женщины. Я эту историю затрагивал, потому что посещал библиотеку Горького, поднимал документы и писал в архивы - нужно было узнать про своих солдат по просьбе...
- Вы лагерь в каком месяце освободили?
Уже под конец войны, после Вены. А Вену взяли 13-го апреля 45-го. Корнойбург - 15-го апреля.
- А Будапешт вы брали или нет?
Ну да.
- Расскажете? Там ведь тоже бойня была сильная.
Ой, сильная была... Получилось так, что меня ранило в Югославии за город Панчево осколком (*показывает левую ногу, на которой сзади виден шрам). Командир роты говорит старшине: "Берите сержанта Лирниченко на подводу". А мне говорит: "Если ты уйдёшь в госпиталь, больше к нам не вернёшься". Это под Белой Церковью, не знаю, сколько километров, но дней пять до Панчево. Перевязали меня, на марше я сидел на подводе ротной. А как взяли деревню и окопались - я в окопах вместе со своими солдатами. И так подошли к Панчево. Раны вроде бы заживать начали, я уже бодро себя чувствовал, но командир роты знал, что я ранен. Наш второй батальон (это в истории записано) под командованием майора Зелинова (4-я наша, 5-я, 6-я рота, три миномёта из миномётной роты и несколько пулемётов из пулемётной роты) забросили в тыл, чтобы перерезать отступающему противнику дорогу. Это перед Югославской границей с Венгрией. Дали нам сухой паёк: булка хлеба на двоих и котелок повидла. А дальше - сами где хотите, там и находите пищу. И на три дня в тыл противника.
На второй день майор Зелинов (а наша 4-я рота вплотную к командиру батальона находилась, первая в строю) увидел в бинокль фашистов. А передвигались мы ночами. Подошли к деревне - там немцы. Командир миномётной роты, несколько офицеров и солдат-переводчик, который гуцульский язык знал, идут в крайний дом, стучатся хозяину, хозяин выходит в кальсонах, они ему: "Иди сюда, веди нас по карте в это село, по заячьим тропам. Немцы есть в селе?". -"Есть". -"Сколько?". -"Столько-то". -"Так, ты назад не пойдёшь, чтобы родственники не знали, куда ты исчез, и чтобы не успел даже два слова сказать. Идём с нами. И чтобы сдал надёжному человеку, который нас дальше поведёт". И вот, он впереди, как Чапаев на белой лошади, в кальсонах ведёт нас до следующей деревни.
Так мы прошли три села. А в одном месте днём, по лесочку, командир батальона увидел немцев. Говорит командиру роты, нашему капитану Реве: "Назначь надёжное отделение в разведку". А моё отделение надёжное чем? У меня было одиннадцать человек - больше всего. В остальных по девять человек, по семь человек. И ещё у меня два ручных пулемёта и один автомат. Это считалось надёжное отделение. Командир роты вызывает меня к себе, говорит: "Комбат приказал прочесать лес, там немцы. Вы комсомолец, вы боевой, надёжный. Берите людей, расставьте пулемёты на фланги и прочешите этот лесочек. Кустарник прочесать надо, а за кустарником дорога и лес высокий. Там подводы видно, лошадей видно и немцев". А сами все залегли. У комбата была лошадь, вещи его на ней были. В кустарник завели лошадь эту, чтобы немцы не видели. Командир роты меня благословлял, хвалил, а сам знал, что я ранен, и видел, что хромаю. Ну, командир роты приказал - никуда не денешься. Спустились мы вниз - там речка. По пояс в воду, я первый, за мной остальные. А вода холодная-холодная, первые числа октября, наверное. Только на лужайку вышли, а там сад, дикие яблони с краснобокими маленькими яблочками. Солдаты лезут, я им: "Слезай!". Кто-то уже штаны снял, оправляется. -"Надевай штаны, мать твою!" А Степанов, солдат лет тридцати пяти (он уже трижды ранен был, с первого дня воевал), шепчет мне: "Сержант, не спеши, умереть всегда успеем". Он уже три раза в госпитале был за войну, опытный, а я его не понимал, я только вперёд и всё.
- А остальные у вас новичками в основном были?
Нет, новичками были вот эти два узбека и двое, которых мы из лагеря освободили в Румынии - все 22-го года рождения. Судить никуда не отправляли их, потому что они ни одного выстрела не сделали в 41-м году, попали к румынам в плен и четыре года в каменоломне долбили гранит, строили дороги, баланду ели, какую им давали - доходяги все. И командира дивизии брат родной там был в плену. Он моряк, в Одессе попал в плен. Когда построили пленных этих, командир дивизии Маргелов держал речь, а тот кричит: "Васька!" - на командира дивизии. А этот: "Колька!". Обнялись перед всеми, поцеловались. Потом командир дивизии его забрал к себе. Сапожником, что ли...
- Фамилии остальных ребят из вашего взвода помните? Для истории.
Трофимчук Пётр жив остался, Григорий Ищенко погиб, Илья Рыбаченко погиб. Степанов хорошо запомнился, Кадыров и Измайлов - узбеки, потом погибли... Мои земляки, я же в основном писал для них. За свой счёт книги издавал, за счёт пенсии. По пятьдесят книг специально для земляков. Их там двадцать два осталось в живых, половина не вернулись вообще, погибли. А те все ранены, кто без ног, без рук...
- А Степанов?
Даже не знаю, какая у него судьба. Потому что сильные бои были за город Панчево, а у меня через неделю нога вспухла, мне разрезали штанину, ботинок разрезали, гной с кровью прямо на асфальт полился. И так отправили в госпиталь. Там я два месяца был. Ещё и в самоволку ходил в госпитале на костылях. Румыны бесплатно в оперном театре давали концерты. На румынском языке, но музыка там сильнейшая: "Сибирский цирюльник", "Мадам Баттерфляй". Это в румынском оперном, город Тимишоара. Но нас не пускали...
- Так чем ваша разведка тогда закончилась?
А, сейчас. Прочесали мы кустарник, я командую условно: "Прилечь, прилечь". Подошли к немцам на двести метров, слышно уже их разговор. Все залегли, я со своей снайперкой наблюдаю: один немец уходит в сторону, положил винтовку под дерево и начал штаны спускать, ремень развязывать. Я тогда поднимаюсь на него, он - раз и руки вверх. Говорю: "Опусти руки" - и сам пригнулся - "Иди сюда. Опусти на хрен руки". Он идёт ко мне, идёт, идёт. Подошёл, мы спустились метров десять ниже - уже остальных немцев не видно. Я своим говорю: "Поднимаемся и на полусогнутых вниз". Спустились ещё десять метров, а он всё время мне долбит, что он не немец, он "пОляк". Всё время одно и то же говорит: "Я не стрелял" - и так далее. Я говорю: "Ладно, разберёмся. Рядовой Трофимчук, бегом доложите командиру батальона, что у нас есть "язык", как действовать дальше?". Трофимчук винтовку на плечо, и только спустился метров десять - смотрим, а комбат на лошади своей через речку перепрыгнул, и с ним человек десять солдат. Он с начала до конца в бинокль наблюдал за нами и всё видел. Бежит комбат и два радиста: РБ-М на плечах у одного, а второй ключом работает. Комбат пару слов задал этому пленному, а тот всё: "Я не стрелял, я ездовой, у меня лошади". Командир батальона говорит радистам: "Свяжитесь с начальником штаба дивизии полковником Шубиным". Набрали сразу, с Шубиным переговорили, тот говорит: "Подождать несколько минут". Через две-три минуты по ключу приходит ответ: "Начальник штаба Шубин приказывает командиру батальона бой не принимать, следовать по карте, выполнять задание". Спустились вниз, в балку, и опять речка, опять в воду. А там этих горных речушек - не дай бог. По колено, по пояс, и самое страшное - с горы спускаться. На гору километр поднимаешься, хватаешься за что-то, а с горы - думаешь, что свободно, а тут один свалился, второго с ног сбил. В горах очень тяжело...
На ночь нас привели по карте в пещеру. Наша 4-я рота залезла внутрь: там сыро, запах такой затхлый, сильно холодно. В пещере какой-то корень был, я зацепился одной рукой за него, другой рукой держу винтовку, и вот так стоя заснул. Часа два спал. А потом сутки не мог выровнять голову, понимаешь? В общем, смотрю, уже рассвет, уже две скирды сена растащили, жгут костры, картошку жарят, кукурузу. Поляна кукурузная рядом была, оказывается, и там лесник жил. Командира батальона в домике лесника разместили. А пленный наш убежал. Пленный, которого я в "языки" взял. Хотя бы "спасибо" сказали. А он сбежал, когда все уснули...
- Чего же не связали его?
А я знаю? Моё дело я с начала до конца выполнил. Передал в руки окружению комбата: у него там в окружении человек десять было, все свои. И тут стало слышно, как где-то километров за пятнадцать-двадцать наша артиллерия начала бить. В горах, перед Югославией. Это пришла наша пора отрезать им пути отхода. Опять гуськом-гуськом, поротно, наша 4-я рота возле комбата. Вдруг говорят: "6-я рота потерялась" - целая рота. Комсорг батальона, лейтенант, бегал, искал эту 6-ю роту, потом нашлась она... В общем, залегли мы вдоль дороги, по которой немцы будут отступать, и под ракету ударили. Слева по ходу немцев. Мать моя родная! Лошади на дыбы (они в четыре ряда шли, отступающие румыны). И там даже "Ванюша" был, миномёт их. Но его наши противотанковые гранаты заглушили, а я потом приходил и только трогал его, "Ванюшу" этого.
- Вы из винтовки своей стреляли?
Да. Но у нас основном миномётчики открывали огонь. А нам не надо было стрелять: немцы все кто в обрыв, кто куда. Побросали всё...
И вот, немцы кончились - куда они делись? Слышим (а там серпантином в горах дороги): "Но! Но! Мать-перемать!" - это уже наши едут (*смеётся). Соседний 149-й полк первым вышел. И там оказались мои земляки: Коля Сташенко, Миша Поддубный, Коля Кравченко. Мы встретились, узнали, кто в каких ротах, нашли друг друга. А затем вот это Панчево было на очереди. Тяжёлый бой там был, засада сильная. Укрепили они этот город, и столько наших полегло... Вот там я уже с этой ногой был. Командир санитарного взвода обработал рану, наложили мне палку, чтобы нога ровно лежала, и меня на подводу посадили. Только начали везти - самолёты налетели, штук пятнадцать. Кто был в голову ранен, в руки - те подводу бросили, потому что лошади погнали через кювет в кукурузное поле. А я со своей ногой. Вожжи хватаю, не могу управлять. А лошади военные, знают, что надо бежать в сторону, потому что самолёты дорогу обстреливают...
Вот так я попал в медсанбат. Там нас разместили на одеялах. Одеяла старые, солдатские, в засохшей крови (их возили с собой). Потом югославы, молодцы, выделили какой-то спортивный зал, принесли из дому кровати, матрацы, простыни, подушки, разместили нас, человек двести, в этом спортивном зале и назначили за каждой койкой девушку, которая почистила шинель (шинели у всех в глине, грязные), почистила ботинки кремом. Утром просыпаешься - кофе подают, потом завтрак. И так три дня. Югославы - вот такие люди. А потом пришёл эвакопоезд с красными крестами, вагонов на двадцать, и забрал нас. Тяжелораненых - на пол (их повезли куда-то дальше, на Одессу, в Союз)...
- Это какого числа было?
5-го октября. А я попал в госпиталь в Тимишоаре. Солдатская палата на сорок человек, нары деревянные. Сначала на деревянных нарах просто лежали, а потом появились матрацы без подушек. Посредине большой стол, слева нары, головами в центр, на столе пулемёт, винтовка, и с утра до вечера изучали материальную часть: разборка-сборка оружия. Опять меня назначили комсоргом палаты, а-ай... И помогал я, как бухгалтер, медсестре оформлять истории болезни, справки выписывать. Между прочим, она на два года старше меня была и никого так не провожала, как меня: за ворота проводила, заплакала, когда выписывали.
- У вас с ней что-то закрутилось?
Нет, у меня была единственная мысль: попасть в свою часть. Нас сначала в оздоровительную команду направили, а потом в запасной полк. И мы, четырнадцать человек, собрались и бежали из запасного полка. Там невыносимые условия были. С утра до вечера закалка. В шесть утра подъём, два часа тактика в поле: с криком "ура!" брать препятствия. Двести метров по-пластунски, три метров по-пластунски - чтобы люди закалились перед боем. Потом завтрак в каком-то балагане: спортивное сооружение или чёрт его знает, потому что котлы горели и каша варилась прямо там. Тут же в этом зале и дым (дымохода не было). Котелка нету, из баночки консервной кушай. Вот. Командир роты - какой-то, видно, папин сынок. Он военную форму не носил: лейтенант, а кожаное пальто без погон, и совсем не похож офицеров-фронтовиков. Вот это нам не нравилось. Он с нами не занимался, только встречал и провожал на занятия. С занятий идём - командир роты стоит, принимает рапорт. А командиры взводов, те охрипшие вечно, которые командовали нами.
И вот, пришёл один солдат ко мне и говорит, что приехала машина с фронта, в запасной полк привезла продукты трофейные, и шофёр говорит: "Я вас отвезу в свою часть". А он из нашей части, из нашей дивизии. Ну, что делать? Я нашёл Митю Гордичевского из нашего полка, Володю Скотницкого. Володя стоял часовым, охранял погреб с вином. Вино надо было охранять, потому что всё равно залезут солдаты, хе-хе. И я тут два преступления совершил: снял часового...
- ...и вино взяли?
Нет, вино мне не нужно было, мне нужны были солдаты, чтобы бежать в свою часть. Отнесли винтовку в караульное помещение (винтовки только в караульном помещении стояли, а мы были без винтовок). Володю взял, Митю - это свои, которых я знал. А остальные - из нашей дивизии. Итого нас четырнадцать человек. Тот старый солдат сел в кабину, мы нырнули под брезент, а там как раз булка хлеба лежала в соломе. Мы её разломали на кусочки, поделили и поехали. И к утру были в своей части. А потом пришлось брать сильное укрепление под названием "Маргарита".
- Это в каком месяце было?
В декабре, 20-го брали "Маргариту". Сильное укрепление. Это как у Маннергейма в Финляндии. Только от Балатона до Будапешта. Четыре метра глубиной траншеи, противотанковые рвы. И озёра. Я потом там шастал, по этим озёрам. Гитлер сказал, что устроит нам Сталинград под Будапештом. Снял 6-ю танковую армию с Франции и перебросил сюда, на наш участок. И можете себе представить, на батальон пехоты, который находился в авангарде, вышло пятьдесят танков немецких. И никто не дрогнул: все были гранатами противотанковыми вовремя обеспечены. Многие погибли, осталась горсточка...
- Это не ваш батальон?
Бывший мой, но я уже к тому времени был в 3-м батальоне у Сергея Ивановича Пышкина.
- А чего вас не отправили в свою же роту, в свой же взвод?
Ну, мы прибыли и оказались в 3-м батальоне. И вот так до конца. Я попал в пулемётную роту как помкомвзвода, и по документам меня назначили старшим писарем роты, потому что старшина роты Федин попал в плен, и неизвестно было, где он. Когда Федин появится, тогда должен приказ издаться, что я законный старшина. И так я до конца войны был старшиной роты. Я же в архив писал и получал деньги всё время за старшину. У меня оклад триста рублей был, и сто пятьдесят полевых, гвардейских. Мы подписывались на заём...
- Вам эти деньги выдавали на руки или на книжку начисляли?
На книжку. Или можно было переводы делать. И был сбор: писали Сталину письмо, чтобы нам направил два тягача - пушки тягать (у нас артиллерия на лошадях была). Сталину письмо писали и деньги сдавали. Семьсот тысяч рублей собрали по дивизии и перечислили. А эти джипы были американские, они денег стоили.
Ну и вот, я старшина роты. Старые старшины с усами, их человек пятнадцать было, служили ещё до войны в армии, службу знали хорошо. А я молодой, "зелёный". Ну и скажу, если по сегодняшним меркам, то была дедовщина надо мной. Потому что я по трое суток не мог уснуть - некогда было. И кушать даже было некогда. Не потому, что нечего. Они решили, старшины рот, что я буду обеспечивать батальон боеприпасами (гранатами и патронами), а они будут моих пулемётчиков кормить питанием. А начальник боепитания должен доставлять в батальон боеприпасы. Ну и получалось, что я и получал боеприпасы, и ночью их развозил по переднему краю. Два раза в сутки: с вечера и перед утром.
- А что, помощников не было?
Только ездовой. А, ещё писарь был. Знаете, кто? Ха-ха. Главный инженер "завода Марти" города Николаева, сорок два года ему. Ох, ему доставалось от меня. Потому что нужно было оформлять документы, финансовые ведомости, а у него почерк, как курица лапой. Нам же валюту давали на руки: леи получали в Румынии, шиллинги получали в Австрии, пенгё в Венгрии получали. Можно было что-то купить. И покупали, да, расходовали.
- А с девушками как?
Нет, нет. Кое-кто прорывался, старшие товарищи, а я нет.
- Чего?
Я видел, как это делается всё. Понимаешь, когда окружили Будапешт, они через месяц поели там лошадей, собак, котов. Люди голодные. Сто двадцать две тысячи немцев, эстонская дивизия, мадьярских несколько дивизий - больше двухсот тысяч окружённых. За месяц поели всё, и народ хлынул через нас: несут вещи менять на хлеб, на крупу, на муку. И такая катавасия - это уму непостижимо. А никто не получил награду за Будапешт. Почему? Потому что был приказ Сталина взять Будапешт до 1-го января 45-го года. Это в связи со Вторым фронтом: американцы и англичане первыми хотели захватить Берлин, но им не удалось, и поэтому надо было Будапешт как можно быстрее захватить нам, до 1-го января обязательно. Это в кино показано и в истории записано, что Сталин приказал, а мы не выполнили. И я уже из мемуаров Толбухина и Малиновского, командующих 3-м и 2-м Украинскими фронтами, понял, что ни одна душа награду не получила.
- Вы были на 3-м?
Да. Наш командир дивизии должен был "героя" получить ещё раз (он за Херсон получил уже) - не дали. Потом представляли его на орден Ленина - тоже не дали: командующий не подписывал, знал, что приказ Сталина такой был. А мне вообще с наградами не везло. Ну, там румыны дали медали, болгары дали медали, а первый орден Красной Звезды я получил так. Приехал я на передовую, привёз боеприпасы, нашёл 9-ю роту и капитана Дона, командира 9-й роты. Он в учебке у нас был командиром роты, а потом его на повышение отправили. Там он не мог получить звание очередное, потому что это учебка, а в боевой обстановке через три месяца можно получить звание. Вот он из-за звания попал на передовую. А у капитана был сын полка, Васька. Он его сыном считал своим. Васе четырнадцать лет было, когда он на фронт попал. Пошили ему обмундирование, дали автомат, и он почту разносил по батальону. Уже пятнадцать лет ему исполнилось. И вот, я капитану докладываю: "Товарищ капитан, прибыли кухни и я с боеприпасами". А разрыв по фронту большой, людей мало в пехоте. Он Васю вызывает: "Вася, покажи старшине, где пулемётчики". Вася с автоматом, у меня два пистолета ("Парабеллум" и "Вальтер"), и Вася привёл меня к немцам...
- Не понял, как это, привёл к немцам?
А потому что разрывы. Он не знал, куда шёл. Была ночь, плохо видно. Смотрим - они окапываются, человека три. Я одного положил из пистолета и в сторону побежал, к подводе. А на подводе у меня трофейный пулемёт МГ-34 лежал. Схватил пулемёт, коробку лент и услышал свой пулемёт Горюнова: у него ствол был побит так, что он не стрелял, а плевался - по звуку можно было определить.
- А Васька этот куда делся?
Вася пошёл к своему командиру, а я побежал к пулемётчику этому, говорю: "Володя, убери свой самовар". Поставил свой МГ, расставил сошки и дал очередь. Немцы шум подняли. Я их положил раз, второй раз положил и всё, хватит. Трассирующими пулями ночью так эффектно получается, красиво. У него же тысяча двести выстрелов техническая скорострельность, а наш "Максим" делает шестьсот. И я приезжаю доложить комбату, что выполнил задание, обеспечил боеприпасами, а начальник штаба выходит, говорит: "Вас представили уже к награде. Капитан Дон позвонил по телефону, что вы отбили три атаки немцев".
- За это "Красную Звезду" вам дали?
Да. Ну, правда, если по секрету сказать, у меня кроме боеприпасов бочонок вина трофейный был, и я своим ребятам по кружечке налил и сам кружечку выпил для смелости тогда...
Потом Вену брали - наш полк первым вошёл в город. Разрешили посылки отправлять солдатам за счёт трофеев. А трофеев было навалом, мы ещё в Молдавию оттуда привезли сахар и муку. Нагрузили всё это на машины (трофейных много набрали), а потом на полпути приказ Москвы: сдать машины в народное хозяйство. А куда же ценности девать? О-ой... Некоторые ценные бумаги, копирку, я помню, вываливали прямо под деревья. Ну, конечно, были продукты такие, как коньяки - это оставалось. И приехали в Молдавию.
- Это уже какой месяц был?
Май. Мы сначала месяц стояли с американцами в городе Линц, Австрия. Шоссейная дорога была как граница: америкосы ездили по этой дороге и мы. Потом остановились на месяц в Румынии, постояли на речке, и оттуда наш полк направили в Вену, а вся дивизия отправилась в Кишинёв. И до 49-го года мы там стояли.
- С местным населением какие у вас были взаимоотношения во всех вышеперечисленных странах?
Ну, я вам скажу, что мадьяры, конечно, на нас в обиде - это 56-й год показал, что они в обиде на нас. Потому что когда мы стояли, допустим, зимой на горе (полтора месяца держали Будапешт в окружении), то у нас в блиндажах были и пуховые перины, и подушки, и даже печи кафельные на санках поднимали на гору, чтобы отапливать. А там виноградников полно, и каждый виноградный куст на тычке: вот эти тычки мы жгли. Ну и ящики жгли из-под боеприпасов. А немцы выбрасывали на нас листовки часто, дескать: "Сдавайтесь в плен, это вам будет пропуск"...
- В 45-м году в плен?? Ха-ха.
Ну да: "Сдавайтесь в плен, раненых будем лечить, кормить будем три раза в сутки, война кончится - домой поедете".
- Сдавался кто-то?
Не-е (*смеётся): разжигали печки листовками.
 |
| Лирниченко М.К. 1952 год, г. Арад, Румыния |
- Вы курили на фронте?
Получал, но у меня всегда оставалось, я угощал. Всегда у солдат закончится, так они ко мне бегут. А после войны бросил.
- К Сталину вы как относитесь?
Ну, в натуре кричали: "За Родину! За Сталина!". И до последнего дня так. А потом, когда он умер (я уже в Киеве служил), так помню, в клубе одна женщина даже в обморок упала: плакали люди.
- А к немцам у вас сейчас какое отношение? Осталась ненависть?
Было такое. Я шесть лет служил в Германии. И, помню, приехал в Мемминген (там наша рота стояла радиолокационная) и с одним капитаном из комендатуры военной пошёл по пиву выпить. А он всех знает, фашистов этих. И говорит мне: "О! Идёт, настоящий фашист, генерал в отставке, большую пенсию получает". Заказал кофе, ещё и начал претензии предъявлять официанту, который подавал. Начал кричать, повышать голос. Вот такое отношение...
После войны я со своей будущей женой познакомился. Мы с ней ровесники. Она медучилище закончила в Одессе, а потом в медсанбате работала медсестрой, в котором я воевал.
- За счёт чего мы победили, как вы считаете?
Патриотизм народа. Народ был патриотом своей Родины.
- Спасибо за Победу.
 |
| 2013 год |
Комментариев нет:
Отправить комментарий